И тут на улицы римских городов вышли христиане. Они убирали трупы, хоронили их в отведенных государством местах и поэтому неизбежно вступали в контакт с представителями власти. Впервые те, кто по долгу службы организовывал гонения, обращались за помощью к гонимым.
Откликнувшись на призыв святителей Киприана Карфагенского и Дионисия Александрийского, христиане ухаживали за больными и, когда заражались от них, уходили к своему Небесному Отцу, радостные и свободные.
Чума не отступила, но паника прошла. Рядом с христианами все чаще вставали язычники; лучшей проповедью стало общее скорбное дело. Церковь росла, и числом, и качеством.
Впереди ещё гонения, причем гонения свирепые; но никогда больше они не будут сопровождаться криками «Христиан ко львам!». Император мог приказать уничтожить сакрилегов, власти на местах могли поспешить выполнить этот приказ, но со стороны простых людей христиане получали только поддержку, уважение и симпатию.
* * *
– Почему язычники так себя ведут, Марк? Вот этого мальчика выгнала на улицу мать, родная мать! Полгода убивает людей болезнь, а страх смерти в них все сильней и сильней…
Кассия поила зачумленных: они хотели пить непрерывно, а Катон помогал Целерину менять под ними подстилку. На вилле Метелла устроили что-то вроде больницы, хотя правильнее было бы назвать это место хосписом: из тех, у кого появились признаки заражения, не выживал почти никто. Но это «почти» дорого стоило: все выжившие требовали Крещения и вскоре становились в ряды похоронных и санитарных команд.
– Не суди их строго, милая, – ответил Катон. – Ты даже и представить себе не можешь, как они боятся смерти. Там, за чертой, для них только тоска и ужас, и все это знают точно, тут бес их не обманул.
– Почему же тогда они так часто кончают жизнь самоубийством?
– Из того же страха… римляне, все-таки. Страх смерти – это враг, а на врага надо идти с оружием. Глупые! Если бы они слышали, как смеется тот, кто ожидает их!
– А ты слышал?
Катон не ответил. Он как раз закончил работу и мыл руки в растворе винного уксуса, как учил Целерин.
В помещение вошел Метелл и положил на пол два тела, еще издающие слабые стоны.
– Еще два, – прохрипел он. – Всего за сегодняшний день – пять. Если хотя бы один из них выживет, чтоб его, число спасенных превзойдет число тех, кого я убил на арене.
– Сколько можно повторять, Метелл: ты не убийца, – рассердился Целерин. – Крещение смывает все, абсолютно все грехи!
Метелл только махнул огромной рукой, взял из угла охапку свежей соломы, расстелил на полу и лег.
– Все, – выдохнул он устало. – Дай попить, дочка.
Целерин кинулся к нему, бегло осмотрел и безнадежно сказал:
– Последняя стадия. Как же ты держался, старик?
– А я считал, – прошептал Метелл, отрываясь от чаши с водой. – Убитый – спасенный, убитый – спасенный…
– Подожди умирать, подожди! Причастие…
Дары находились тут же, на подставке, идти никуда не пришлось. Целерин едва успел причастить умирающего, приложить плат к его губам и услышать тихое:
– Deo gratias…
– Deo gratias, – повторил священник, закрывая глаза старику.
Кассия, не веря глазам, всматривалась в мертвое лицо папы – человека, который был рядом каждый день её короткой жизни – и только собиралась закричать, как раздался резкий мальчишеский голос:
– А мне сегодня пить дадут?!
Один из принесенных Метеллом сидел, прислонившись спиной к стене. Это был мальчишка лет семи, невероятно худой и грязный. Кассия кинулась к нему с чашей и, когда мальчик напился, не удержалась и умыла его. Под слоем грязи оказалось миловидное лицо типичного маленького италика: прямой нос, голубые глаза, ровным овалом очерченные скулы. Целерин осмотрел ребенка и потрясенно выдохнул:
– Выздоравливает! Чудо Господне!
Катон наклонился над трупом Метелла и едва слышно прошептал:
– Счет в твою пользу, отец…
– Как тебя зовут, маленький? – спросила Кассия.
– Я не маленький! А зовут меня Публий Корнелий Сципион![52]
– И где же ты живешь, Публий Корнелий Сципион?
– В Городе, – мальчик неопределенно махнул рукой, – везде!
– Марк, – проговорила Кассия, улыбаясь сквозь слезы, – давай возьмем себе этого замечательного Сципиона!
– Пойдешь к нам жить, Сципион? – небрежно спросил Катон.
– А ты хорошего рода? – спросил мальчик озабоченно. – Мне ко всяким нельзя!
– Я – Марк Порций Катон! – важно ответил Катон.
