«Если не придет, полечу один, — думал Быков. — А не успею улететь — подожгу самолет. Не оставлять же его белякам!»
Неподалеку от самолета стояло два небольших бачка с бензином. Предусмотрительный Тентенников оставил на всякий случай и несколько коробок спичек. «Пригодится, пожалуй… А Кузьма-то совсем не такой растяпа, каким иногда себя изображает посторонним людям. Обо всем успевает позаботиться, ничего не забудет».
Задание, порученное Быкову, казалось бы простым, обычным делом в рядовой летный день, и никто не стал бы тогда долго говорить о нем. Но сегодня, когда фронт уходил на север и белые отряды приближались к городу, задание становилось рискованным и исключительно опасным. И эти часы тревожного ожидания особенно мучили и будоражили Быкова: ведь он не знал, удалось ли Тентенникову погрузить свой эшелон и выбраться со станции, окруженной отрядом Грымжи…
А что если Тентенников так и застрял на станции? А если началась вдруг перестрелка? Жива ли Лена? Успели ли погрузиться папаша с Ванюшей? Что и говорить: чудаковат родитель, того и гляди, какую-нибудь новую бестолковщину затеет…
Моторист вскрикнул, не просыпаясь. Время от времени доносились из заречья одиночные винтовочные выстрелы. Пожар на том берегу реки с каждой минутой полыхал сильней. Шестой час уже был на исходе. «Нечего надеяться, что человек, которого велел Николай доставить в тыл белых, сейчас уже не придет. Может быть, его убили дорогой? — мучительно думал Быков. — Стало быть, подожду еще час — и, если никого не будет, полечу в Воронеж».
Медленно тянулось время. Быков не сводил глаз с минутной стрелки. Она еле ползла. «Пятьдесят четыре минуты осталось, — считал Быков. — Погрузился ли Тентенников? Лена печалится, должно быть… Пятьдесят три…»
Он переждал еще час и все-таки не решался покинуть аэродром. А вдруг человек, которого он должен везти, задержался, — что он подумает, когда явится сюда и не найдет ни летчика, ни самолета?
Быков медлил. Моторист проснулся, достал из солдатского обитого жестью сундучка кусок шпика и хлеб. Он потягивался после сна, улыбался, щурил карие без блеска глаза.
— Не иначе, как снова стреляют, — сказал моторист. — Кто-то чудит…
Да, сомнения не было, стреляли всадники, мчавшиеся по дороге, конники в бурках и развевающихся по ветру плащах, и впереди скакал человек, похожий на Грымжу. Ватага с диким ревом неслась к аэродрому, и передние, останавливаясь на мгновение, прицеливались и стреляли… Совсем уже близко слышались свист и торопливое щелканье пуль.
«Нет, теперь не успеть! Придется бросить самолет и пешком добираться до своих…»
— Беги! — тихо сказал Быков мотористу. — Пробирайся к вокзалу, оттуда вырвешься из кольца, до наших дойдешь. Пока идешь по городу — сними фуражку, — на ней звездочка, сразу решат, что ты красноармеец… А по твоей куртке да по штанам никак тебя не признать…
— А вы как же?
— Твое дело — не рассуждать.
Моторист поднялся с земли, протянул руку Быкову и, петляя, бросился к кустам на берегу. Через несколько минут его большая коротко остриженная голова исчезла за кустами.
Быков остался один. Раздумывать было некогда. Облить самолет бензином, чиркнуть спичкой — было делом простым. Ровное пламя вспыхнуло сразу.
Близко, совсем близко скакали осатаневшие конники. Они кричали высокими, сердитыми голосами, пули свистели рядом, слышался тяжелый храп коней, колыхалось впереди широкое знамя на высоком древке. Не поторопился ли Быков? Может быть, они его приняли за белого летчика, приземлившегося на пустом аэродроме? Нет, он не ошибся. На древке развевается черное знамя. Стало быть, сегодня предатель Грымжа объявил себя анархистом…
— Стой! — кричали конники.
Быков уже не раздумывал. В последний раз поглядел он на пылающий самолет, на домики, в которых прошла первая пора новой войны, и сразу же бросился к реке. Там, за кустами жимолости, на самом берегу, лежали старые лодки. Конники были так близко, что убежать от них было невозможно, догнали бы, расстреляли бы на ходу, растоптали тяжелыми копытами коней.
