У меня мелькнула мысль, что именно Олоферн, такой грозный и неприступный, — моя единственная защита от их похоти. Как ни смешно, именно благодаря его присутствию я чувствовала себя в безопасности.
Несмотря на любезное обращение Олоферна, в течение всего ужина я испытывала внутренний трепет. Ведя непринужденную беседу, я не переставала думать о той минуте, когда завершится наша пирушка, и Олоферн прикажет мне проследовать в его опочивальню, где, истосковавшись по женскому телу, начнет грубо утолять свою страсть.
В моем воображении снова и снова вставала первая ночь с моим мужем Манассией, вспоминались унижение и боль, сопровождавшие нашу близость.
Я вновь подумала о своей вдовьей доле как о счастливой поре, которая вновь будет прервана мучительными ощущениями, мне глубоко отвратительными.
Олоферн словно угадал мои страхи. Отпустив военачальников, он заговорил со мной, глядя мне прямо в глаза:
— Ты украсила своим присутствием мой ужин и напомнила о тех днях, когда я еще не был солдатом. Я чувствую, что сегодняшний день принес тебе не только радости, но и горький опыт. Ведь собратья твои прогнали тебя, и, несмотря на то, что я принял тебя со всем доступным мне радушием и ты поняла, как я счастлив тебя созерцать и наслаждаться твоими разумными речами, ты, без сомнения, мечтаешь об освежающем сне, который опустит покров над прошедшими событиями.
— О да, я утомлена, — подтвердила я.
— В таком случае я желаю тебе спокойных снов и счастливого пробуждения. Ступай в свой шатер в сопровождении своей прислужницы. Помни, что сегодняшний день я считаю счастливейшим днем своей жизни, ибо сегодня я узрел твой лик.
Я совершенно растерялась.
Я не верила своим ушам.
Неловко, путаясь в словах, я выразила ему благодарность за комплименты.
Он говорил со мной так, как ни один из сынов Израиля не стал бы разговаривать со вдовой и вообще с женщиной.
Этот необыкновенный человек высказал мне свою сердечную склонность.
Я и Шуа поспешили к своему шатру, опасаясь, как бы он не переменил свое решение.
Так неожиданно завершился для меня этот день.
Я разделась и легла в постель. Удары сердца отдавались во всем моем теле.
Только теперь мое сердце могло биться ровно, освободившись от напряжения, с которым я все это время от зари и до ночи принуждала его казаться спокойным и равнодушным.
Собрав все свои силы, я кинулась в когти льва. Но лев неожиданно оказал мне милость и позволил провести первую ночь без греха.
Нелегко нам со служанкой было заснуть в этом лагере, окруженными ста двадцатью тысячами врагов, которые пришли к нашему народу с мечом, неся ему неминуемую гибель.
На заре меня и Шуа разбудил гомон десятков тысяч солдат, которые приветствовали новый день.
Мы умылись водой из специально для нас приготовленных сосудов, тщательно оделись и направились через лагерь к передовым постам, выставленным напротив стен Ветилуи.
Мое продвижение по ассирийскому лагерю сопровождалось словно бы волной холода, который замораживал губы солдат: при виде меня они замолкали, опасаясь задеть меня нечаянным словом и вызвать гнев Олоферна.
Мы добрались до края лагеря и прошли немного вперед. На полпути между последними постами ассирийцев и Ветилуей, к общему изумлению, мы разыграли безумную пантомиму, которая должна была выражать наше презрение к смотревшим на нас со стен города, после чего вернулись под прикрытие вражеской армии.
Солдаты Олоферна поглядывали на нас, не веря своим глазам и, очевидно, думая, что я не в своем уме.
Днем Олоферн пригласил меня на обед со своими приближенными. В отличие от ночного пира все было по-военному умеренно и продолжалось не так долго.
В течение всего дня он был сама любезность, а по завершении трапезы предложил вместе с ним обойти лагерь.
Шуа удалилась и наш шатер, а я стала вместе со знаменитым полководцем обходить один за другим ряды палаток, слушая его объяснения и вникая в то, сколь велик и продуман до мелочей механизм, превращающий войско в мощную победоносную армию.
Из рассуждений Олоферна становилось ясно, что армия — нечто гораздо большее, чем простое сборище вооруженных людей.
Я узнала, с какими словами он обращается к ним перед каждой битвой, о том, как он задолго до начала похода внушает своим воинам мысль о победе, как стремится соблюдать дух товарищества и справедливости, чтобы и простые солдаты, и начальники выполняли свои oбязанности не по принуждению.
