Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Бутерброды с ветчиной, с сыром, с печенкой. Кажется, достаточно: папа сказал, что на заседании будет только человек десять.
ЛУИЗА (сердито): Он способен пригласить и сто человек!.. Зачем люди отравляют друг другу жизнь? Сидели бы у себя дома: им приятно и нам приятно.
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (не слушая ее): Тортов два: яблочный и шоколадный… Как ты думаешь, битые сливки не могут скиснуть в такую жару?
ЛУИЗА: К сожалению, нет. Если б у них расстроились желудки, я была бы очень рада: пусть не ездят без дела! Я сегодня на них работала с семи утра.
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Бедная моя! Но ты ведь знаешь, что в такие дни папа велит отпускать всю прислугу. (Смеется). Ведь заседания Рыцарей Свободы – страшная государственная тайна… Двух бутылок портвейна мало. Принеси третью.
ЛУИЗА (решительно): Ни за что! Довольно с них двух.
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Ну, пожалуйста, дай еще бутылку. А то я пойду в погреб сама.
ЛУИЗА: Не дам. У нас осталось всего двадцать четыре бутылки этого вина. Жильбер пьет по стакану за завтраком и за обедом. На сколько же нам самим хватит?
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (стараясь говорить строго): Луиза, я тебе сто раз говорила, что ты не должна называть папа Жильбером. Ты была его няней, это отлично, но он больше не ребенок. Ему 65 лет и он самый знаменитый человек на свете, если не считать Наполеона на святой Елене. (Смягчает той). При мне, конечно, ты можешь называть папа как тебе угодно, но при других ты должна говорить: «генерал».
ЛУИЗА (ворчит): Если б генерал что-нибудь понимал, он не звал бы к себе в гости чорт знает кого. В прошлый раз у него был в гостях аптекарь!.. До чего мы дошли! Что сказал бы твой дед, герцог д-Айян?
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (смеется): Да ведь твой дед был крестьянин!
ЛУИЗА: Крестьяне в сто раз лучше аптекарей. Моя бабушка была из рода Дюпонов!.. Аптекарям давать портвейн по шесть франков бутылка! Жильбер вас всех разорит! Без него вы были бы втрое богаче!
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (с легким вздохом): Папа самый щедрый человек на свете. Он истратил на войну за независимость Америки сто сорок тысяч долларов своих денег.
ЛУИЗА: Что это такое доллар? Такая монета? Это больше, чем су?
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Сто сорок тысяч долларов это семьсот тысяч франков.
ЛУИЗА: Семьсот тысяч франков! Господи, он просто сошел с ума!.. А нельзя их получить обратно? Напиши тайком от Жильбера ихнему королю, что Жильбер ошибся, что его надули, что он ничего не понимает! Может быть, тот постыдится и вернет? Или он жулик?
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Нет, он честный человек, но Америка бедная страна. Где им взять такие деньги? (Смеется). Папа задушил бы меня своими руками, если бы я написала хоть одно слово об этом президенту Монро… Теперь все деньги папа уходят на эти разговоры. И если б он еще рисковал только деньгами! Вероятно, королевская полиция давно за ним следит… Он сам мне говорил, что считал бы высшей для себя честью окончить дни на эшафоте.
ЛУИЗА (с яростью): На эшафоте! Жильбер совсем сошел с ума! Что генералам делать на эшафоте?
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: В самом деле, что генералам делать на эшафоте?
ЛУИЗА: Это хорошо для разбойников или для каких-нибудь пьяниц-аптекарей. Маркиз де Лафайетт на эшафоте! Где это видано?
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Это видано. Ты верно забыла, что моей бабке и прабабке отрубили голову 30 лет тому назад, во время террора.
ЛУИЗА (помолчав): В самом деле, я забыла. Не сердись, моя девочка: мне за восемьдесят лет… (С новой злобой). Да ведь Жильбер сам и устроил ту проклятую революцию!
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (отходит к круглому столу): Здесь, кажется, все в порядке. Кинжалы есть, топор есть… А где череп? Принеси череп.
ЛУИЗА: Ни за что! Это безобразие ставить на стол человеческие кости!
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Впрочем, я путаю. Череп нужен когда у нас собираются масоны. А сегодня – Рыцари Свободы.
ЛУИЗА: Это те, что поднимают три пальца? (Поднимает три пальца левой руки). Вот так?
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (смеется): Да, именно. У них символическая цифра – пять. Они так и узнают друг друга среди чужих: Рыцарь Свободы поднимает три пальца левой руки. Если другой тоже Рыцарь, он поднимает два пальца правой. Вместе выходит пять… Так ты знаешь и их знаки? Это тоже величайшая тайна! (Смотрит на часы). Рыцари приглашены на четыре. К четырем папа проснется. Луиза, милая, хотя мне тебя и жаль, но уж посиди у подъемного моста, веди всех сюда и говори, что папа сейчас выйдет. Но умоляю тебя, не говори им «Жильбер": говори „генерал“ или „маркиз"… Впрочем, нет, «маркиз“ не говори.
