Жрец по-прежнему старался не выдавать ни своих мыслей, ни чувств:
— Твое величество, с тех пор как существует вселенная, не было еще государя, который мог бы сказать: все хорошо в моей стране.
— Дальше.
— Если даже находился такой царь, то он вскоре раскаивался в своих словах.
— Почему?
— Потому что убеждался в том, в чем убеждался.
— Я не понимаю твоего книжного языка. Говори яснее, Пенту. Говори, как говорят на рынке.
Жрец нахмурил брови:
— Я же не на рынке. Я не торговец зеленью…
— Вот это я знаю!.. Дальше.
— Нельзя сетовать на то, что в государстве что-то не ладится. На то оно и государство.
— Ты это говоришь как врач или как мой советник?
— Как врач.
— Что ж, по-твоему, я болен?
— Да.
— И тяжело?
— Да.
— Ты уверен?
— Да.
— Ну, так лечи.
Фараон плюхнулся на циновку, вытянул ноги, сложил на груди руки, закрыл глаза. И приказал:
— Лечи!
Жрец не трогался с места.
— Лечи, говорю!
Пенту присел на низенькую скамью, которая на трех ножках. Помолчал. Потер лоб… Нет, в самом деле, он убежден, что говорит правду. Разве плохи дела Кеми? Наступление хеттов на пограничные деревни? Но они могут и отступить! Восстание в Ретену? Оно окончилось. Тревожное положение на границах с Эфиопией? Там всегда было неспокойно…
— Твое величество, — проговорил Пенту, не глядя на фараона, — никто из нас не сотворен из камня. Тебе нужен отдых. Поезжай, твое величество, в Южный дворец. Проведи день, другой. Пробудь ночь на воде. При огнях. Слушай музыку. Это необходимо для здоровья.
— А дальше?
— Что дальше?
— Кто делами займется?
— Ты.
— А кто же предаваться будет веселью?
— Тоже ты.
Фараон присел. Уткнулся подбородком в колени. Так, как это делал в детстве. Пенту хорошо помнил совсем еще юного фараона. Юного принца.
— Послушай, Пенту, отвечай прямо и не пытайся морочить мне голову.
Пенту скорчил гримасу: он не одобрял увлечения фараона языком рынков и мастеровых людей.
— Понимаешь? Не морочь голову!.. Если к тебе приходят и говорят: бежал из каменоломни твой враг, заточенный тобою, — что ты скажешь?
— Стану искать его.
— Если его не находят?
— Наберусь терпения.
— А потом?
— Выдам сто хлыстов нерадивому хаке-хесепу.
— Сто?
— Может, пятьдесят. Для первого раза.
— Это мысль!
Фараон ударил палочкой из слоновой кости в бронзовую пластинку. И сказал вошедшему негру:
— Позови ко мне его светлость Маху.
Чернокожий выслушал приказание, не глядя на благого бога. И попятился назад, к двери.
— Скажи, чтобы шел поскорее!
Чернокожий приоткрыл дверь.
— Чтобы мчался сюда!
Чернокожий вышел в коридор.
— Пусть растрясет свой живот!
Чернокожий не посмел закрыть за собою дверь.
— Пускай спешит сюда этот грязный гиппопотам!
Фараон был словно горный поток: миг! — и сокрушит все на пути.
— Пенту, — крикнул он, потрясая кулаками, — ты всегда подаешь мне хорошие советы! Этих подлецов надо держать в черном теле. И тогда меня будут больше любить и уважать. Этот секрет я вычитал в одном старинном свитке времен Аменемхета Первого. Там очень хорошо говорилось о том, как следует вести себя власть предержащим.
— Жестоко?
— Именно жестоко, Пенту! Не жалея никого и ничего. Мне говорили, что впервые испытал этот способ фараон Нармер. Ведь он, Пенту, в один час из смертного князя превратился в живого бога, наподобие меня. В один час, Пенту! Я бьюсь — вот уже четырнадцать лет — со своими недругами и достиг не очень многого.
— Я этого не сказал бы, твое величество.
Вошел Маху. Вернее, вкатился. И кто-то невидимый прикрыл за ним дверь.
— Я у твоих стоп, твое величество!
Произнося эти слова, Маху смотрел на жреца. Но тот стоял к нему спиною.
— Маху, — сказал фараон, — Пунанх проявил нерадивость. Он упустил этого Усеркаафа. И тот бежал в Эфиопию. За ним послана погоня. Но беглец пока не пойман. Я приказываю: полсотни палочных ударов Пунанху. Немедленно! А остальные — потом. И передать ему: пусть ищет его на земле и под землей, в горах и на воде! Передай еще: не дай бог, не дай бог не поймать его и не водворить на место! Понял меня, Маху?
— Понял.
— Пятьдесят увесистых ударов.
— Так точно.
— И доложить мне тотчас же!
— Твое величество, Пунанх получит свое сполна.
Фараон кивнул; Маху, удалился.
— Ты доволен, Пенту?
