Ознакомительная версия.
– Нет. Это так. Покойник…
С шипением бежали по фитилям огни, быстро минуя люки и горловины, добираясь до гремучей ярости минных и артиллерийских погребов. Антонов – сквозь слезы – глянул на часы:
– У нас осталось еще семь минут. Мы успеем.
– Вы только не плачьте, – посочувствовал ему комиссар.
– Я не буду…
Только в провизионке они застали живого баталера. Скинув форменку, весь в усердном поту, баталер открывал консервы. Перед ним высилась уже целая гора распечатанных банок с мясом, куриным и говяжьим, с крольчатиной и зайчатиной, с рыбой и вареньями.
– Шестьсот сорок восьмая банка! – сообщил он в радостном обалдении. – А гостей я назвал целую тыщу… Я спешу. Не мешайте. Осталось открыть еще триста пятьдесят две банки…
Под бортом линкора взвыла сирена «Сторожевого», который требовал, чтобы поторопились. Последним сошел с корабля, как и положено, его командир – каперанг Антонов:
– Отходите теперь на полных – сейчас рванет!
«Туркменец Ставропольский», когда погреба отгремели, добил «Славу» своими торпедами… Сохранился рапорт о виденном:
«…корма, совершенно разрушенная, имела вид отделившейся от корабля части. На грот-мачте не было ни стеньги, ни гафеля; там, где находились офицерские каюты, бушевал пожар, причем из пламени, достигавшего марсов, все время вырывались вспышки…»
Разрушаясь во взрывах, «Слава» ложилась на грунт Моонзунда, закрывая для немцев канал своим умирающим телом. Она закрывала сейчас фарватер – от Петрограда, от России, от Революции…
Вечная ей память!
* * *
Транспорта «Покой» и «Глаголъ» тоже получили приказ:
– Открыть кингстоны – топиться на фарватере! Враг не пройдет через Моонзунд; кингстоны обреченных кораблей еще не успели напиться из моря досыта, как эсминцы стали всаживать в транспорта снаряды, чтобы они тонули вернее… Враг не пройдет!
Волновало команды одно:
– А как наши дела на Кассарах?
Радисты – всегда в курсе событий – утешали:
– Ой, что там было сегодня! Но немца не пропустили…
Сразу отлегло от сердец: спасибо Минной дивизии, спасибо крейсерам «Диане» и «Адмиралу Макарову», – они сдержали бешеный натиск Гохзеефлотте, дорога в Балтику оставалась открытой. Теперь, подобно гончим, нюхающим ветер, эсминцы рыскали вдоль побережья Моона, подбирая людей со шлюпок. У спасенных спрашивали:
– А что на Орисарской дамбе?
– «Батальон смерти» верен клятве – держит дамбу…
Но к вечеру матросы дамбу взорвали и, унося на себе раненых, отступили к пристаням Куйваста, где уже не качалось ни одного корабля. Немцы вступили на Моон, гарнизон острова складывал оружие.
– Нас флотские предали! Удрали на кораблях своих…
«Батальон смерти», прижатый к воде, не сдавался. Матросы знали о битве линкоров, знали, что эскадра ушла на север. Но они не верили, что флот Балтики, ставший большевистским, способен предать их. Смертники держались на пристанях. Иногда так держались, что ноги бойцов уже болтались над водой куйвастского рейда. Но они не сдавались, и сбросить их в море немцы не могли.
Оба израненные, оставались в живых и комиссар обороны Женька Вишневский, и командир батальона – кавторанг Шишко.
– Держись, братва! – передавали по цепочке вдоль берега…
Когда стемнело, подул с рейда сильный ветер. Совсем близко от пристаней прошмыгивали, разрубая мрак выстрелами, германские корабли. Лишь единожды послышался с моря турбинный рев, и пронесло – близко-близко! – знакомый силуэт русского «новика». Но, кажется, с его мостиков не могли поверить, что на Мооне еще держится оборона, – и миноносец, сколько ему ни кричали с берега, растаял в потемках. Потом на севере вдруг возникла над Моонзундом «рождественская елка». В удивлении поднимались матросы-смертники. Русские корабли вдруг разом воздели к небесам свои прожектора и там, где лучи их касались туч, они их скрестили, – это и была флотская «рождественская елка».
– Что бы это значило? – хмыкнул кавторанг Шишко.
Женька Вишневский сплюнул:
– Может, и правда, что прощаются с нами…
Утром, еще не рассвело над рейдом, прилетел самолет. С шорохом он просыпал на «батальон смерти» листовки, подписанные контр-адмиралом Бахиревым. В этих листовках, обращенных к смертникам, Бахирев благодарил их за исполнение долга и давал свое великодушное «добро» на сдачу в плен немцам… «Родина вас не забудет!»
