Затем он увел Антуана из комнаты.
Когда они снова встретились с Патроном в детской, куда его провел Штудлер, Филип уже снял пиджак и надел белый передник. Совершенно спокойный, с каменным лицом, как будто на свете не было никого, кроме него и этого ребенка, он тщательно и методически осматривал его, хотя и понял с первого же взгляда, что всякое лечение бесполезно.
Эке молча, с лихорадочно трясущимися руками вглядывался в лицо профессора.
Осмотр длился минут десять.
Покончив с этим, Филип поднял голову и отыскал глазами Эке. Тот стал неузнаваем: мрачное лицо, застывший взгляд под покрасневшими, набухшими веками, точно иссохшими от ветра и песка. В его невозмутимости было что-то трагическое. Окинув его быстрым взглядом, Филип понял, что притворяться не к чему, и тотчас отказался от новых предписаний, которые намеревался было сделать из жалости к отцу. Он отвязал передник, быстро вымыл руки, надел пиджак, поданный сиделкой, и вышел из комнаты, не взглянув на кроватку. За ним последовал Эке, потом Антуан.
В передней трое мужчин переглянулись.
- Благодарю все-таки, что пришли, - отчетливо произнес Эке.
Филип неопределенно пожал плечами, и губы его издали какое-то хлюпанье, Эке смотрел на него сквозь стекла пенсне. Взгляд его стал сперва строгим, затем презрительным, почти ненавидящим. Потом этот злой огонек погас. Он пробормотал извиняющимся тоном:
- Знаете, всегда ведь надеешься на невозможное.
Филип сделал было какое-то движение, потом словно раздумал и неторопливо снял с вешалки шляпу. Но вместо того чтобы выйти, он приблизился к Эке и, после краткого колебания, неуклюжим жестом положил ему руку на плечо. Снова наступило молчание. Затем, точно опомнившись, Филип отступил на шаг, слегка кашлянул и наконец решился уйти.
Антуан подошел к Эке.
- Сегодня у меня приемный день. Я приеду вечером, часам к девяти.
Эке стоял неподвижно, с бессмысленным выражением смотря на открытую дверь, через которую, вместе с Филипом, ушла его последняя надежда; он только качнул головой, чтобы показать, что слышал Антуана.
Филип в сопровождении Антуана быстро спускался по лестнице, не произнося ни слова. На второй площадке он остановился, полуобернулся, проглотил слюну с обычным хлюпающим звуком и сказал еще более гнусавым, чем обычно, голосом:
- Мне следовало все-таки дать какое-нибудь предписание, не правда ли? Ut aliquid fieri videatur[58]. Но... у меня духу не хватило.
Он помолчал, спустился еще на несколько ступенек и пробормотал, на этот раз даже не обернувшись:
- Я не такой оптимист, как вы. Это может протянуться еще день или два.
Дойдя до нижней площадки, где было довольно темно, они встретили двух дам, которые только что вошли в дом.
- Ах, господин Тибо!
Антуан узнал г-жу де Фонтанен.
- Ну что? - спросила она деланно бодрым тоном, стараясь не выдать своего беспокойства. - Мы как раз идем узнать, как обстоит дело.
Вместо ответа Антуан медленно покачал головой.
- Нет, нет! Разве можно говорить с уверенностью? - вскричала г-жа де Фонтанен с упреком, словно жест Антуана вынуждал ее заклясть как можно скорее злую судьбу. - Не надо терять надежду, доктор, не надо терять надежду! Это невозможно, это было бы слишком ужасно! Правда, Женни?
Только тогда Антуан заметил девушку, стоявшую несколько поодаль. Он поспешил извиниться за невнимание. Она, казалось, была в смущении, в нерешительности, но все же протянула ему руку. Антуан заметил растерянное выражение ее лица и нервное подергивание век, но, зная, как сильно любила Женни свою кузину Николь, он этому не удивился.
"Как странно она изменилась", - подумал он все же, догоняя Патрона. В его воспоминании, где-то далеко, возник силуэт молоденькой девушки в светлом платье летним вечером в саду. Эта встреча пробудила в нем какое-то мучительное чувство. "Бедный Жак, наверно, не узнал бы ее теперь", - подумал он. Филип угрюмо забился в угол автомобиля.
- Я еду в Школу, - сказал он, - и по дороге завезу вас домой.
Пока они ехали, он не произнес и двух слов. Но когда Антуан стал прощаться с ним на углу Университетской улицы, он наконец стряхнул с себя оцепенение:
- Да, кстати, Тибо... Вы ведь отчасти специалист по детям, отсталым в смысле развития речи... На днях я к вам направил одну даму, госпожу Эрнст...
- Сегодня она должна быть у меня.
- Она приведет к вам своего мальчика; ему лет пять или шесть, но говорит он как годовалый. Некоторых звуков, по-видимому, даже вовсе не произносит. Но если ему сказать, чтоб он прочитал молитву, он опускается на колени и читает "Отче наш" с начала до конца, почти безукоризненно артикулируя каждое слово. В остальном он, кажется, довольно смышлен. Я думаю, этот случай вас заинтересует...
