Эротические утехи — это вопрос вкуса; ему, видимо, хочется, чтобы вязали его веревками влажными, незасушенными. Далила тут же доносит об этой его прихоти филистимлянам. Они передают ей в комнату все необходимые атрибуты, и она связывает Самсона влажными веревками. Все это время, как мы помним, один из филистимлян «скрытно сидел в спальне», и это очень яркая иллюстрация полного смешения в жизни Самсона, где интимное переплетено с прилюдным, любовь — с изменой.
И вот Самсон накрепко связан и спутан по рукам и ногам. Далила кричит ему (или шепчет?): «Самсон! Филистимляне идут на тебя». И Самсон играючи разрывает тетивы, «как разрывают нитку из пакли, когда пережжет ее огонь». «Все ты обманываешь меня и говоришь мне ложь», — упрекает его Далила. Продолжая с поразительным хладнокровием опутывать его паутиной лжи, она обвиняет во лжи его самого. А у самой глаза, наверное, так и стреляют в сторону засады, а затем снова впиваются в Самсона: скажи мне правду, чем тебя связать?
Самсон (блаженствуя на спине? с наслаждением потягиваясь?) предлагает другой вариант: «…если свяжут меня новыми веревками, которые не были в деле, то я сделаюсь бессилен и буду, как прочие люди».
«Сделаюсь бессилен», — говорит он, то есть: ослабну, «уступлю» — согласно версии Радака.[43]
Далила не мешкает ни минуты. Тут же берет новые веревки, толстые и крепкие, связывает его ими и вновь говорит ему: «Самсон! Филистимляне идут на тебя!» Засада в комнате натянута, как тетива, — готова в мгновение ока вскочить и броситься на Самсона. Но Самсон легким движением разрывает и эти веревки, будто нитки.
«Все ты обманываешь меня, — вновь упрекает его Далила, — и говоришь мне ложь; скажи мне, чем бы связать тебя?» Самсон прекрасно понимает, что она все время повторяет прежние вопросы, не собираясь отступать, «…если ты воткешь семь кос головы моей в ткань и прибьешь ее гвоздем к ткальной колоде, — говорит он ей, — то я буду бессилен, как и прочие люди». Кто может угадать, что мелькнуло в его глазах? Но произнесенные им слова приоткрывают нечто новое: до сих пор он разговаривал с ней несколько иначе. «Если свяжут меня», — говорил он ей дважды, избегая указать, кто причинит ему зло. Но в этот момент он обращается прямо к ней: «Если ты воткешь, — говорит он ей; если ты, Далила, воткешь семь кос головы моей»…
Только сейчас читатель узнает о волосах Самсона, что они заплетены в семь кос. Что-то в этой детали дает нам понять, что Самсон любил свои волосы, ухаживал за ними, тщательно разделял на пряди и заплетал косу за косой… Тот, кому доводилось отращивать длинные волосы, знает, как трудно без посторонней помощи за ними ухаживать; и сейчас, за минуту до того, как эти "роскошные косы будут сострижены женщиной, вспоминается другая женщина — мать Самсона, которая помогала ему разделять их на пряди, заплетать, расчесывать, завивать и мыть, когда он был ребенком.
Самсон задремал. Быть может, притомился, занимаясь любовью, или что-то в нем надломилось. Но Далила трудится без отдыха. Она ткет, сплетая его косы с основой, прикрепляет их к ткальной колоде, чтобы держались покрепче, и вновь, в третий раз, говорит ему: «Филистимляне идут на тебя, Самсон!» И Самсон просыпается и одним взмахом руки выдергивает колоду вместе с тканьем.
Тут стоит напомнить, что рассказ о жизни Самсона весь перевит бесконечными узлами и веревками: в нем и связанные между собою лисицы, и новые веревки, которыми жители Иудеи вяжут его самого, и сырые тетивы, и косы, что вплетены в ткань; вновь и вновь возникает желание Самсона связывать и быть связанным да еще и схваченным.
Читая обо всех этих перепутанных веревках, задаешься вопросом: сколько же веревок требуется человеку, чтобы заменить одну-единственную связь — духовную связь с матерью, нарушенную предначертанием Бога?
Трижды Далила говорит ему: «Самсон! Филистимляне идут на тебя!» — и всякий раз Самсон отказывается заподозрить любимую и продолжает участвовать в ее смертельно опасной игре. Ее стремление навредить ему совершенно очевидно, но он не возмутится и не одернет ее.[44]
А Далила все докучает ему, и «душе его тяжело стало до смерти».