– Сдурел, что ли? – ругались матросы. – Мы не сдаемся…
* * *
Эта ночь – ночь на седьмой день битвы – была самой тревожной для всех. Ветер все усиливался, разведя большую волну. Плесы освещало заревами пожаров, горели эстонские города, а с моря доносило грохоты – это рвались на минах германские корабли. В проливе Соэлозунда часто мигали фонари – противник обменивался информацией о новых потерях. На русской эскадре было известно, что немцы уже десантировали на Даго, мотопехота врага двигалась на север, где разместилась русская батарея на мысе Тахкона (такая же мощная, какая была и на Цереле). От матроса до адмирала все невольно задавались вопросом: что же станется с кораблями в Моонзунде, если Тахкона постигнет судьба Цереля?
– Тогда мы пропали…
Рассвет обозначил развихренный плес, завиднелись на горизонте крестовины мачт германских кораблей, которые нашли себе смерть в эту ночь на минах. Бахирев был категорически против снятия войск, оставшихся на Мооне, из-за чего даже поругался со Старком.
– Там одни подлецы и трусы, – говорил Бахирев.
– Но там, – отвечал Старк, – и герои Орисарской дамбы. Флот не простит нам… нам снимут голову!
– Я уже послал самолет, сбросивший на Моон листовки с разрешением смертникам сдаваться в плен. Их совесть чиста.
– Клятву нельзя отменить разрешением свыше. Пойми ты, Михаил Коронатович, клятву они давали не тебе, а своей партии. Какое ты имеешь к ней отношение?
– Никакого. Ты прав. Пусть нас рассудит комфлот…
Командующий флотом адмирал Развозов доложил Дыбенке в Центробалте о завершении генеральной битвы линкоров.
– Павел Ефимович, позвольте, я буду честен… До сих пор я не верил в боеспособность флота. Теперь преклоняюсь перед его геройством и твердо уповаю, что никакой враг нам не страшен: Балтийский флот сумеет постоять за честь матери России!
Большевистский съезд все время следил за событиями в Моонзунде, связь делегатов с кораблями, идущими в бой, не прерывалась. Сейчас комфлот поведал Центробалту сводку о потерях противника.
– Они немыслимы, – сказал Развозов, – почти баснословны. Гохзеефлотте потерял в Моонзунде одну пятую часть своего личного состава. Вдумайтесь в это – и вы поймете, что Моонзундом можно гордиться, как гордимся Гангутом, Чесмой и Синопом.
– Чего нам, – спросил Дыбенко, – ждать от немца теперь?
– Кайзер рассчитывал, по прохождении Моонзундом, развить успех флота, планируя так называемый «финляндский вариант», чтобы, десантируя в финских шхерах, от Або и Гельсингфорса рвануться сразу на Петроград. Но, – закончил Развозов, – теперь немцы в таком позорном кровохарканье, что операцию сворачивают…
Он сказал, что знал. Дыбенко протянул ему руку:
– Несомненная победа! Сводку потерь германского флота сразу доложим съезду… спасибо. Вас я поздравляю, адмирал. Был вот старик Эссен, был Канин, Непенин, Максимов, Вердеревский, но Моонзунд выпал на вашу долю… Что ж, мы потеряли только эсминец «Гром» и только старую «Славу». За них нам не стыдно. С ними у нас получилось, как в песне поется:
Сами взорвали «Корейца»,
нами потоплен «Варяг»!..
Исполняя решение Центробалта, адмирал Бахирев послал к Моону дивизион мелкосидящих тральщиков. С пристаней Куйваста они забирали «батальон смерти революционной Балтики». Людей снимали с берега в такой близости от противника, что с мостиков тральщиков уже видели рожи немецких самокатчиков… Когда посадка закончилась, обратно на берег перепрыгнул кавторанг Шишко. Не человек уже – сгусток крови и бешенства, обмотанный бинтами. Подкинув в руке трофейный автомат, кавторанг Шишко сказал:
– Можете отходить, а я остаюсь здесь. Я слышу, что еще стреляют. Кто-то остался… Прощайте! Я покажу немецким мерзавцам, как умирают офицеры русского флота!
Немцы подорвали его гранатой, полоснули тесаками, в него всадили две пули. Но он был еще жив. Таким его взяли в плен. Это был последний мазок кисти, дописавший картину обороны Эзеля.
* * *
На окраине Аренсбурга немцы уже создали обширный концлагерь для военнопленных, но церельцев они отконвоировали прямо в город. Аренсбург был хорош и сейчас – даже под пятой оккупантов. К вечеру пошел затяжной дождь, Артеньев с печалью видел, как мокнут за оградами садов осенние волокнистые астры. Голова у него болела, сильно разбитая прикладом в лесной стычке с немцами. Всю дорогу до города старлейта поддерживали под руки два мичмана – де Ларош и Поликарпов (последние из его офицеров).
Ознакомительная версия.
