Однажды в их городке появились люди, посланные ассирийским правителем. Они обещали щедрую награду каждой семье, которая отдаст здорового мальчика в отряды воинов, отбираемых для особой цели.
Войти в такой отряд значило двадцать лет жизни отдать воинскому ремеслу. А еще это означало обеспеченное существование и для солдата, и для его семьи.
Олоферну в то время было всего тринадцать лет.
Мальчик боялся даже самой мысли о том, чтобы хотя бы на день расстаться с братьями и сестрами, которых любил, с отцом и матерью, в чьем присутствии чувствовал себя под надежной защитой.
Но отец несколько раз как бы невзначай заговаривал о том, что те, кого примут в регулярное войско, будут обеспечены на всю жизнь, потому что они овладеют военным ремеслом, и потом их назначат начальниками, присвоят высшие военные чины.
Сестры, которые не могли полагаться ни на престарелого отца, ни на вечно больную мать, смотрели на него своими голодными глазенками, ожидая спасения.
Он совсем не хотел быть солдатом.
Он не хотел ни расставаться с семьей, ни покидать родные края.
Но еще страшнее было бы оставить своих близких прозябать в нищете, без малейшей надежды на избавление.
Собрав все свое мужество, мальчик отправился на главную площадь своего городка. С тех пор его судьба была в руках людей, чье призвание состояло в том, чтобы намеренно грубым обращением превратить хрупких юношей в беспощадных вояк.
Затем последовал рассказ о том дне, когда старый царь, отец Навуходоносора, заметил его и назначил командовать гарнизоном в небольшом городке на юге Ассирии. Там ему удалось подавить восстание взбунтовавшегося племени. Царь призвал Олоферна в Ниневию и сделал командующим столичного гарнизона.
Он описал мне прекрасный город Ниневию и украшавшие его здания, в которых изысканность сочеталась с великолепием.
Он высоко ценил вкус строителей Ниневии, сумевших соединить гармонию и возвышенность.
Подробно описывал он древний ассирийский обычай раз в два года собирать в Ниневии умнейших людей царства, чтобы они в течение месяца, беседуя между собой, оттачивали свои мысли в поисках ответа на вопрос, как добиться улучшения жизни в стране и как достичь материального воплощения высших проявлений духа.
Олоферн тосковал по Ниневии, которую не видел уже более десяти лет и которую считал самым красивым городом мира.
Печалился он и о том, что не создал своей семьи, полагая, что военное ремесло помешает ему посвятить себя жене и детям:
— Ведь иметь жену и детей, но не жить с ними — такая судьба никому не принесла бы счастья. Только теперь, перед последним походом, я могу разрешить себе подумать о жизни обычного человека…
Наконец я осмелилась задать давно мучивший меня вопрос:
— Почему великие народы так стремятся к покорению малых народов? Почему эта история бесконечно повторяется под небесами?
— Потому, что это единственный способ распространить плоды великой цивилизации на весь остальной мир.
— Неужели это достаточная причина?
— Но разве солдат может себе позволить размышлять о целесообразности своего ремесла? Решение о начале войны принимает царь. Мы же, полководцы, можем лишь повлиять на ее исход. Моя миссия проста: как можно меньшей кровью добиться поставленной цели, как можно больше завоевать и способствовать тому, чтобы высшая цивилизация воссияла в полном блеске.
— Но твой царь провозгласил себя богом. Разве это не безумие? Неужели так необходимо отнимать у народов, которые вы завоевываете, их религию?
После некоторого молчания он ответил:
— Это неумно, и в этом нет необходимости. Я отправил царю Навуходоносору три послания с просьбой отказаться от разрушения храмов и статуй, почитаемых другими народами. К сожалению, я получил ответы, полные такой ярости, что я опасаюсь, как бы по завершении этого похода…
Я попросила его высказать свою мысль до конца:
— Так чего же ты опасаешься?
— Я боюсь, что по завершении этого, последнего похода я перестану быть нужным своему царю… Вернее, я начну представлять для него опасность. Легенды обо мне становятся громче славы самого Навуходоносора. Солдаты любят меня. Они знают, что я их щажу и дорожу жизнью каждого воина. Между тем, царь не принимал участия ни в одной битве. Его называют трусом. Главный его порок — тщеславие. Ему нравится разыгрывать роль бога, а ведь это вызывает гнев настоящих богов. И последний день его жизни принесет ему неминуемый позор. Он умрет, и все узнают, что он — не бог, а всего лишь обычный смертный.
