Ознакомительная версия.
– Мое дорогое дитя, – возразил он в смущении, – разве ты не видишь, что он тебе предлагает?
– Я понимаю, отец. Владычество над Африкой. Он предлагает покинуть горные высоты науки, оторваться от созерцания необъяснимого великолепия и спуститься в грязные равнины и долины земной практической жизни. Стать рабыней, погрязнуть в борьбе политических интриг и мелочного честолюбия, в грехах и обманах смертного человечества… А в награду он предлагает мне, целомудренной и неуязвимой, свою руку…
– Но, дочь моя, дитя мое, – целое государство…
– Даже власть над всем миром не вознаградит меня за утрату самоуважения и законной гордости. Стать собственностью, игрушкой мужчины, предметом его похоти, рожать ему детей, терзаться отвратительными заботами жены и матери… Долгие годы искал он моего общества для того, чтобы употребить их для эгоистических, земных целей! Я была тщеславна, я слишком ему потакала! Нет, я несправедлива к себе. Я только думала и надеялась, что дело бессмертных богов возвеличится и окрепнет в глазах толпы, если Ореста будут видеть у нас… Я пыталась поддерживать небесный огонь земным топливом – и вот справедливая кара! Я ему немедленно напишу и пошлю письмо с тем самым посланцем, которого он ко мне направил!
– Во имя богов, дочь моя! Заклинаю тебя ради твоего отца, ради тебя самой! Ипатия! Моя гордость, моя радость, моя единственная надежда! Сжалься надо мной.
Бедный старик бросился к ногам дочери и с мольбой обнял ее колени.
Ипатия нежно приподняла и обняла его. Ее слезы падали на голову старика, но лицо выражало непреклонную решимость.
– Подумай о моей гордости, о моей славе, которая заключается в твоей славе, – вспомни обо мне – не ради меня! Ты знаешь, я никогда не думал о себе! – рыдал Теон. – Я готов умереть, но перед смертью желал бы видеть тебя императрицей!
– А если я умру во время родов, как умирает столько женщин?
– А-а, – начал старик, стараясь придумать довод, способный убедить прекрасную фанатичку, – а дело богов? Сколько бы ты могла совершить, – вспомни Юлиана!
Руки Ипатии внезапно опустились. Да, верно. Эта мысль поразила ее душу, наполняя ее восторгом и ужасом… Видения детства восстали перед ней. Храмы… жертвоприношения… священнослужители… коллегии и музеи! Чего только не удастся ей совершить! Что бы она сделала из Африки! Десять лет власти – и ненавистная религия христиан будет предана забвению, а исполинское изваяние Афины Паллады из слоновой кости и золота осенит гавани языческой Александрии… Но какой ценой. Она закрыла лицо руками и, разразившись слезами, медленно вернулась в свою комнату.
Старик робко последовал за ней. Он остановился на пороге и от всего сердца молил богов, демонов и прочих духов, чтобы они изменили решение, которое рассудок его не мог одобрить, но которому по слабости своей он не смог бы воспротивиться.
Борьба завершилась и красавица выглядела опять ясной, спокойной и гордой.
– Это должно совершиться ради бессмертных богов, в интересах искусства, науки и философии. Так и будет! Если боги требуют жертвы, я готова ее принести.
И она села писать ответ.
– Я приняла предложение Ореста с некоторыми условиями, – сказала она отцу, – но все зависит от того, хватит ли у него мужества исполнить их. Не спрашивай, каковы мои требования. Пока Кирилл еще остается вожаком христианской черни, тебе лучше всего отрицать всякое отношение к этому делу. Можешь быть доволен: я ему сказала, что если он поступит так, как я желаю, я сделаю то, чего он от меня ждет.
– Не была ли ты слишком опрометчива, дочь моя? Не потребовала ли ты от него то, чего он не смеет сделать из боязни общественного мнения?
– Если мне суждено стать жертвой, то жрец, приносящий меня в жертву, должен быть мужчиной, а не трусом, не лукавым льстецом! Если он действительно предан христианству, то пусть защищает его от меня, ибо должны погибнуть или христианство, или я. Если же он не верит в Христа – а я знаю, что он не верит, – то пусть откажется от лицемерия и перестанет поносить бессмертных богов, ибо это противно его сердцу и разуму.
Она позвала служанку и молча передала ей письмо, Заперла дверь комнаты и попробовала снова приняться за комментарии к Платону[61]. Но что значили все грезы метафизики в сравнении с действительной пыткой человеческого сердца? Где связь между чистым верховным разумом и отвратительными ласками развратного трусливого Ореста? Нет, Ипатия не хочет, она воспротивится подобно Прометею, она не покорится судьбе, а отважно вступит с ней в борьбу!