— Так же, как ты, твое величество.
— Я расстроен. Я совсем не доволен.
Откуда-то из складок своего одеяния жрец достал флакон, вылил из него немного бурой жидкости в чарку и поднес ее фараону.
— Этот настой, — сказал он, — дает успокоение, в котором ты больше всего нуждаешься. В далеком Та-Нетере растет это дерево, похожее на чудовище.
Фараон выпил до дна:
— Какая гадость!
— В этой жидкости — великая сила.
— В этой вонючей воде?
Жрец молча поставил чарку на столик.
— Я открою тебе тайну, Пенту, — начал фараон доверительно. — Ближе ко мне, Пенту. Поближе!.. Мои военачальники жаждут войны. Одни из них зовут меня на Север, другие — на Юг. Третьи советуют идти через пустыню, чтобы завоевать неведомое государство Та-Кефт. Если я двинусь на Север, помчусь на Юг, переползу через пустыню — меня станут уважать враги. Жрецы Амона протянут мне руки. Знать, которую я долбал нещадно, тоже протянет мне руку примирения. А я говорю, напоминая им шумерскую пословицу: «Ты пошел отнимать землю у врага? Враг пришел, чтобы отнять твою землю». Понимаешь, Пенту?
Жрец кивнул.
— Шумеры — не дураки. Это сейчас они присмирели, как бы забились в угол. А ведь шумеры других учили уму-разуму. У них такое смешное письмо, какбудто бы куры царапали клювом. И я, положа руку на сердце, не могу сказать, у кого род более древний: у нас или у них?
Фараон поднялся на ноги — по-юношески легко, — кинулся в угол, где лежали чистые свитки папируса… Вдруг застыл. Медленно повернулся всем корпусом к жрецу. И прошептал:
— А хочешь, я им дам войну?
— Кому, ваше величество?
Благой бог не ответил кому. До поры это была только его тайна.
Очень возможно, что его величество объяснил бы Пенту, кому же он объявит войну. Кому это — «им»? Особых тайн от жреца у него не было. Даже, может быть, слишком часто открывал благой бог свое сердце для ушей жреца и врача? В Уасете говорят: «Какой же это монарх, у которого за душою нету тайн?» Впрочем, народ в Уасете — прежней столице Кеми — слишком изощрен. Точнее сказать, слишком испорчен столичной жизнью, превосходством их города над всеми прочими городами Кеми. В Мен-Нофере — самой древней столице Кеми — говорят несколько иначе: «У фараона тайн должно быть не больше, чем у обыкновенного воина в Ливийской пустыне, когда он там воюет». Это две крайние точки зрения. Правда, по-видимому, где-то посредине. Мясники Ахетатона выражают свой взгляд на тайну следующим образом: «Без тайны и злого умысла — только вол, висящий на крючке в мясной лавке». Кто же все-таки прав?..
Очень возможно, что его величество объяснил бы кое-что жрецу Пенту, если бы в эту минуту не явился главный военачальник Хоремхеб. Он протопал в тяжелых башмаках прямо к фараону, поклонился ему. Это был человек грубый, как носильщик тяжестей. Высокий и дородный, словно негритянский царек. На левой щеке его красовался розовый рубец — прекрасный знак, полученный в битве с хеттами. Хоремхеб очень гордился шрамом, ибо жизни не лишился. А мог бы. И очень даже просто. Ото лба до подбородка столько же, сколько от уха до уха: почти квадратное, почти солнечно-округлое лицо, почти тыква, на которую смотришь сверху…
— Его величество только что пришел в себя, — сказал Пенту, указывая рукою на кувшин.
— Очень жаль, Пенту.
— Почему же?
— Потому что вести у меня мрачные. И разговор — мрачный.
— Это в порядке вещей, Хоремхеб. Я несу благую весть, твое дело омрачать людей и вселять в их сердца холод и страх.
— Ты прав, Пенту. Профессии у нас разные. Мы созданы для разных дел. И я не сетую.
— Увы! — отвечал жрец. — Меня это различие как раз и тревожит.
Хоремхеб махнул рукой, — дескать, пустое все это. Он поставил рядом две трехножные скамьи. И сказал так, как будто говорил солдатам:
— Садитесь: твое величество — сюда, Пенту — сюда!
Благой бог, поглощенный собственными мыслями, уселся на скамью без звука. Пенту ничего не оставалось, как последовать его примеру.
Фараон уставился взглядом на некую рыбешку на полу, которую собирался проглотить другой — более сильный — подводный житель. Живописец изобразил маленькую рыбу весьма симпатичной и не подозревающей о страшной угрозе. А хищник оскалил зубы. Раскрыл пасть и уже предвкушает удовольствие. Какая прекрасная иллюстрация к разговору, который, несомненно, затевает Хоремхеб! Ему чудится Кеми в образе этого подводного хищника. Спит и видит во сне Кеми. Кеми, пожирающего соседние земли. Соседьие государства. Соседние народы…