class="empty-line"/>
– Плохо, очень плохо, – покачал головой император, – потом неожиданно подошел к молодому человеку, обеими руками взял его за плечи и почти с мольбой произнес: – Послушай старого опытного человека: вернись домой, пока не поздно, вернись, даже если тебя там ожидает смерть. Если долго пробудешь на чужбине, то однажды настанет время, когда и на родине ты почувствуешь себя чужим. Тогда всюду будешь чужой, а это хуже смерти.
– Странно именно от вас услышать такое, – включился в разговор Диомед.
– Раньше мне и самому было бы странно, ведь с тех пор, как еще в молодости покинул Корсику, назад никогда не оглядывался. На войнах совсем очерствел (там без этого нельзя), и любые чувства считал излишней сентиментальностью. Но когда наконец уже на острове Святой Елены все оконча¬тельно опостылело, я решил свести счеты со своей жизнью. У нас, Бонапартов, есть семейный талисман, который переходит от отца к сыну. Это маленький мешочек с горстью земли предков, той самой, откуда сбежал мой далекий прадед в Италию, спасаясь от турок и которую вскоре по приезду в Геную перед своей смертью завещал своему сыну. Через триста лет он достался моему отцу, а тот, уми¬рая, передал его мне, сказав на прощание такие слова: «Носи, Напо, этот талисман на шее, и удача никогда не покинет тебя. Только никому не говори, что внутри его, и еще: ни в коем случае не открывай мешочек, в нем запах родины, смертельный для всех Бонапартов. Достаточно раз вдохнуть его, как сразу потеряешь покой, лишишься сна и аппетита, за¬чахнешь и умрешь, как это случилось с моим дедом, раскрывшим по неосторожности талисман и этим погубившим себя. Считай, что в этом мешочке находится смертельный яд. А так, носи его на шее, он сбережет тебя от всяких бед». И всегда он был со мной, защищая от пуль и ядер, а в мирное время – от кинжала заговорщиков. Но, как уже говорил, на острове Святой Елены я решал покончить с жизнью, а воспользоваться оружием или ядом на мог: англичане зорко следили за каждым моим шагом. Именно тогда я вспомнил про свой талисман. Раскрыв мешочек, я понюхал лежащую там горсть земли и… сразу погиб. Прав был мой отец: я лишился сна и аппетита, начал худеть. Было ясно, что умру от тоски, а если и выживу, то при одном условии: коли каким-то образом смогу вернуться на землю своих предков. Я не хотел жить, но какая-то неопре¬деленная сила тянула меня туда. Как раз в то время готовился мой очередной побег с того проклятого острова, мои сторонники готовили восстание и ждали, чтобы я освободился и возглавил его, но к тому времени я потерял уже вкус власти и, сбежав с острова, спрятался даже от своих сторонников, сел на первый попавшийся корабль, отправлявшийся на восток, и вот оказался здесь, в двух шагах, от вожделенной родины. Там, за морем, Трапизон, город моей мечты. В ясную погоду в подзорную трубу можно даже разглядеть береговую линию. И. ничего не остается мне, как целыми днями напролет сидеть и смотреть в ту сторону.
– Но что же мешает тебе сесть на корабль и переплыть море, до Трапизона ведь рукой подать?
– Думаете, это так просто? – Император горько усмехнулся. – Я знал одного французского аристократа, который еще в молодости во время революции был вынужден уйти в эмиграцию. Всю оставшуюся жизнь он страстно мечтал вернуться домой, прямо грезил этой мечтой, и через тридцать лет он, действительно, вернулся, но не узнал свою страну. За тридцать лет его отсутствия все кругом настолько изменилось, что это уже была не его родина: просто из одной чужой страны он попал в другую. В эмиграции он жил хоть мечтой о родине, зная, что где-то там есть его дом, самый родной, близкий и единственный, а теперь действительность убила и эту мечту. Тот человек не смог этого пережить, заболел, слег и через полгода после возвращения на родину умер от неизвестной болезни, хотя я догадываюсь, какой. Понимаете, наш род покинул эти места триста лет назад. За эти века что осталось во мне от моих далеких предков, да и эта земля, наверное, неимоверно изменилась за это время. Кто теперь там помнит наш род? Вдруг я приеду и окажусь на чужбине, тогда что мне делать, куда идти, вы не задумывались об этом? Я очень этого боюсь. Триста лет – ведь это страшный срок, но и оторваться от земли предков я уже не могу. Вот и торчу здесь, как Моисей в двух шагах от земли обетованной, но войти в нее не могу. – Внезапно император опять поднес трубу к правому глазу и впился взглядом в морскую даль, при этом приговаривая, словно сумасшедший: – В ясную погоду, если очень постараться, можно различить береговую линию. Она там, моя земля…
– Что ты скажешь? – спросил Диомед своего гостя, когда они вдвоем отошли от безумного императора.
Геродот печально вздохнул:
– Несчастный человек, я его понимаю, сам такой. Наверное, мне тоже не суждено увидеть родной дом.
СИЗИФ
(миф из тетради Диомеда)
Перед смертью я, на свое горе, решил испытать любовь жены, и в завещании велел ей мой труп не предать земле, а бросить на городской площади не погребенным. Когда я умер, и душа моя оказалась в подземной царстве, боги разрешили мне одним глазом взглянуть на себя. Бездыханное, изуродованное тело мое валялось перед моим дворцом, под лучами палящего солнца, и уличные собаки грызли его. Душа моя была возмущена таким слепым послушанием жены, совсем позабыв, что она всего лишь исполняла мою предсмертную волю. Таковы мы, люди: часто сами не знаем, чего хотим, или, наоборот, очень даже хорошо знаем, но все равно стремимся к невозможному. Именно тогда я, вернее, моя душа, впервые вернулась в свое бездыханное тело: вторую жизнь боги на время подарили, чтобы я наказал свою слишком послушную супругу, но, оказавшись на поверхности земли, я увидел дневной свет, мои легкие вдохнули свежий воздух, остывшие кости согрелись под солнечными лучами, и не хватило больше сил вернуться назад в подземелье. Для меня тогда не было ничего слаще жизни, и уже не мог отказаться от всего этого. Много лет еще пробыл я на земле, и чем дольше жил, тем больше не