Красавица вскочила, чтобы потребовать письмо назад. Но Мириам уже ушла, и, в отчаянии бросившись на постель, Ипатия залилась слезами.
Ее настроение, конечно, не стало бы радостнее, если бы она увидела, как старая Мириам торопливо вошла в грязный дом еврейского квартала, вскрыла письмо, прочла и потом снова запечатала его с такой удивительной ловкостью, что никто не мог бы заподозрить ее в нескромности. Столь же мало утешительно было бы для Ипатии подслушать беседу, происходившую в летнем дворце Ореста между этим блестящим государственным мужем и Рафаэлем Эбен-Эзра. Они лежали на диванах друг против друга и забавлялись игрой в кости, чтобы убить время в ожидании ответа Ипатии.
– Опять у тебя три очка! Тебе помогает нечистая сила, Рафаэль!
– Я в этом уверен, – сказал тот, загребая золото.
– Когда же, наконец, вернется старая колдунья?
– Как только прочтет твое письмо и ответ Ипатии… А вот и Мириам, – я слышу ее шаги в приемной. Давай, побьемся об заклад, прежде чем она войдет. Я держу два против одного, что Ипатия потребует от тебя возвращения к язычеству.
– А что поставим на заклад? Негритянских мальчиков?
– Что тебе угодно.
– Согласен. Сюда, рабы!
С недовольным видом вошел мальчик.
– Еврейка стоит там с письмом и нагло отказывается передать его мне.
– Так пусть она сама его принесет.
– Не знаю, к чему я в доме, если есть тайны, которые от меня скрывают, – ворчал мальчик.
– Не желаешь ли ты, чтобы я украсил синяками твоя белые ребра, обезьяна? – заметил Орест. – Если так, то там вон висит наготове кнут из бегемотовой кожи. Но вот и Мириам с ответом! Подай-ка письмо сюда, царица сводниц.
Орест начал читать, и его лицо омрачилось.
– Ну, что же, выиграл я?
– Вон из комнаты, рабы, и не смейте подслушивать!
– Так, значит, я действительно выиграл?
Орест подал приятелю письмо, и Рафаэль прочел:
«Бессмертные боги требуют нераздельного почитания, тот, кто желает пользоваться внушениями их пророчиц, должен принять к сведению, что они ниспошлют своим слугам вдохновение свыше лишь тогда, когда будут восстановлены их утраченные права и погибший культ. Если тот, кто намеревается стать властителем Африки, осмелится втоптать в грязь ненавистный крест, то он должен возвратить верховную власть олимпийцам, для прославления которых возникла империя и окрепла власть цезарей. Если он публично, словом и делом, выразит свое презрение к новому варварскому суеверию, то я сочту высшей для себя славой разделить с подобным человеком труды, опасности, даже смерть. А до тех пор…»
На этом месте письмо прерывалось.
– Что мне делать?
– Согласиться.
– Великий Боже! Тогда меня отлучат от церкви. Что станет с моей бедной душой?
– То, что ее ожидает во всяком случае, мой повелитель! – ласково возразил Рафаэль.
– Но меня назовут отступником. И это – перед лицом Кирилла и всего народа. Говорю тебе, – я не могу на это отважиться.
– Никто от тебя не требует отступничества, благородный префект.
– Как? А что же ты сам только что говорил?
– Я посоветовал только соглашаться на все. Перед браком дают не мало обещаний, которым никогда не суждено осуществиться.
– Я не смею, я не хочу обещать. Я подозреваю, что тут какая-то западня, расставленная вами, еврейскими интригами. Вам нужно, чтобы я опозорил себя перед христианами, которых вы ненавидите.
– Уверяю тебя, я слишком глубоко презираю людей, чтобы ненавидеть их. Но тебе, право, следует принести небольшую жертву, чтобы овладеть этой своенравной девушкой. При помощи ее глубокого и смелого духа ты мог бы справиться и с римлянами, и с византийцами, и с готами, если бы она пожелала использовать их для твоих целей. А что касается красоты, то одна ямочка у кисти ее маленькой прелестной ручки стоит всех красавиц Александрии.
– Клянусь Юпитером! Ты так ею восторгаешься, что я начинаю подозревать, не влюблен ли ты сам в нее. Почему бы тебе не жениться на ней? Я бы сделал тебя первым министром, и мы могли бы пользоваться ее мудростью, не страдая от ее капризов.
Рафаэль встал и поклонился до земли.
– Милость знатного префекта подавляет меня, до сих пор я заботился только о собственном благе, и трудно представить, что в настоящее время я посвящу себя чужим интересам, хотя бы и твоим. Кроме того, как с практической, так и с теоретической точки зрения, женщина, на которой я когда-либо женюсь, будет моей частной собственностью. Ты меня понимаешь?
Ознакомительная версия.
