князь Григорий. – Лыков доброе дело сделал! – безапелляционно заявил он. – А тебе надо бы, дьяк, уважительно говорить о князьях и боярах! Научись! А то тоже мне – грамотный!
Он смерил его сердитым взглядом. Не терпел он вот такого. Затем, сказав ему, что он устал, хочет отдохнуть, он лёг на лежанку, что стояла недалеко от печи. Поверх неё Захарка уже кинул медвежью шкуру, которой укрывал в санях ему ноги, когда он, бывало, пересаживался с коня, чтобы отдохнуть в санях. И как только его голова коснулась изголовья постели, он провалился в полуобморочный сон.
Захарка прикрыл его тулупом, хотя в избе было не холодно, и вышел из избы. Он сходил на двор, проверил, как холопы устроили лошадей да разгрузили с саней поклажу в амбар. Окинув всё хозяйским глазом, он вернулся назад в избу.
Князь Григорий спал. Дьяк Венедикт тоже спал, похрапывая в своём углу.
Захарка бросил тулупчик на лавку у припечка, задул огонёк чадившего жирника и тоже завалился спать.
Ночью князь Григорий проснулся. Голова прошла, а вот грудь по-прежнему держала в тисках какая-то сила. Он встал. Выставив вперёд руки, чтобы не наткнуться в темноте на что-нибудь, он прошёл до двери. Там ещё днём он заметил бочку с водой, прикрытую крышкой, а на ней лежал деревянный ковшик, от старости тёмный и гладкий. На ощупь нашарив ковшик, он взял его, поднял крышку, зачерпнул воды, выпил, закрыл крышку, положил ковшик на место. Вернувшись к лежаку, он присел на него. Посидев немного и чувствуя, что боль не уходит, он осторожно, чтобы не давить на грудь, прилёг на правый бок…
Больше он не встал.
Утром Захарка, подойдя к топчану, хотел было разбудить его, видя, что он не шевелится.
«Заспался», – подумал он.
Но бледное, воскового цвета лицо остановило его руку. Постояв, раздумывая, что делать, он осторожно дотронулся до руки князя Григория, странно жёлто-сизой… Рука была холодной…
Так он и ушёл из жизни, в дороге. Всю жизнь он провёл в этой дороге, на государевых посылках, выполняя очередное поручение, неутомимый и живой. Что-то он сделал превосходно, а что-то не получилось у него, не всегда по его вине, по не зависящим от него обстоятельствам.
На его место воеводой на Каширу через четыре месяца был назначен его племянник, Юрий Фёдорович Волконский, младший сын его старшего брата Фёдора, убитого двадцать семь лет назад в бою под Путивлем.
«Жаль! Хороший был у меня дядька!» – с тёплым чувством вспомнил о нём князь Юрий, войдя в приказную избу в Кашире, где князь Григорий провёл не один год службы.
Постояв минуту, отдавая дань памяти князю Григорию, он сел за его стол.
Они, молодое, следующее поколение служилых, принимали теперь на свои плечи все тяготы и заботы о сохранении государевой земли, своей родины, России.
Глава 25
Возвращение Шуйских на родину
Сразу после крещенских Святок 1635 года князь Алексей Михайлович Львов уехал послом в Варшаву. Перед этим он выхлопотал в Боярской думе, чтобы к нему помощником назначили Степана Проестева, думного дворянина. Его он хорошо узнал на переговорах с поляками на речке Поляновке.
Там, на речке Поляновке, они, князь Алексей и Степан Проестев, во главе с Фёдором Шереметевым, провели два месяца в сложных переговорах с польскими представителями, согласовывая все пункты мирного договора между Польшей и Россией. Один из пунктов, с которым наконец-то согласилась польская сторона, был о том, что Владислав отказывался от притязаний на московскую корону. Долгими, выматывающими были споры и о межевании новой границы между обоими государствами…
Когда договор о вечном мире был заключён, то за это успешно выполненное поручение князя Алексея, окольничего, повысили на службе: он получил боярство. Степан Проестев же из простых дворян стал думным дворянином.
Назначили к нему, князю Алексею, в посольство ещё дьяка Михаила Данилова. Того сдернули с Разрядного приказа, повысив до думного дьяка: после того как он двадцать лет протирал штаны рядовым дьяком на лавках Разрядного приказа. Михаил Данилов уже в преклонных годах был так шокирован этим, что даже забросил своё любимое увлечение: столярное дело, чем когда-то хвалился тому же Григорию Волконскому.
Для представительности посольства с князем Алексеем отправили ещё семерых дворян. Остальных, обычных посольских работных людей и стрельцов для охраны, набрали штатным числом.
Итак, они выехали после Святок, а через полтора месяца уже были в Варшаве. И там начались встречи с сенаторами в сейме, с королём, его советниками… В сейме они услышали и резкие отзывы сенаторов об этом договоре, о Владиславе… Да, были в сейме и голоса тех, кто укорял короля, что тот заключил бесславный и унизительный мир с русскими.
* * *
Но вот, слава богу, наступил и долгожданный день. Двадцать третьего апреля 1635 года. Варшава. Площадь перед Кафедральным собором. Кругом масса народа. Не протолкнуться. Нет места и в самом соборе: примас, духовенство, сенаторы, придворные… Торжественно всё, пышно.
Король – на возвышении. Рядом с ним примас Лаврентий Гембицкий. И тут же коронный канцлер Яков Задзик, литовский канцлер Станислав Радзивилл…
Владислав взволнован, произносит речь… А вот и присяга, на Библии: о строгом исполнении Поляновского мирного договора.
Продолжение торжества, приём послов, с застольем, проходило в королевском дворце. И там, за столом, Владислав поднял кубок за дружбу со своим братом, государём Михаилом Фёдоровичем. Он наконец-то через двадцать пять бесплодных лет борьбы отказался от прав на московскую корону. К этому его подталкивали и события, складывающиеся нелучшим образом. Истекал срок шведско-польского перемирия. На горизонте маячила новая война со Швецией. И он надеялся в той войне силой добиться за собой наследного шведского престола… На Москве не прошло, может, пройдёт там… К тому же турки. Эта вечная угроза… И с ней он рассчитывал бороться вместе с Москвой: заключить с царём Михаилом договор против турок.
За столом было много пожеланий о дружбе, союзе, помощи.
Послов задержали допоздна, до самой темноты, чтобы показать им яркую иллюминацию.
– Вот это да! – во всю глазели те на то, как зажигаются в ночном небе рукотворные звезды, рассеиваются, падая вниз горящим дождём.
Такое надо было видеть…
Их восторги прервал коронный подкоморий Адам Казановский.
– Господа! – обратился он к ним, князю Алексею и другим посольским. – Его величество приглашает вас завтра на постановку комедии «Юдиф и Алоферн»! Её специально репетировали к вашему приезду!
Отпуская в этот вечер послов, Владислав сам уже пригласил их на вечер следующего дня в придворный театр.
Послов проводили. Они вышли из дворца.
– А что это за Юдиф? – спросил Степан Проестев князя Алексея, спросил тихо, как будто опасался,
