– И за дело… Ври, да знай меру.
– А Лукерью, заметьте, Лукерью, так ту даже ничуть не тронули. И вот сказал мне поляк: он подозревает, что девица, которую вы воспитываете, Елизавета то есть, и будет дочерью Разумовского и той персидской девки…
– Вздор… вздор… Смешно даже слушать… Елизавета – внучка персидского царя!.. Смешно и странно слушать всё это, Макар Хрисанфович…
– Страшно, сударыня… Предупредить почёл я долгом вас. В опасное время мы живём, и вы сами понимать изволите, колико страшны такие толки для вас и для ваших девиц.
Разживин понизил голос до самого тихого шёпота.
– Я знаю, сударыня, что есть ныне такие безумные поляки, которые ищут сменить матушку Государыню Екатерину Алексеевну.
– Дочерью персидской девки?..
– Дочерью Разумовского – княжною Таракановой. Подумайте, сударыня, сколь в сём вы опасны!.. Ведь персидская девка может быть только для отвода глаз… А что, если она да… Ведь Государыня–то с Разумовским были, сказывают, венчанные муж и жена?
Ничего не ответила Маргарита Сергеевна. Она в глубокой задумчивости сидела у окна. В комнате было очень тихо, а из соседней горницы слышались мелодичные перезвоны арфы, и юный девичий голос громко запел из оперы «Le marechal ferrant»:[70]
Quand pour le grand voyage
Margot plia bagage,
Des cloches du village
J'entendis la lecon —
Dindi,din–don…
Dindi,din–don…»[71]
– Что же? Это она поёт?
– Она, – чуть слышно, вздохом ответила Маргарита Сергеевна.
– Господи, царица небесная, сколь вы опасны!..
Разживин низко поклонился Ранцевой и бесшумно вышел из комнаты.
За вечерним кушаньем Маргарита Сергеевна много смеялась, называла Елизавету «персидской девкой», говорила, что она дочь персидского шаха, «сына солнца, друга луны, шелудивой овцы небесного стада». Елизавета с интересом слушала воспитательницу и по–французски расспрашивала её о Персии.
– А как туда ехать, мадемуазель?
– Я думаю, проще всего через земли донских казаков, на Азов или Каспийским морем, с Волги. Трудное путешествие… Через Азов придётся мимо крымского хана плыть, через турецкие земли ехать. Там разбойников полно.
– Азов!.. Азов, – повторяла Елизавета. – А как красиво, мадемуазель, – princesse d'Asov!.. А какие там имена? У персов, как у турок, или другие?
– Мало ли какие… Али, наверное, есть… Вот ещё я слыхала – Риза–хан…
– Princesse Ali–Risa–khan d'Asov… Mais c'est epatant![72]
Два кадета – белобрысый, с круглой детской головой с париком, с чёрным бантом на косице, Мусин и, чернобровый, с выпученными глазами, барон Гротенгольм, двоюродный племянник Маргариты Сергеевны, смеялись рассказам и тому, что Елизавета Ефимовна их будто всерьёз принимала… Высокая, стройная, смуглая, с чуть косящими миндалевидными глазами, гибкая и ловкая, она казалась старше своих тринадцати лет, и точно, что–то восточное в ней таилось, казалась она турецкой гурией, персидскою княжною, как видали их кадеты на гравюрах в книжках с путешествиями. Елизавета не смеялась. Лицо её было мечтательно и серьёзно, она смотрела мимо своей воспитательницы в окно и точно видела там за горизонтом то, о чём они говорили, – Персию и загадочные страны: Азов, Турцию, Чёрное и Каспийское моря… У неё была способность – грезить наяву и видеть чёткие, надолго запоминающиеся сны во сне.
– Princesse Аli d'Asov, – повторила она. – Мадемуазель, знаете, и правда… Я ведь помню – апельсиновые рощи… Золотые плоды висят на низких круглых деревьях, и розовые горы тонут в густой небесной синеве. Epatant!..
– Ну что ты вздор болтаешь. Как можешь ты помнить то, чего никогда не было? Видала картинки в книжках и представляешь… Сны какие–то! И когда только ты поумнеешь?..
– Нет, правда, мадемуазель. Я что–то вроде этого видала… Я дочь персидского царя!.. Царская дочь!
– Ну, будет!.. Спать пора, судари… Весенняя ночь приходит незаметно, а поздно уже… Ваши родители сердиться будут, что я вас так задержала.
VIII
Вечером в городском саду играла русская полковая музыка. Маргарита Сергеевна сидела со своими воспитанницами на скамейке. Вдруг точно что–то ударило её по затылку, она тревожно обернулась. Сзади и наискосок от неё, под дубом, на лужайке два человека стояло. Ничего особенного в них не было, но она не могла уже не смотреть на них. Один был немец из Митавы, другой – высокий, нарядный, красивый молодой шляхтич в длинном кафтане с вычурно оттопыренными полами, как носят в Варшаве. Он был при шпаге и в большом волнистом парике, накрытом шляпой с широкими полями, немного старая мода, но всегда красивая. Они были близко от Маргариты Сергеевны, и она могла слышать, что они говорили.
