Почему я молчал? О! на это была уважительная причина. В первый послевоенный год на меня напала такая хандра и безысходность, что я… Хотя обо всем по порядку. Случилось так, что мое «Я» раздвоилось. Одна половина моей души, та, которая сражалась на фронтах гражданской войны, училась в институте, преклонялась перед вождем всех народов, а потом воевала с гитлеровцами под Сталинградом и в Белоруссии, готова была отстаивать порядки, сложившиеся в стране за десятилетия. Эта половина собиралась жить спокойно, не терзаясь совестью.
А вот со второй половиной моего «Я» у меня было посложнее. Эта половина помнила арест, тюрьмы, издевательства, штрафной батальон и ту статью, по которой за «добровольную» сдачу в плен мне причиталось около десяти лет.
Первая половина — услышав на приеме в Кремле, где присутствовал и мой друг, тост Сталина «за здоровье русского народа, не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и… терпение», — ликовала и хлопала в ладоши. Мол, и ты, Андрей Белозеров, тоже принадлежишь к русскому народу, значит, и ты наделен правом руководить другими, значит, и ты умен и талантлив.
Вторая же половина категорически возражала: «Выходит, другие народы, населяющие нашу страну, менее умные, попросту — дураки? Они что, не обладают терпением, стойким характером? Далеко ходить не надо, взять белорусский народ, среди которого ты живешь. Нет, ему терпения не занимать. А о характере и говорить нечего. Почти каждого третьего жителя уничтожили фашисты, а он, этот народ, еще с большой яростью поднимался на борьбу с захватчиками. Да и другие народы показывали свой характер не хуже русских».
Особенно распоясалась вторая половина, когда местные власти выделили мне квартиру в доме, хозяин которого в 1940 году исчез ночью со всей семьей только за то, что имел две коровы, лошадь, пять гектаров земли и не хотел добровольно идти в колхоз.
Как я ни старался, но так и не удалось мне примирить эти противоречия. Так и боролись в моей душе эти половины до тех пор, пока я окончательно не решил их помирить. Ты бы ни за что, Костя, не догадался, каким способом я их усмирил. Очень просто — запил. На это согласились обе мои половины. И зажили они в ладу, дружбе и полном согласии. Прошло около года. Мало-помалу пары Бахуса меня обложили так, что глаза мои перестали различать восход и закат. Начал я жить вопреки природе. Был полутрезвым только тогда, когда предстояло давать уроки немецкого языка.
Казимир и коллектив школы пытались вытащить меня из ямы, но мои обе родные «Я» не хотели об этом и слушать. Еще немного, чуть-чуть, и добрые люди меня бы покинули. Я понял наконец, что окончательно увязну в этом безумстве. Махнул рукой на обе половины, взял себя в руки, и болезнь отступила. Мне еще долго хотелось погоревать в обществе любителей выпить, но меня окончательно спасла любовь к женщине. Курносая блондинка с синевой в лучистых глазах Ядвига Куликовская окончательно наставила меня на истинный путь. Семейное счастье примирило по-настоящему обе мои половины. А когда родилась наша дочурка Людмила (ей исполнится скоро годик), меня словно подменили. У меня теперь нет времени на глупости. Я даже не догадывался, что во мне таились такие нежные отцовские чувства.
На днях мы открыли памятник на могиле Жуковского. Присутствовали почти все его друзья-партизаны. Вспомнили погибших, поговорили о житье-бытье».
Рокоссовский зашел в кухню, приготовил чай и, попивая его, дочитал письмо. Он отложил его в сторону и представил себе Андрея Белозерова на очной ставке в тюрьме. Почему-то этот образ запомнился ему наиболее ярко, хотя прошло с тех пор более восьми лет. Изрезанное трагическими морщинами лицо, ввалившиеся щеки, обезумевшие глаза…
Рокоссовский не ожидал, что получит такое исповедальное письмо от Белозерова. С одной стороны, оно его расстроило из-за того, что друг не выдержал, сорвался, а с другой обрадовало — теперь он был уверен, раз у него хватило силы воли порвать с таким страшным недугом, значит, он вышел на верную дорогу и теперь постепенно залечит свои болячки, терзающие его душу. Человеческий век и так небольшой, и если с его пути не убирать обиды и горе, то он и вовсе будет короток.