Я вдруг осознала, что Олоферн, как и я, загнан в западню, из которой нет выхода.
Он — мой враг, но он тоже вынужден исполнять чужую волю, играть роль, предназначенную ему другими людьми.
И вот теперь нам с ним предстояло сыграть эпилог, завершение пройденного пути, предначертанного судьбой.
Но тут Олоферн хлопнул в ладоши, и рабы покинули шатер. Мы с ним остались вдвоем.
Я задрожала.
Он протянул руку к моей щеке.
Дотронулся до нее.
Его рука была такой теплой.
Приближалось мгновение, которое внушало мне привычный ужас. Я ожидала, что он швырнет меня на пол, сорвет с меня одежду и утолит свою похоть.
Вместо этого он стал гладить меня по лицу, а потом легко коснулся губами моих губ и лба.
Не проявляя нетерпения и опасаясь спугнуть меня резкими движениями, великий полководец начал нежную любовную игру, которая удивила и смутила меня.
Раздевая меня, он одновременно и сам освобождался от одежд, так что мы испытывали чувство стыда одновременно. Я прикрыла глаза, чтобы не смущать его.
В ответ он начал целовать мои веки, потом шею.
Наконец горячие поцелуи достигли моих грудей, и соски ответили на прикосновения его губ.
Искусный любовник, он разжигал во мне огонь страсти.
Наконец он стал покрывать поцелуями мой живот и бедра.
Ранее незнакомое мне сладострастие разлилось по всему моему телу. Я, прежде равнодушная к прикосновениям мужского тела, ощутила желание.
Я стала отвечать на каждое его движение, на каждый вздох, на каждое пожатие руки.
Когда же наши тела слились воедино, я ощутила не боль, но подлинное наслаждение, в которое я погружалась все глубже и глубже, опьяняя себя страстью, как вином.
Мои вздохи догоняли его дыхание, наши стоны сливались воедино.
Мы словно дополняли друг друга, подобно двум половинкам одного существа, всю жизнь страдавшим от ощущения неполноты и, наконец, избавленным от пустоты в сердцах в час нашего соединения.
Движения наших сплетенных тел становились все быстрее. Не переводя дыхания, опьяненные друг другом, мы приближались к высшей точке наслаждения.
Издав общий сладострастный вопль, мы словно потеряли сознание.
Несколько мгновений я просто не помнила, где я и с кем. Я была точно во сне, я обмерла.
Мы оба молчали, слившись в объятиях, пытаясь унять биение сердец.
Я пребывала в полной растерянности.
Мне было стыдно оттого, что испытала такой восторг в объятиях Олоферна.
Но, в то же время, я была счастлива, что избежала грубости, которой ожидала от мужских прикосновений.
Мысль о том, что, оказывается, женщина тоже может испытывать радость от любовной игры, и что не все мужчины одинаковы, приводила меня в полное замешательство.
Я оказалась той женщиной, перед которой Олоферн не смог устоять. Тем легче мне будет осуществить свой замысел. Так оправдывалась я перед собой за совершенное грехопадение.
Как прекрасно было после всего происшедшего молча лежать рядом с мужчиной, чья нежность заставляла забыть о его наготе и позволяла не стыдиться своего тела.
В голове у меня мелькнула богохульная мысль, что до этой ночи я не была полноценной женщиной. Ведь только теперь я открыла, что и мужчина, и женщина могут возбуждать страсть друг в друге, доставляя друг другу невиданное удовольствие.
Тем временем Олоферн вновь стал прикасаться губами к моему телу, и я отвечала ему со всей нежностью, на которую только была способна.
Я встречала его с радостью существа, выбравшегося из мрачной пещеры на яркий солнечный свет и отдающегося разрушительным, но таким желанным лучам.
Я открыла в себе нечто такое, чего раньше за собой не знала.
И я предалась греху, подыскивая тысячу убедительнейших объяснений своей слабости.
В ту ночь страсти мы научились бесконечно воспламенять друг друга.
Лишь на рассвете, утомленные соприкосновениями наших тел, мы погрузились в одуряющий сон.
Бог мне свидетель, в те мгновения у меня просто не хватило бы сил поднять меч Олоферна, лежавший на полу возле нашей постели. Я была обессилена до предела.
Перед рассветом я вернулась в свой шатер. Меня встретила Шуа. Вид у нее был измученный: наверно она провела бессонную ночь.
