Опытная в политике Маргарита Сергеевна сквозь прозрачную пелену намёков, через рассказы о том, что говорили Хитрово и Ласунский, что было предметом обсуждения в гвардейских светлицах, чувствовала, что вот едва вступила на престол Екатерина Алексеевна, как уже явились политические интриганы и просто честолюбцы и ищут, ищут новое лицо, претендента на престол, чтобы устроить новый переворот и повернуть так, как это будет удобнее и выгоднее Польше, Франции и Турции, как это возвеличит новых людей и создаст новых вельмож, пособников переворота.
Маргариту Сергеевну расспрашивали об Иоанне Антоновиче. Где он?.. Какой он?.. Способен ли он царствовать и чьи права на престол больше, его или Императора Петра III?.. Ей шептали, что в Ропше был убит, а потом похоронен в Александро–Невской лавре вовсе не Государь Пётр Фёдорович, но похожий на него голштинский солдат.
– С того и лицо у него, сказывают, было чёрное, кисеёй плотно–плотно закутанное… Да и ростом он меньше, гроб был совсем небольшой. Да и так бы разве хоронили Императора?.. Нечистое тут дело. А Петра Фёдоровича верные люди увезли на юг, к казакам–раскольникам.
Творилась легенда, мертвецы вставали из гробов, готовы были появиться самозванцы и начать разрушительную работу уничтожения России. Кому–то было это нужно.
Как тогда, перед переворотом Елизаветы Петровны, – «привидения казались».
VII
В Митаве весна на месяц раньше, чем в Петербурге. На невских островах ещё голые берёзы и тополя стояли, ладожский лёд ещё не прошёл по Неве, а в Митаве каштаны цвели и сирень пышно белыми и лиловыми гроздьями убралась.
По вечерам ветер был тёпл, и море голубело под лёгкой дымкой тумана. На Пасху много всякого народа наехало на праздники в Митаву. Приехали кадеты шляхетного корпуса из Петербурга на побывку к родным, и у Маргариты Сергеевны всегда по вечерам кто–нибудь засиживался у княжон Таракановых, как стали называть и среди русских девиц Дараган. Русской молодёжи Маргарита Сергеевна бывала рада – Елизавета стала забывать русский язык, делалась большою фантазёркой, и ей было полезно бывать в обществе простой молодёжи.
В маленькой квартире стоят лиловые сумерки. В окна комнат рвутся прохладные ветки сирени. В покое у девиц звенит арфа, это Августа играет на ней, и сквозь взрывы восторженного смеха молодёжи слышно, как молодой прапорщик Гротенгольм поёт нежным неуверенным голосом:
Внезапно постучался
У двери Купидон,
Приятный перервался
В начале самом сон…
И, будто восполняя то, что пелось у девушек, в дверь Маргариты Сергеевны постучала горничная Каролина и доложила, что какой–то человек желает видеть пани.
– Кто?.. Чужой?.. Немец?..
– Ни… Москаль… Видать – з москалей…
Вечерний визит Маргариту Сергеевну не удивил и не испугал. Маргарита Сергеевна приказала просить и внимательно вглядывалась во входившего к ней человека, стараясь определить, кто это был и зачем к ней пришёл.
– Простите, сударыня, – начал незнакомец, – что в неурочное время и никем заранее не аттестованный вторгаюсь в вашу мирную девическую обитель, но у меня к вам дело чрезвычайной важности и спешности.
Незнакомец говорил по–русски мягким московским говором и, несмотря на немецкую одежду, показался Маргарите Сергеевне русским купцом, путешествующим за заграничными товарами. Такие люди всегда много знают и интересуются политическими делами.
– Пожалуйте, – тихо сказала Маргарита Сергеевна, – прошу садиться.
Из–за притворённой двери звенела арфа и голос сладко пел:
– Кто так стучится смело?.. —
Со гневом я вскричал.
– Скорей!.. Обмёрзло тело, —
Сквозь дверь он отвечал…
– Дело касается воспитанниц ваших, княжон Таракановых…
Маргарита Сергеевна перебила гостя:
– Полноте, сударь… Тут просто какое–то недоразумение. Какие они княжны Таракановы? Это ещё в Риге началось, тамошние немцы не могли усвоить имени Дараган. Я им – Дараган, они мне – Тараканов… Русского имени без окончания на «ов» представить себе не могут, вот и стали мои девочки Таракановыми, да ещё и принцессами. А мне сие совестно и досадно, точно мы и впрямь самозванки какие. А они такие же княжны, как я графиня.
– Возможно, что найдутся люди, которые и вас сделают графиней…
Маргарита Сергеевна в упор посмотрела на незнакомца. В её глазах были удивление и вопрос. Из–за двери неслось:
Чего ты устрашился?..
