Антуан улыбнулся:
- А быть может, и вы, Женни?
Она жестом отмела эту мысль и продолжала:
- Должна сказать, что, если он и противится всякому принуждению, зато повинуется малейшей ласке. Когда он надуется, стоит мне взять его на руки, и все проходит! Он прячет лицо у меня на плече, целует, смеется: как будто что-то жесткое, что есть у него на душе, размягчилось и растаяло. Как будто он вдруг избавился от своего демона!
- А Жиз он, должно быть, совсем не слушается?
- Ну, там совсем другое дело, - произнесла Женни с внезапной холодностью. - Тетя Жиз - это его страсть: когда она с ним, ничего больше не существует.
- И она умеет обуздывать его?
- Еще меньше, чем я или Даниэль. Он часу без Жиз не может обойтись, но только потому, что хочет подчинять ее всем своим капризам! И услуг он требует от нее таких, каких ни за что, из одной только гордости, не примет ни у кого другого: например, расстегнуть штанишки или достать какую-нибудь вещь, до которой он сам не может дотянуться. И если меня при этом нет, ни за что не скажет ей спасибо. Надо только посмотреть, с каким видом он ею командует! Будто... - Она замолкла, потом продолжала: - Может, то, что я скажу, нехорошо по отношению к Жиз, но мне кажется, я права: Жан-Поль чувствует в ней прирожденную рабыню.
Заинтересованный этими словами, Антуан вопросительно взглянул на Женни. Но она избегала его взгляда; и так как в эту минуту зазвучал колокольчик, сзывающий к завтраку, оба поднялись.
Они подошли к дверям. Казалось, Женни хочет еще что-то сказать Антуану. Она взялась было за ручку двери, потом отпустила ее.
- Я так благодарна вам, - прошептала она. - С самого возвращения из Швейцарии я ни разу ни с кем не могла поговорить о Жаке...
- Почему же вам не поговорить с Жиз? - решился спросить Антуан, вспоминая признания и жалобы девушки.
Женни стояла, опустив глаза, опершись плечом о косяк двери, и, казалось, не слыхала его вопроса.
- С Жиз? - повторила она наконец, будто звуки его голоса дошли до нее не сразу.
- Жиз единственная, кто мог бы вас понять. Она любила Жака. И она тоже очень страдает.
Не поднимая век, Женни отрицательно покачала головой. Видимо, ей хотелось избежать объяснений. Потом она взглянула прямо в лицо Антуана и произнесла с неожиданной резкостью:
- Жиз? Девушка с четками! Четки помогают не думать! - Она снова нагнула голову. Потом, помолчав, прибавила: - Иногда я ей завидую. - Но тон ее голоса и короткий горловой смешок, который она постаралась подавить, явно противоречили ее словам. Казалось, она тут же пожалела о том, что сказала. Вы знаете, Антуан, Жиз мой настоящий друг, - пробормотала она. Голос ее стал мягче, искреннее, - Когда я думаю о нашей будущей семье, я отвожу в ней Жиз огромное место. Так хорошо знать, что она навсегда останется с нами...
Антуан ждал "но", которое и в самом деле последовало после короткого колебания:
- Но Жиз такова, какова она есть, правда? У каждого свой характер. У Жиз бездна достоинств, но у Жиз есть также свои недостатки. - После нового колебания Женни добавила: - Она, например, не очень искренна.
- Жиз? Это с ее-то честными глазами?
Первым побуждением Антуана было протестовать. Но, подумав, он понял, что подразумевала под этим Женни. Никто бы не назвал Жиз фальшивой, но она охотно хранила про себя иные тайные мысли, избегала высказывать вслух свои предпочтения и свои антипатии; боялась всяких объяснений; умела скрывать свою неприязнь; умела быть услужливой, приветливой с теми, кого не любила. Робость? Стыдливость? Скрытность? Или, быть может, врожденная двуличность, унаследованная от далеких негритянских предков, чья капля крови течет в ее жилах, естественная защита расы, издавна жившей в рабстве? "Прирожденная рабыня".
Он почти тотчас же согласился:
- Верно, верно, я вас понимаю.
- И вы видите теперь, почему, несмотря на мою большую к ней любовь, несмотря на нашу постоянную близость, одним словом - несмотря на все, есть вещи, о которых я не могу с ней говорить... - Она выпрямилась. - Совсем не могу. - И быстрым движением, как будто желая кончить разговор, распахнула двери: - Пойдемте завтракать.