V. Антуан возвращается к себе. - Прием больных. Гюгета, Анна де Батенкур и мисс Мери
Леон появился в передней, едва заслышав, как в замке повернулся хозяйский ключ.
- Мадемуазель де Батенкур уже дожидается... - На лице его появилась привычная мина, выражающая сомнение, и он добавил: - Кажется, она с гувернанткой.
"Она вовсе не Батенкур, - поправил мысленно Антуан, - ведь ее отец Гупийо: "Универсальные магазины двадцатого века"...
Он прошел к себе в спальню, чтобы переменить воротничок и пиджак. Он придавал некоторое значение внешности и всегда одевался с изысканной простотой. Затем направился в кабинет, убедился, окинув его беглым взглядом, что все в порядке, и, полный готовности начать свою послеполуденную работу, быстро приподнял портьеру и открыл дверь в приемную.
Навстречу ему поднялась стройная молодая женщина. Он узнал англичанку, которая еще весной приходила с г-жой де Батенкур и ее дочерью. (В его памяти при этом невольно всплыла одна мелкая черточка, поразившая его: когда визит уже заканчивался и он, сидя за письменным столом, писал рецепт, он случайно поднял глаза на г-жу де Батенкур и на мисс, одетых в легкие платья и стоявших очень близко друг к другу в амбразуре окна; он не мог забыть огонька, замеченного им в глазах прекрасной Анны, когда ласкающим движением пальцев, не затянутых в перчатку, она поправила прядь волос на гладком виске учительницы.)
Англичанка непринужденно кивнула головой и пропустила девочку вперед. Антуан, посторонившись, чтобы дать им дорогу, был на мгновение окутан свежим ароматом, исходившим от этих двух тел, юных и холеных. Обе были стройные блондинки с прелестным цветом лица.
У Гюгеты пальто было перекинуто через руку; хотя ей не исполнилось еще четырнадцати лет, она была так высока ростом, что короткое детское платьице без рукавов, которое выставляло напоказ роскошно позолоченное летним солнцем девичье тело, казалось на ней странным. Белокурые волосы теплого оттенка завивались в зыбкие локоны и почти весело обрамляли лицо, которому нерешительная улыбка и несколько медлительный взгляд широко расставленных глаз придавали скорее грустное выражение.
Англичанка обернулась к Антуану. Румянец на ее щеках запылал ярче, когда она принялась объяснять на французском языке, мелодичном, как птичья трель, что г-жа де Батенкур завтракает в гостях и велела прислать за ней машину, она скоро прибудет.
Антуан подошел к Гюгете, слегка хлопнул ее по плечу и повернул лицом к свету.
- Ну-с, как наше здоровье? - спросил он рассеянно.
Девочка качнула головой и улыбнулась словно нехотя.
Антуан быстро осмотрел окраску губ, десен, слизистой оболочки век, но, в сущности, он думал при этом совсем о другом. Только сейчас, в приемной, он заметил, что девочка (в которой должно было быть столько естественной грации) как-то неуклюже поднялась с кресла, а когда направилась к нему, ее движения казались чуть-чуть скованными. Затем, когда он хлопнул ее по плечу, от его внимательного взгляда не ускользнули ее неуловимая гримаска и легкое движение назад.
Девочку он видел всего лишь второй раз: он не был постоянным врачом этой семьи. Надо полагать, что настояния мужа, Симона де Батенкур, когда-то дружившего с Жаком, побудили прекрасную г-жу де Батенкур вторгнуться весной к Антуану, чтобы посоветоваться с ним насчет физического развития дочери, которую, как она выражалась, изнурял слишком быстрый рост. Тогда Антуан не обнаружил никаких болезненных явлений. Но так как общее состояние показалось ему подозрительным, он прописал строгий режим и взял с матери обещание, что девочку будут приводить к нему каждый месяц. С тех пор он не видал ее больше ни разу.
- Ну что же, - сказал он, - снимайте-ка с себя все это...
- Мисс Мэри, - позвала Гюгета.
Антуан, сидя за письменным столом, с нарочито спокойным видом просматривал июньские записи. Он не отметил еще ни одного симптома, на который стоило бы обратить особое внимание, но у него уже возникло подозрение. Однако, хотя такие беглые впечатления часто давали ему возможность обнаружить еще ничем не проявившуюся болезнь, он никогда не позволял себе слишком быстро им доверяться. Развернув рентгеновский снимок, сделанный еще весною, он неторопливо рассматривал его. Затем встал. Тем временем гувернантка раздевала Гюгету, полусидевшую в ленивой позе на ручке кресла посреди комнаты. Когда, желая помочь мисс, она пыталась развязать какой-нибудь шнурок или расстегнуть крючок, это выходило у нее так неловко, что англичанка отводила ее руку; дошло даже до того, что, потеряв терпение, она сухо ударила ее по пальцам. Эта грубость, а также печать замкнутости на ангельском личике Мэри навели Антуана на мысль, что эта красивая девушка не любит ребенка. К тому же и у Гюгеты был такой вид, точно она побаивается гувернантки.