Нет в Ветхом Завете другого такого места, где возникли бы подобные слова. Наши мудрецы нашли оригинальное объяснение великому страданию Самсона, связав его с поведением Далилы, которая будто бы «в самом конце совокупления из-под него выскользнула».[45] Нет сомнения, что из-за такой мерзости может человеку и жизнь опротиветь. И все же эта версия укрепляет в нас чувство, что стоит поискать и другой мотив поведения Самсона с Далилой.
Возможно, попытки Далилы вломиться в его душу, ее нескончаемый допрос: «…в чем великая сила твоя и чем связать тебя, чтобы усмирить тебя?» — были также вызваны желанием узнать, что за человек прячется за своим секретом и каким человеком он станет без этого секрета. Далила стала единственной женщиной, нашедшей главный вопрос жизни Самсона. И, задав правильный вопрос, она будто попросила вручить ей ключи от его тайны, которая остальных женщин не интересовала, а, может быть, и отпугивала. И потому в путанице противоречивых чувств, вызванных ее настойчивостью, зародилась крошечная надежда на то, что Далила найдет ответ на скрытую глубоко внутри него загадку, которую он и сам до конца не разгадал.
Возможно, внутренний голос из глубин его души, из-под горы его мышц сказал ему, что настойчивость Далилы сумеет освободить некое его «я», которое по-другому свободу не получит. Это «я», которое жаждет проявиться, сорвав с себя все, что отделяет его от мира. Скинуть это непонятное бремя, таинственность, проклятое отчуждение и стать «как и прочие люди»! Может быть, в этом и заключалось главное устремление Самсона?
Мы уже заметили загадочное несоответствие и дисгармонию между божественным, полным святости предназначением Самсона и его натурой — земной, материальной, совершенно «плотской» (а зачастую инфантильной). Совершенно ясно, что Самсон и сам себя не знает, не понимает роли, которую выполняет в своей жизни. Но как знать, быть может, Господь Бог изначально не был заинтересован в том, чтобы Самсон узнал правду о своем предназначении, о том, какую роль он призван выполнить в этой истории, служа орудием в руках Божьих? Быть может, подобная «эксплуатация» Самсона — это и есть его секрет?
А если это так, нам открывается Самсон-бедолага. Одинокий человек, порабощенный и вечно терзаемый Богом, избравшим его для выполнения важной миссии, к которой он совершенно не приспособлен: его характер и личность слишком слабы для поставленных перед ним задач. Он только запутывается в частных сварах с врагами Израиля, подвергая свой народ опасности и разочаровывая людей и Бога, его избравшего.
И тогда кажется, что вся материальная суть Самсона — не что иное, как огромный механизм из мышц, подобие мощных железных лат, призванных не только защищать ранимое человеческое ядро, но и не дать пробиться наружу этому ядру, которое жаждет открыться и сделаться наконец «как и прочие люди».
Но как человеку освободиться? Какой выбрать путь, чтобы выпустить свою душу на волю?
«Полюбил он одну женщину».
И, может быть, в этом слове — весь бунт Самсона, маленький, храбрый, человеческий и безнадежный бунт против жестокой эксплуатации Господом Богом. Ибо известно: для того чтобы Самсон выполнил свою миссию и нанес удар филистимлянам, Богу его любовь к филистимлянке не нужна. Для этого довольно и блудницы или женщины, что ему «понравилась».
Однако если связь с Далилой пробуждает в Самсоне нечто новое и служит не только для удовлетворения его навязчивой потребности быть преданным близким человеком, значит, Самсон, перестав быть «инструментом» в руках Божиих, впервые в жизни действует по своей личной воле, пользуется высшей свободой человека — свободой чувствовать, свободой любить.
И если была у него настоящая любовь и крошечная, трепетная надежда, можно предположить, что Самсон раз за разом разрешал Далиле обманывать себя, потому что надеялся, что ошибся. Надеялся, открыв глаза, увидеть, что он наедине с любимой, а в комнате нет даже ощущения ничего чужого.
Но после того, как она в третий раз произнесла: «Филистимляне идут на тебя, Самсон!» — он вдруг осознал, без сомнения и всякого шанса на самообман, что любви здесь нет. Что женщина, которую он любит, не даст ему того, в чем он больше всего нуждается. Что рок, который выпал ему еще до рождения, будет преследовать его всегда, даже в самые интимные минуты, а у него нет и не может быть надежды восстать против этого рока, и потому никогда в жизни ему не испытать любви.
И «душе его тяжело стало до смерти».