1
Наступил октябрь 1949 года. Закончив штабные учения Северной группы войск, Рокоссовский взял очередной отпуск. Более двух месяцев он не видел семьи и его потянуло в Москву. Накануне он получил письмо от жены, где она сообщала о том, что через пять-шесть дней подрядчики заканчивают строить дачу и было бы неплохо, чтобы он сам, как главный проектировщик, принял бы от них работу. Его присутствие обязательно еще и потому, что жители села Салтыковка написали анонимное письмо в ЦК КПСС, в котором обвиняют хозяина дачи в капиталистических замашках. С письмом поручено разобраться министру Вооруженных Сил Николаю Александровичу Булганину. Жена писала, что он недавно звонил и просил передать, чтобы Рокоссовский нашел время для поездки в Москву. Все эти обстоятельства заставили маршала, не раздумывая, улететь в столицу.
Уязвленный такой нелепой жалобой, Рокоссовский на следующий день после прилета позвонил Булганину.
— Николай Александрович, я в Москве. Горю желанием выехать на дачу.
— Хорошо, что позвонил, сроки жалобы подпирают. Через два часа моя машина будет у твоего подъезда.
На северо-западе в сорока километрах от Москвы в 1947 году маршал получил участок земли для строительства дачи. Как мы знаем, он с детства любил природу и никогда не расставался с ней, где бы ему ни приходилось служить: в Забайкалье, в Монголии, в Белоруссии, на Украине. «Охотник рядового звания», как часто называли его товарищи по рыбалке и охоте, любил посидеть с удочкой на берегу реки или озера, побродить с ружьем, как только для этого представлялась малейшая возможность.
И теперь он строил дом, чтобы, уйдя от активных дел, можно было отдыхать на природе. Ему никогда не приходило в голову, что на него могут жаловаться по поводу того, что он на свою маршальскую зарплату будет строить дом в Подмосковье.
День был по-осеннему прохладным. Хмуро задумалось небо и с утра плакало снежно-дождевыми слезами. Дворники на ветровом стекле машины едва успевали убирать осеннюю слякоть. На улицах деревень в усталой позе иногда попадались живые души, пахло гнилью, за заборами дворов качались на ветру красные гроздья рябины.
Булганин сидел на заднем сиденье левее Рокоссовского и угрюмо молчал. Его спокойное лицо с тонкими чертами, с маленькими седеющими усами и бородкой, не выражало никаких эмоций. Рокоссовский открыл окно машины, завозился и, пошуршав в кармане, закурил папиросу.
— Я думал, закончится война и появится возможность отдохнуть, — сказал он. — Все оказалось не так, снова приходится вертеться, как белке в колесе. Жизнь моя по-прежнему похожа на фронтовую — то лечу на самолете, то плыву на корабле, то еду на машине. Так и не знаю, когда я доеду до места.
— Может, это и хорошо, — сказал Булганин. — Каждый человек всю свою жизнь должен ворочать свой камень, и если он его докатит до последней точки и поставит на место, то на этом, видимо, и закончится его жизнь.
— Да, с этим нельзя не согласиться. Но все-таки хочется пожить на даче, собраться с мыслями, может, даже кое-что написать.
— Рано еще, Константин Константинович, мечтать об отдыхе, — произнес Булганин и, порывшись в портфеле, достал лист бумаги. — Почитай, что пишут люди насчет дачи.
Рокоссовский, выбросив в окно потушенный окурок, вгляделся в текст.
«В Центральный Комитет КПСС. Жалоба.
Мы, жители села Салтыковка, отдаем все силы для того, чтобы в нашей родной стране был как можно скорее построен самый справедливый строй на земле — социализм. Вот уже много лет мы получаем мизерную плату за трудодень. Почти все нашими руками заработанное идет в общий котел — государству. Мы не в обиде на это, так как хорошо понимаем, что чем лучше мы будем трудиться, тем скорее наступит для нашего народа счастливое будущее.
В то время когда у нас нет средств для ремонта крыши дома, когда наши дети не всегда имеют кусок хлеба, рядом с нашим селом строится дворец-дача.
Мы пришли к выводу, что не все понимают задачи, стоящие перед страной так, как мы их понимаем, и думают не о благополучии всего народа, а заботятся только о себе.
Мы очень удивились, когда узнали, что строящаяся дача принадлежит прославленному полководцу Великой Отечественной войны маршалу Рокоссовскому. Очень жаль, что коммунист Рокоссовский теряет классовую бдительность и превращается в простого обывателя. Он так может совсем оторваться от народных масс и уплыть назад к капитализму на своем буржуазном корабле, который называется дачей.