Я, мальчик, чуть дышу,
Я ночью заблудился,
Обмок и весь дрожу…
– Хе–хе–с!.. Песня–то какая игривая… И в лад моему рассказу… На вашу честь полагаюсь, меня не выдадите и зря болтать не станете. Владимирский–на–Клязьме я купец Макар Хрисанфович Разживин, и по торговым делам бываю я по всей матушке–России. В Персию за фисташками и лимонами езжу, сколько раз покойной матушке Государыне лимоны самолично доставлял, очень покойница любила лимонады. За рахат–лукумом и халвой в Турции бываю, попадаю в Киев и в Варшаву, сейчас здесь по рыбно–бакалейному делу… Так по станкам–то почтовым, по трактирам кого–кого не повидаю, каких только речей не услышу. И вот вчера в гостинице, где я стою, примечательнейший разговор имел я относительно ваших барышень, вот о чём и предупредить вас пришёл. А что девицы ваши Дараган, так мне доподлинно известно, потому что я всю Черниговщину изъездил, можно сказать, вдоль и поперёк, и потому я с оным своим собеседником вчера даже и в лютый спор вступил, и он меня просто–таки сразил.
– Даже интересно.
– Ещё и как, сударыня… Изволите видеть: точно были реестровые казаки Дараганы, как были, вам сие доподлинно известно, и казаки Розумы. Когда Розумы стали Разумовскими – то и Ефим Драга, женатый на сестре Алексея Григорьевича – Вере Григорьевне, стал Драганом и был пожалован в бунчуковые товарищи.
– Всё это верно. Откуда вы знаете всё так подробно?
– Как не знать мне всего сего, сударыня, когда я у оных Драганов не раз и не два сало и овечью шерсть покупал. Так вот–с, вчера разговорились мы с одним поляком, а он мне и скажи: «Вы знаете княжон Таракановых, что в Митаве стоят?..» Точно, девиц ваших я в церкви видел и даже интересовался, кто такие… А потом в гостинице, когда ташен–пшилер фокусы–покусы показывал, я за вами сидел, и тогда мне сказали, что девицы не Таракановы, а Дараган.
– Кто же вам это сказал?
– А вот и не упомню кто… Кто–то из господ офицеров. Так вот, я тому поляку и сказал, девицы те не Таракановы, а Дараган. Я всё их семейство преотлично знаю. А поляк мне говорит: «То неправда есть. У Веры Григорьевны Дараган было всего четверо детей: единственная дочь, София Ефимовна, пожалованная фрейлиной, в прошлом году вышла замуж за князя Петра Васильевича Хованского, сыновей было три: камер–юнкер Василий, и Иван, и Григорий – все трое недавно, по воцарении Екатерины Алексеевны, произведены в секунд–ротмистры лейб–гвардии Конного полка. Отец их Ефим Дараган скончался в позапрошлом году. А больше детей, как видите, и не было».
– Странная осведомлённость… У поляка?.. При чём тут поляк?.. Да кто он такой?
– Того не ведаю… Он мне себя не назвал, но то, что он мне потом рассказал, меня очень встревожило.
– Но, позвольте… Откровенность на откровенность… Об Августе и Елизавете меня лично просил сам Алексей Григорьевич Разумовский, не мог же он кого–нибудь другого ко мне прислать…
– Не знаю, не ведаю–с… О вашей молодшей, извольте только послушать, что тот поляк мне сказывал. Чисто арабские какие сказки!.. Будто лет десять или поболее того назад некая Авдотья Никонова, крепостная господ Бачмановых, содержавшаяся в Тихвинском Введенском женском монастыре в монастырских трудах до конца живота, сказала за собою государево слово и дело. В Тайной канцелярии оная Никонова сказала, что она может поведать своё слово только Государыне или графу Александру Ивановичу Шувалову… Ну, пытали её, и сообщила она тогда, что в оном Тихвинском монастыре содержалась персидская девка Лукерья Михайлова и будто оная Лукерья говорила Никоновой, что она дочь персидского царя и венчанная жена графа Алексея Григорьевича Разумовского. Будто Государыня насильно выдала её за Разумовского, потому что на той персидской девке хотел жениться Великий Князь Пётр Фёдорович. И будто у той персидской девки были письма Великого Князя, где тот называл её «другом сердечным Ольгой Макарьевной»…
– Господи!.. Какая всё это ерунда!.. Какой вздор!.. Стыдно и смешно слушать…
– Не страшно ли, сударыня?.. Оную Никонову нещадно били плетьми и сослали в строжайшее заключение в дальний монастырь.
– И за дело… Ври, да знай меру.
– А Лукерью, заметьте, Лукерью, так ту даже ничуть не тронули. И вот сказал мне поляк: он подозревает, что девица, которую вы воспитываете, Елизавета то есть, и будет дочерью Разумовского и той персидской девки…
