– Вы очень мило пели, – тотчас согласился Альфред Исаевич, не помнивший ни песни пионерки, ни завода тяжелых снарядов.
– А романс, в самом деле, прелестный! Я его помню, – сказала Надя и вполголоса, действительно очень мило, пропела:
"Plaisir d'amour ne dure qu'un moment,
Chagrin d'amour dure toute la vie».[13]
– У вас это выйдет чудно! – сказал Виктор Николаевич.
Альфред Исаевич тоже похвалил романс и высказал несколько мыслей о музыке. Он посещал концерты, слышал большинство знаменитых музыкантов, но по отсутствию к ним интереса иногда путал: говорил, что слышал Паганини, почему-то смешивая его с Сарасате. Яценко слушал его с легким нетерпением. Знал, что люди, даже музыкальные, даже правдивые, часто лгут, говоря о своих предпочтеньях среди знаменитых пианистов или скрипачей. «Только профессионалы и могут сказать, кто лучше играет то, а кто это. Любители же, неизвестно зачем, почти всегда привирают».
– Разрешите вернуться к моей пьесе, – сказал он. – Ее фоном служит одно подлинное политическое событие, давно забытое всеми, кроме историков-специалистов. Действие происходит во Франции, в 1821 году, в эпоху Реставрации, когда реакционная политика короля Людовика XVIII и его министров вызвала к ним острую ненависть всего французского народа. Франция покрылась сетью тайных обществ, имевших целью свержение Бурбонов…
– Это немного досадно, – сказал Пемброк. – Значит, если мы по пьесе сделаем фильм, то в Испании он будет запрещен. Правда, Испания небольшой рынок, но Южная Америка, Аргентина… Хотя что может иметь Аргентина против свержения Бурбонов? Да и Испания, пока там еще не взошел на престол Дон-Хуан… Что за имя для короля «Дон-Хуан»! Но простите мое практическое замечание. Ведь как эвентуальный продюсер, я должен считаться и с житейскими соображениями. Продолжайте, прошу вас.
– Одно из этих обществ называлось «Рыцари Свободы». Отсюда и заглавие моей пьесы.
– Боюсь, что его придется изменить. У нас скажут: «Какие Рыцари Свободы! Ну что, Рыцари Свободы! Зачем Рыцари Свободы!» Впрочем, это деталь.
– В работе тайных обществ принимал ближайшее участие генерал Лафайетт, в ту пору уже старик…
– Вот это хорошо! – радостно сказал Пемброк. – В Америке он и теперь страшно популярен, если это тот самый? Конечно, тот самый. У нас в каждом городе есть улица Лафайетта, а в Нью-Йорке есть даже сабвэй «Лафайетт"… Еще раз извините, я вам больше мешать не буду.
– Общество «Рыцари Свободы» устроило восстание в провинциальном городке Сомюре, закончившееся неудачей и казнями. Конечно, по сравнению с тем, что видело наше счастливое поколение, реакция и репрессии того времени могут считаться образцом гуманности и терпимости, но ведь тогда люди вообще были гораздо более культурны, чем теперь. Как бы то ни было, этот заговор составляет исторический фон, на котором разыгрывается моя пьеса. Главные действующие лица, за исключением, разумеется, Лафайетта, мною вымышлены, хотя характеры их частью навеяны людьми, существовавшими на самом деле. Держится пьеса на женской роли, на роли Лины… Вы догадываетесь, для кого я ее предназначаю, – сказал Яценко твердым тоном. Надя опустила глаза.
– Но как быть с ее акцентом? – озабоченно спросил Пемброк. – В Америке не согласятся на то, чтобы главную роль играла артистка, которая не вполне чисто говорит на нашем языке. Нельзя ли было бы сделать эту Лину иностранкой?
– Через полгода я буду говорить по-английски как американка, – с мольбой в голосе сказала Надя. – Я уже сделала большие успехи. Читайте же, мой друг.
– Последний вопрос: сколько у вас действий?
– Четыре действия и пять картин.
– Я никогда не мог понять, в чем разница между действием и картиной. Для кинематографа это не имеет значения, но если вы хотите поставить вашу пьесу в театре, то в ней должно быть, самое большее, две декорации. У нас декорации стоят бешеных денег. Хорошие драматурги теперь пишут пьесы с одной декорацией.
– Значит, я плохой драматург, у меня их четыре. Впрочем, они, кажется, недорогие.
– Повторяю, я говорил о театре. Для кинематографа это не имеет значения. Если сценарий хорош, то в Холливуде на декорации денег не жалеют… Но прошу вас, читайте.
– Итак романтическая комедия «Рыцари Свободы». Действующие лица: Генерал Лафайетт, Бернар, Лиддеваль, Джон… Джон это единственный американец в пьесе. Я забыл вам сказать, что последняя картина происходит в Соединенных Штатах.