– Подходит, – спокойно сказал мальчик, встал на шатающиеся тонкие ножки и протянул руку приемному отцу.
Они пожали друг другу запястья, традиционным римским рукопожатием равных.
Эпилог
Пятьдесят лет спустя
– …Всех приверженцев зловредной и лживой секты, именующей себя Христианской Церковью, пытками принудить к принесению жертв божественному императору, августу Диоклетиану Юпитеру; божественному императору, августу Максимиану Геркулесу и всем истинным римским богам. Всех епископов, пресвитеров и диаконов христианских поместить в тюрьмы и пытать, пока не отрекутся от своих заблуждений, не принесут жертв и публично не обругают своего ложного бога. Все храмы христианские разрушить, книги их сжечь. Свидетельств христиан в суде не принимать, имущество их вывести из-под защиты римского закона. Подписали: август Диоклетиан, август Максимиан, цезарь Хлор, цезарь Галерий.
Глашатай читал этот текст с помоста непрерывно, копии эдикта были развешаны по всему Городу. Алтари с изображением божественных императоров-соправителей стояли повсюду, а рядом с ними – орудия пыток и палачи. Все было очень серьезно; чиновники на местах впервые за всю историю получили четкий и недвусмысленный приказ: христианство истребить, вычистить из империи без остатка. В отличие от прежних времен, христианам не предлагалось добровольно прийти, их тащили силой, сверяясь с заранее приготовленными списками; кого не удавалось схватить, того разыскивали. Но…
…В кресле на помосте сидел совсем старенький, но еще очень бодрый презид сенаторского достоинства. Он обязан был лично вести допрос христиан, он и выносил решения по каждому случаю. Все показания тщательно записывались и отправлялись в императорскую канцелярию.
– Следующий!
Два солдата поставили перед помостом угрюмого вида пожилого мужчину и остались стоять рядом с ним.
– Кто ты? – спросил презид.
– Тит Витрувий Ахала, булочник, свободнорожденный гражданин.
– Ты был диаконом христиан?
– Я!
– Пиши: он больше не диакон, сам сказал, – наклонился презид к секретарю. – Так и сказал!
– Я не… – вскинулся было Ахала, но тут же согнулся пополам от удара солдатского кулака.
– Не перебивай меня, отвечай точно на вопросы, и коротко, коротко! Устал я вас тут выслушивать, стар уже! Скажи: ты не сдал священных книг потому, что у тебя их нет?
– Нет, я…
– Пиши: нет у него никаких книг! Теперь – жертвоприношение…
Странная сцена разыгралась перед помостом. Дюжий легионер отработанным движением двинул булочника кулаком в живот, вдвоем с товарищем они потащили упирающегося мужчину к алтарю, причем один из солдат зажал подмышкой голову жертвы, так что Ахала мог издавать лишь придушенные звуки. Жрец коснулся куском мяса руки мужчины и швырнул его в огонь. В толпе послышались смешки:
– Эй, Ахала![53] Как тебе на родине?
– Тихо! – крикнул презид. – Будете шуметь – прикажу очистить площадь! Жертва принесена, отпустите его! Секретарь, запиши. Следующий!
Перед помостом поставили стройного, подтянутого старика, державшегося непринужденно, даже весело. В толпе старика узнали; послышались сочувственные возгласы.
– Тихо! – еще раз прикрикнул на толпу презид. – Кто ты?
– Марк Порций Катон, епископ христиан.
– Я тебя про епископа не спрашивал, так не полагается! Секретарь, не пиши!
– Хватит жульничать, презид. Скольких ты приказал казнить? Молчишь? Ни одного за все время действия указа, я выяснял. Подозрительно это. Тебя уберут и поставят какого-нибудь людоеда, все эти улицы кровью зальет. Сегодня надо обязательно вынести хоть один смертный приговор, больше тянуть нельзя.
– Но кому?
– Мне, конечно.
– Солдаты! Очистить площадь!
Толпа не сопротивлялась: никому не хотелось подставлять доброго презида.
– Ты тоже отойди, сынок, – сказал презид секретарю. – Старикам поговорить надо…
– Ты не узнал меня, презид? – спросил Катон, когда все разошлись.
– Как же… узнал, конечно. Одно имя чего стоит! Ты у меня девушку увел… славная такая девушка, с родинкой на шее…
Водянистые глаза старого сенатора глядели в прошлое, и глядели с удовольствием, а что слезились немного, так это от усталости… возраст!
– Из нее и старушка славная получилась, – прервал молчание Катон.
– Как она сейчас?
– Очень хорошо, спасибо! Казнили ее, еще до начала гонений. Пытали, перенесла все до конца и меня поддерживала. Очень по ней скучаю. Ничего, скоро увидимся!