Г-жа де Ластейри и Луиза уходят. С минуту сцена остается пустой, потом дверь приотворяется и на пороге, с испуганным лицом, появляется Лина. Она быстро осматривается и, повернувшись к двери, делает знак Бернару, который входит вслед за ней.
ЛИНА. БЕРНАР.
ЛИНА: Никого нет! Ах, как красиво! Это их гостиная?
БЕРНАР: Да. Конечно, я был прав: мы пришли с черного хода!
ЛИНА: Чем же я виновата, если у них черный ход в сто раз лучше нашего парадного!
БЕРНАР: Генерал богат. Это не мешает ему быть прекрасным человеком.
ЛИНА: Нисколько не мешает. Это даже очень помогает. (Смотрит на круглый стол с восторгом). Это стол для заговора, да?
БЕРНАР (улыбается): Для заговорщиков. Кинжалы и топор наша эмблема.
ЛИНА (с гордостью): Наша эмблема! У меня есть эмблема! Я заговорщица! (Пробует взять кинжал, он не снимается со штатива). Нельзя снять! (делает штативом такое движение, будто кого-то колет). Умри, злодей! (Берет топорик и мрачно рубит воображаемую голову на плахе). Так погибают тираны!.. Подтверди, что я заговорщица! Подтверди тотчас, что я Рыцарша Свободы!
БЕРНАР: Подтверждаю. С прошлой недели.
ЛИНА: С прошлого вторника, это больше недели! Меня назначили шифровальщицей (Кладет топорик назад на стол и хохочет). А все-таки это смешно, эти топорики и кинжалы!
БЕРНАР: Ничего смешного нет. У тебя, к несчастью, есть в характере и доля скептицизма, этой язвы нашего времени.
ЛИНА: Я соткана из противоречий! Подтверди, что я соткана из противоречий. Я такая сложная натура, что мне сейчас смертельно хочется есть! (Подходит к столу с едой). Как ты думаешь, я могу съесть один бутерброд? Только один, с грюйером? Я обожаю грюйер!
БЕРНАР (испуганно): Нет, Лина, нельзя без хозяина.
ЛИНА: Конечно, нельзя! (Оглядывается по сторонам, хватает бутерброд с сыром и съедает его с необычайной быстротой). Лафайетт ничего не заметит! Не мог же он записать, сколько у него приготовлено бутербродов!
БЕРНАР (Смеется, нежно на нее глядя): Да ведь мы завтракали в двенадцать часов, была баранина, сыр, салат. Неужели ты уже голодна?
ЛИНА: Я могу есть десять раз в день, если дают что-либо вкусное! (Смотрит на бутылку портвейна). Вот вина действительно нельзя пока трогать, это Лафайетт сейчас заметит. А мне так хочется выпить!
БЕРНАР (С некоторой строгостью; чувствуется, что это для него дело не шуточное): Лина, милая, вообще пей возможно меньше, умоляю тебя!
ЛИНА (с досадой): Ты сто раз меня уже об этом «умолял»! Можно подумать, что я пьяница! (Быстро наливает себе рюмку портвейна и пьет еще быстрее). – Ах, как хорошо!.. Если Лафайетт заметит и будет ругаться, я скажу, что это выпил Джон! (Смотрит на надпись на бутылке). – Портвейн 1800 года… Кажется, еще что-то было в 1800 году?
БЕРНАР: Да, победа под Маренго.
ЛИНА: Ах, да, это там, где ты был ранен. В 1800 году, значит двадцать один год тому назад. Господи! Меня еще тогда не было на свете! Как это могло быть? Был свет – а меня не было!
БЕРНАР: Ты видишь, как я стар.
ЛИНА: Какой вздор! Ты для меня лучше всех молодых вместе взятых! (Быстро его целует). Ах, как я тебя люблю!.. Какое хорошее вино! Мы можем в Сомюре позволять себе портвейн 1800 года?
БЕРНАР: Боюсь, что нет… Разве в день твоего рождения.
ЛИНА (с легким вздохом): Не можем, так не можем. (Осматривается). Хорошо живут богатые люди! Отчего у нас нет такого замка и никогда не будет? Люди живут только один раз.
БЕРНАР (Мрачно): Не надо было выходить замуж за полковника, уволенного реакционным правительством и не имеющего никакого состояния. Ты могла бы выйти, например, за Джона.
ЛИНА (хохочет): За Джона! Но ведь он мальчишка! Он моложе меня. И ты ошибаешься: он небогат.
БЕРНАР (быстро) Значит, если б он был богат?
ЛИНА: Если б он был богат… И если б он был красив… И если б он был француз… И если б он был лет на десять старше… То я все таки вышла бы замуж за одного глупого полковника, по имени Марсель Бернар.
БЕРНАР: Это уж лучше… Но все-таки ты сказала: если б он был лет на десять старше. А я старше тебя на двадцать пять лет. И я не могу тебе купить готический замок.