– Вот это хорошо. Надеюсь, у Джона благодарная роль? Для хорошей роли, но только для очень хорошей, я мог бы сегодня получить Кларка Гэбла.
– Вы, однако, все перескакиваете на кинематограф, Альфред Исаевич. Я вам предлагаю пьесу, а не сценарий.
– А вдруг вы можете писать и сценарии? Нам теперь так нужны хорошие сценаристы! Они должны внести в Холливуд свежую струю.
– У Джона роль, кажется, хорошая, но не главная. Перечисляю дальше. Первый Разведчик. Второй Разведчик…
– Первый и второй кто?
– Разведчик. Так называлась должность в организации «Рыцари Свободы"… Пюто Лаваль, Генерал Жантиль де Сент-Альфонс…
– Нельзя ли назвать этого генерала иначе? Ни один человек в Америке этого не выговорит.
– Нельзя, потому что он так назывался, это эпизодическое лицо, не вымышленное. Он появляется только в одной сцене… Лина, – особенно подчеркнутым тоном сказал Яценко, – Графиня де Ластейри. Индеец Мушалатубек. Негр Цезарь…
– Индеец, негр, расовый вопрос, – неодобрительно пробормотал Пемброк.
– Альфред Исаевич, друг мой, – умоляюще обратилась к нему Надя, – вы выскажете ваши суждения после окончания чтения.
– That's right, я умолкаю.
– После окончания чтения или в «антракте». Я после третьей картины сделаю небольшой перерыв, – сказал Яценко. – «Это значит, через час», – подумал Пемброк и откинулся на спинку кресла.
– И в антракте мы будем пить за ваше здоровье, – сказал он. – Я и забыл, у меня есть в шкафу настоящий портвейн, лучше этого, хотя и этот очень недурен. Полагалось бы еще поставить перед вами сахарную воду. Хотите? Здесь дают сахар.
– Нет, спасибо. Пролог, называющийся «Сон Лины», продолжается только две минуты… Разрешите читать без всяких актерских приемов, не меняя голоса, не пропуская того, что при издании пьес печатается в скобках или курсивом, как например, описание обстановки. Добавлю кстати, что замок Лагранж, в котором происходят две первые картины, существует по сей день. Я в нем был и здесь обстановку описываю по памяти довольно точно.
– Замок хорош, если он средневековый и с привидениями, – пошутил Альфред Исаевич.
– Этот замок без привидений, но средневековый.
Он еще откашлялся, отпил глоток виски и начал читать.
ПРОЛОГ
СОН ЛИНЫ
Никакой декорации. Только на авансцене кушетка – впереди декорации первой картины (эта декорация остается закрытой или не освещенной). На кушетке спит Лина. В момент поднятия занавеса слышны звуки музыки (за сценой), пианино негромко играет романс Мартини «Plaisir d'amour"…
ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ (Он – тоже негромко – выделяется из звуков романса. Голос, передающий сон Лины, сливается с музыкой: то громче звучит голос, то громче звучит романс): Лина, ты идешь на страшное дело. Тут полетят головы. Беги от этих Рыцарей Свободы: они погубят тебя и погибнут сами. Что общего у тебя с ними? Они отдадут жизнь ради своих идей. Ради чего отдашь жизнь ты? Обманывай других, себя ты не обманешь. Лина, ты любишь жизнь, ты любишь любовь, и больше ты ничего не любишь. Жизнь так хороша. Любовь так хороша. Лина, одумайся! Еще не поздно. Завтра будет поздно!
(Голос замолкает. Звуки романса усиливаются. Музыка длится еще с полминуты. Лина просыпается и привстает на кушетке. Ее глаза широко раскрыты. Занавес опускается только на мгновенье и тотчас поднимается, открывая декорацию первой картины).
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Гостиная в замке Лагранж (под Парижем), принадлежащем генералу Лафайетту. Мебель в стиле Людовика XV. На колонне бюст Лафайетта, а по сторонам от него портреты Вашингтона и Франклина. По стенам картины: «Взятие Бастилии», «Объявление американской независимости», «Корабль (в испанском порту), на котором Лафайетт выехал в Америку для участия в борьбе за независимость». В углу пианофорте.
Это обстановка гостиной в обычное время. Но теперь посредине комнаты, странно в ней выделяясь, стоит круглый стол, покрытый ярко-красным сукном. На нем прикреплены на небольшом штативе два больших перекрещенных кинжала. У стола одно высокое кресло и стулья. Перед креслом на столе небольшой топорик. Везде карандаши и бумага. У стены другой стол, накрытый белоснежной скатертью. Он заставлен бутербродами, пирожными и т. д. Окна отворены.
ГОСПОЖА ДЕ ЛАСТЕЙРИ. ЛУИЗА
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Бутерброды с ветчиной, с сыром, с печенкой. Кажется, достаточно: папа сказал, что на заседании будет только человек десять.