– Prinzessinen Tarakanov? – спросил по–немецки шляхтич и показал глазами на Елизавету.
Немец ответил утвердительно, и оба пошли с лужайки в широкую аллею, к выходу из сада.
Ничего больше и не было: разговор с купцом Разживиным и эта встреча, – а вот так растревожило это Маргариту Сергеевну, что она спешно собралась и переехала в Киль.
В Киле Маргарита Сергеевна устроилась в лучшей гостинице «Золотой лев». Она взяла две смежные комнаты в верхнем этаже. Двери гостиничных покоев выходили в большой зал, мутно освещённый одним широким окном в его глубине. По другую сторону была лестница, ведшая в трактир и столовую для гостей, там же были и «билары» для игры.
Разложившись, Маргарита Сергеевна достала свежие немецкие газеты. В них прочитала она, что в Киле ожидается в скором времени русская эскадра, которая уже вышла из Кронштадта и с попутным ветром идёт в Голштинию. С этой эскадрой идёт граф Алексей Орлов.
И опять забилось волнением сердце. Идёт тот, кто сажал на престол российский Екатерину Алексеевну, про кого говорят, что он прямой виновник смерти Императора. Увидеть Орлова было интересно, и ему она может рассказать о своих страхах и, если нужно, просить у него защиты.
В столовой, куда спустилась Маргарита Сергеевна к «фрыштыку», было накрыто три стола. За одним уже сидели какой–то старик со старухой, не обратившие никакого внимания на вошедших барышень. За другой, в глубине столовой, у лестницы, сели Маргарита Сергеевна с воспитанницами, третий был пока не занят. В середине завтрака Маргарита Сергеевна, сидевшая спиной к залу, заметила, как покраснела и стала косить глазами Елизавета, точно увидала кого–нибудь знакомого, и, по своему дурному обыкновению, от которого никак не могла её отучить Маргарита Сергеевна, стала «делать глазки». Маргарита Сергеевна оглянулась. Разговор прервался на полуслове. За стол садился тот самый поляк, который справлялся о княжне Таракановой в Митаве. С ним был другой поляк, маленький, кругленький, толстый и краснорожий. Третий обедавший был турок, со смуглым красивым лицом, он был в чалме, и эта–то чалма привлекла внимание Елизаветы и так взволновала её.
– Смотрите, мадемуазель, – вне себя от восторга говорила Елизавета, – вот он, персидский принц д'Азов!
– Молчи, – сердито сказала Маргарита Сергеевна, – молчи и не смей на посторонних кавалеров глаза пялить.
– Что вы всё шпыняете меня, мадемуазель? – сказала обиженно Елизавета.
Вошедшие пристально и, Маргарите Сергеевне показалось, слишком внимательно присматривались к девушкам и Ранцевой и сейчас же заговорили по–польски. И ещё показалось Маргарите Сергеевне, что высокий и красивый поляк был обрадован тому, что нашёл их.
Вот и всё. И что было странного или тем более страшного, что поляк, которого она несколько дней тому назад видела в Митаве, приехал в Киль? Митава – Киль, это была обычная дорога едущих по северу Европы. Но покой, было установившийся в душе Маргариты Сергеевны, пропал.
Днём она встречала, или ей казалось только, что она встречает, то того, то другого из их компании.
Выйдет из «Золотого льва» – на узком канале, где толпятся рыбацкие лодки, у толстого деревянного парапета с железными причальными кольцами стоит маленький толстый поляк и даже не смотрит на Маргариту Сергеевну, он весь углубился в рассматривание, как внизу у воды с удочками бродят мальчишки. И ей уже страшно.
Пойдёт днём с воспитанницами на прогулку и всё оглядывается, не идёт ли кто–нибудь сзади. У дома русского резидента похаживает турок в чалме, и Маргарита Сергеевна крепче схватывает руку Елизаветы и строго по–французски требует, чтобы та молчала.
Вечером, когда станут звонить Angelus, Маргарита Сергеевна идёт к костёлу. У высокого крыльца ей уступает дорогу красивый поляк.
Маргарита Сергеевна говорила сама себе, что тут нет ничего странного или чрезвычайного – город маленький, и что особенного, что, может быть, живя в одной гостинице, они так часто встречаются. Зерно страха, брошенное вечерним разговором с купцом Разживиным, вырастало громадным деревом.
И в Киле пошли тревожные бессонные ночи. Маргарита Сергеевна укладывала у дверей спальни, в зале на полу, на тонком соломенном матраце служанку, польку Каролину, но та так крепко спала, что рассчитывать на неё не приходилось. Снова чудились ночные шорохи, постукивания, шаги, снова казалось, что кто–то стоит на улице против её окон и дожидается чего–то или кого–то…