Быков уже ясно слышал голоса. Конники задержались ненадолго у пылающего самолета. Быков увидел лодки на том же самом месте, где они лежали обычно. Он приподнял самую большую и подлез под нее. Теперь он невидим: на отмели было до десятка лодок, все они перевернуты днищами кверху, и навряд ли кто-нибудь догадается обыскивать это старье. Быков чувствовал, как стучало в висках, и, чтобы успокоиться, принялся считать до ста. Но голоса были слышны рядом, и он сбился со счета. «Не годится, — прошептал он, — придется сначала…»
И все-таки со счетом ничего не получалось. Тогда он решил заняться чем-нибудь другим и начал вспоминать по именам и фамилиям гонщиков-велосипедистов, которых знал в родном городе в дни юности. Это немного успокоило, — с каждым именем приходило на память много смешных и печальных историй.
А копыта цокали где-то поблизости, и несколько мгновений Быкову казалось, что преследователи найдут его в ненадежном убежище под перевернутой лодкой.
Но прошло с полчаса — и тишина наступила на аэродроме. Быков, наконец, приподнял борт лодки.
Уже смеркалось, прохладой тянуло с реки, темное облако наволакивало край неба.
Быков опрокинул лодку, поднялся с земли, отряхнул комья глины с галифе и куртки. То, что произошло, было неожиданно благополучно, и он не верил еще своему избавлению.
Заречье уже давно отпылало, и только синевато-желтое зарево осталось над местом недавнего пожарища. Быкову хотелось сразу сделать многое, но ни на чем определенном он не мог остановиться. Надо узнать: ушел ли с вокзала эшелон, на который должен был погрузиться Тентенников? Уехал ли «месте с ними папаша? На месте ли советские учреждения в городе? Или, может, уже никого здесь не осталось? Стоит ли зайти в местный Совет?
Он решил сначала пойти на вокзал.
По улице, обсаженной липами, скакал конник. Его низенький мохнатый конь с горбатой спиной и толстыми, кривыми ногами походил на сказочного конька-горбунка. И всадник, уютно усевшийся в казачьем седле, тоже был похож на героя сказки — злого карлика. В одной руке держал он повод, а в другой — длинный хлыст, которым подгонял свою быструю лошадь. Он скакал прямо в кровавый закат, нависший над городом, в ярко-красное, огненное полыханье зари, переменным радужным светом озарившей улицы Эмска.
Быков постоял у зеленого палисада, переждал, пока проехал конник, и узкими переулочками вышел к вокзалу. Вокзал был пуст, — ушли все отсюда, только брошенные сундуки и корзины валялись повсюду да рыжие шелудивые псы бегали по путям, затевая шумные свары. Ни одного вагона не было на станционных путях. «Значит, Кузьма погрузился», — подумал Быков и сразу почувствовал облегчение: ведь больше всего волновала судьба близких людей, судьба отрядного снаряжения.
Теперь он мог подумать и о собственном спасении. Но, зная характер Николая Григорьева, он отлично понимал, что старый приятель обязательно потребует от него рассказа о том, что делалось в городе в канун вступления белых. Уходить из Эмска, не зная происходящего здесь, он не мог. «Пойду по старым адресам, а там видно будет».
Неподалеку от вокзала, в большом особняке с фруктовым садом и оранжереями, с первых Октябрьских дней расположились городские и уездные организации. Быкову приходилось бывать в том доме по разным делам отряда.
Обычно у входа в Дом Советов стоял часовой и проверял документы у посетителей. Теперь будка опустела, часового не было видно, только забытая фуражка лежала на стуле да десятки разноцветных пропусков валялись на полу. Быков прошел по аллее.
И здесь никого не было.
Город был не освещен, ни в одном доме не зажигали огней, только время от времени вспышки пламени занимались над далекими перекрестками. Что ж, в город, наверно, вошли мелкие группы белой разведки… Завтра город изменится, станет неузнаваем. Сегодня здесь нет никакой власти, — красные ушли, белых еще мало, — и Быков предоставлен самому себе, если не словят его оголтелые конники Грымжи или кавалерийские разъезды белых… Эту ночь Быкову хотелось провести еще в Эмске: казалось ему, будто не кончены расчеты с тихим заброшенным городком. Он понял вдруг, почему так медлит сегодня: мысль об отце не покидала ни на минуту.
«Папаша, — подумал он с нежностью и раздражением. — От него всего можно ожидать. Вобьет себе в голову какую-нибудь ересь, и потом его сам черт не уговорит. Упрямец старый!»
Дорогу к дому, в котором жил отец, Быков хорошо помнил и теперь надумал обязательно пробраться в старое отцовское жилье. Соседей поблизости не было, в последние недели, после отъезда домовладельца в деревню, старик один хозяйничал в брошенном доме. Значит, переночевать там всегда можно, не привлекая ничьего внимания, а поутру, отдохнув, он пустится в дальнюю беспокойную дорогу…