Говорил он также и о том, что главной причиной поражений даже самых способных полководцев являются недостаток терпения и стремление к славе.
— Но разве ты тоже не стремишься к славе, ты, славнейший из полководцев, известных в наше время?
— Нет. Я побеждаю лишь потому, что не боюсь поражений. И слава мне сопутствует потому, что я занялся военным ремеслом не ради славы.
— Я не совсем тебя понимаю.
И я попросила пояснить, что он хочет сказать.
— Полководец, который не находит удовольствия в самом военном деле, в искусстве подготовки и обучения воинов, а подготовке армии к походу, в умении сломить неприятеля, сохранив жизни своих солдат, а думает прежде всего о том, чтобы выделиться и увенчать себя славой, обычно тщеславен и нетерпелив. Такому не хватает ума, чтобы стать подлинным победителем. Надо тебе сказать, что я перед каждой битвой держу совет со своими подчиненными, а к покорению неприятеля приступаю без ненависти к нему.
Мы с ним говорили о военном искусстве так, как хозяйки беседуют о приготовлении блюд.
Я поражалась точности его выражений и ясности мысли, которые сделали его великим воином.
Я поймала себя на том, что восхищаюсь им и с удовольствием прислушиваюсь к его разумным речам.
Завершив обход лагеря, Олоферн проводил меня к моему шатру и, прежде чем расстаться, произнес, глядя мне прямо в глаза:
— Я хотел бы поужинать с тобой, но не в присутствии моих военачальников. Я хочу, чтобы ты пришла ко мне, когда стемнеет, одна, без служанки.
От этих слов я похолодела. И послушно ответила:
— Все будет, как ты хочешь, господин.
По его лицу пролетела тень недовольства.
— Я не желаю, чтобы ты называла меня господином и пришла в мой шатер, подчиняясь приказу. Всем сердцем я жажду, чтобы ты пришла ко мне по своей воле, как приходит женщина к мужчине, чья близость ей приятна. Если же я тебя чем-то отталкиваю как человек или как мужчина, оставайся в своем шатре. Я не рассержусь. Но знай: не придя ко мне, ты заставишь опечалиться мое сердце, которое радостно бьется с той минуты, как я тебя увидел.
И я обмерла от этих слов, которыми он столь откровенно выразил свою влюблённость.
Не прийти к нему в шатер означало бы упустить возможность нанести ему смертельный удар, когда мы останемся вдвоем.
Пойти к нему в шатер означало согласиться на греховную связь с мужчиной, которого я должна умертвить после любовного свидания.
Выбора не было.
Выбора не было точно так же, как в тот час, когда Иоаким изложил мне свой план спасения народа Иудеи.
— Госпожа моя, как хотелось бы мне быть с тобою рядом, — сказала Шуа.
— Да и мне хотелось бы, — с печалью в голосе отвечала я.
— Надеюсь… что силы не оставят тебя.
— Помолимся вместе Господу нашему. Ведь мне предстоит совершить то, что превосходит возможности земной женщины.
В те мгновения, когда весь мир против нас и кажется, что выхода нет, каким прибежищем, подобным равномерному журчанию ручья, становятся для нас слова молитвы!
Как ласкает наш слух шелест тысячу раз уже произнесенных гармоничных фраз, мелодия которых связывает нас с Богом.
Мы укутались в слова, которыми славим тебя, о Иeгoвa, укрепили себя опьяняющим и бодрящим бальзамом звуков и голосов, которые слышатся в глубинах молитв, в они вдохновили нас прозрачной ясностью посланий в Песне песней Твоих молитв, доступных даже детям.
Всей душой мы вознесли хвалу Тебе, о Господи, и, забыв о своих страданиях, всеми своими помыслами устремились к Тебе.
Войдя в великолепный шатер Олоферна, я сразу заметила, что за трапезой прислуживают только два молчаливых раба.
Счастливая улыбка хозяина была лучшим свидетельством его радости.
На ужин были поданы изысканные блюда, но ни я, ни он не уделили им особого внимания, каждый по своим соображениям.
О чем только он мне не рассказывал.
О своей жизни.
О раннем детстве, проведенном в бедности.
У него было трое младших братьев и четыре сестры, также моложе его. Мать каждую весну страдала от какой-то странной болезни, лишавшей ее сил вплоть до ранней осени.
Отец был не в силах прокормить семью и приходил во все большее отчаяние.
Однажды в их городке появились люди, посланные ассирийским правителем. Они обещали щедрую награду каждой семье, которая отдаст здорового мальчика в отряды воинов, отбираемых для особой цели.