IX. Второй разговор с Женни
Стол был накрыт во дворе, под навесом возле кухни. Завтрак кончился быстро. Женни ела мало Антуан не успел сделать ингаляцию перед завтраком и с трудом глотал пищу. Один лишь Даниэль оказал честь Клотильдиной стряпне: телячьей грудинке с зеленым горошком. Ел он молча, с безразлично-рассеянным видом. Когда завтрак подходил к концу, он, в ответ на какое-то замечание Антуана о Рюмеле и "героях тыла", нарушил свое молчание и разразился ядовитой апологией "дельцов". (Лишь они одни сумели использовать события, так сказать, "на потребу человеку"...) И в качестве примера с насмешливым восхищением рассказал о чудесном возвышении своего бывшего патрона, "этого гениального жулика Людвигсона". С начала военных действий Людвигсон переселился в Лондон и, по словам людей сведущих, во много раз умножил свое состояние, основав при весьма подозрительной поддержке банкиров Сити и кое-кого из английских политических деятелей Акционерное общество по снабжению горючим, пресловутое АОГ.
"Через несколько лет она будет странно похожа на свою мать", - думал Антуан, не переставая дивиться тому, как изменилась за эти четыре года Женни. После родов, кормления ребенка она раздалась в бедрах, в груди, шея ее утратила прежнюю хрупкость. Но эта округлость не портила ее: даже смягчала протестантскую чопорность осанки, заносчивую посадку головы, немного суховатую тонкость лица. Правда, глаза остались прежними: они смотрели с тем же выражением одиночества, спокойного мужества, печали выражением, которое так поразило Антуана, когда он увидел ее в первый раз еще девочкой, в момент бегства Даниэля и Жака... "Но как бы то ни было, подумал Антуан, - сейчас она держится гораздо свободнее. Трудно понять, чем она так очаровала Жака... В ней было тогда что-то очень неприятное! Неприятная смесь застенчивости и гордости, леденящая замкнутость! Теперь, по крайней мере, не кажется, что малейшее движение, которым она открывает себя другим, стоит ей сверхчеловеческих усилий! Сегодня утром она действительно говорила со мной с полным доверием... Она действительно была чудесна сегодня утром... Но никогда, увы, у нее не будет той прелести, той мягкости, как у ее матери... Никогда... У нее тот тип благородства, в котором есть что-то, как будто говорящее вам: "Я не стараюсь ничем казаться. Мне все равно, нравлюсь я вам или нет. Мне достаточно, что я такая, какая есть..." О вкусах не спорят. Но это не мой тип... И все-таки она переменилась к лучшему".
Было решено, что Антуан сразу же после завтрака проводит Женни в госпиталь и увидится с г-жой де Фонтанен.
Пока Даниэль, снова растянувшись на шезлонге, пил кофе, а Женни пошла будить Жан-Поля, Антуан, воспользовавшись передышкой, поднялся в свою комнату и наспех сделал ингаляцию: он боялся устать за день.
Обычно Женни ездила в госпиталь на велосипеде. Она и сейчас взяла его с собой для обратного пути и вместе с Антуаном направилась пешком через парк к дому, где помещался госпиталь.
- Даниэль, по-моему, очень переменился, - начал Антуан, когда они вышли на дорогу. - Что он, действительно не работает?
- Ничего не делает!
В словах Женни прозвучал упрек. И утром и потом, за завтраком, Антуан уже успел заметить, что между братом и сестрой не все ладно. Это его удивило: он помнил, как предупредительно и нежно Даниэль относился раньше к Женни. И он подумал, что, быть может, и в этом отношении Даниэль тоже опустился.
Несколько минут они шли молча. Нежная молодая листва лип бросала на землю неровную тень, испещренную золотистыми пятнами. Под старыми деревьями стоял тяжелый, влажный воздух, как перед дождем, хотя небо было совершенно чистое.
- Слышите? - сказал Антуан, подымая голову. За забором сада благоухала цветущая сирень.
- Он мог бы, если бы хотел, работать в госпитале, - сказала Женни, не обращая внимания на сирень. - Мама много раз его просила. И каждый раз он отвечает: "С моей деревяшкой я не способен ни на что!" Но это только отговорка. - Она взялась за руль велосипеда левой рукой, чтобы идти рядом с Антуаном. - Просто он никогда не был способен что-либо делать для других. А сейчас и того меньше.
"Она несправедлива к Даниэлю, - подумал Антуан. - Она должна быть ему благодарна за то, что он возится с ее ребенком".
Женни помолчала. Потом сухо отчеканила:
- Даниэль полностью лишен общественной жилки.
Эти слова прозвучали неожиданно... "Она все мерит по Жаку, - с раздражением подумал Антуан. - И о Даниэле судит с точки зрения Жака".
- Знаете, неполноценный человек достоин всяческого сожаления, - с грустью произнес Антуан.
Но Женни думала только о Даниэле и довольно резко возразила:
- Его могли бы убить! Чего же он жалуется? Он ведь остался жив! - И продолжала, не отдавая себе отчета в жестокости своих слов: - Нога? Он и хромает-то чуть-чуть. Разве так уж трудно помочь маме вести отчетность по госпиталю? И если он не испытывает желания быть полезным коллективу...
