Я же работала по-настоящему, как и полагается видящей. Для моей работы мне не требовались ни ассистенты из числа ряженых под простаков цирковых артистов, ни огромная птица exotic, ведь неразлучный мой сатанёныш приоткрывал мне оконце в будущее по первому требованию. Ах, это будущее! Сладостное, манящее, жуткое, ужасное — любое, но всегда чарующее. И Амаль Меретук — его властительница, одна из немногих, допущенных к истине. Зрителя в моей работе подкупала искренность, следствием которой являлся успех. Небольшая моя слава бежала быстро впереди меня, а я поторапливалась за ней на облучке цирковой кибитки.
* * *
Такова цирковая судьба, сулящая Амаль Меретук в будущем славу огромную, роскошные яства, пуховую постель и шелковые одежды. А пока значительную часть своей жизни Амаль Меретук проводит на облучке цирковой кибитки. За её спиной, под брезентовым кузовом два сундука с бесценными дарами клоуна Страбомыслова. В одном нарядные платья, пошитые умелой портнихой из плотного шёлка. Другой полон растрёпанных книжек. Их обветшалые страницы, их запах, их тихий шелест полюбился Амаль Меретук не меньше, чем красивые платья. Кроме "Учебника логики" и "Русского правописания", там было простенькое издание книг господина Карышева "Бог не опровержим наукой" (учебник для офицеров военных училищ), "Состав человеческого существа", "Сущность жизни". Благодаря сундуку Страбомыслова в моём распоряжении оказались и "История государства Российского" господина Карамзина, и учебники по естественным наукам. В том же сундуке хранились и главные русские романы девятнадцатого столетия. На этом Страбомыслов не экономил. Прекрасные издания с золотыми обрезами и латунными застёжками на кожаных переплётах Амаль Меретук зачитала до дыр. Так, пересекая Россию от Чёрного моря на север и от Уральских гор до Польши, Амаль Меретук в то же время путешествовала от "Евгения Онегина" и "Героя нашего времени" к "Обломову". Промежуточными станциями на этом пути являлись "Мёртвые души", "Война и мир", "Анна Каренина", "Отцы и дети", "Господа Головлёвы", "Идиот", "Преступление и наказание", "Бесы"…
Под копытами лошадей пыльная колея дороги, огибающей зелёный холм. На холме, под церковной стеной кладбище. Кресты на могилках с увядающими веночками, кованые оградки. Такие места любит русский Бог. Он суров и строг со своими чадами. Но он и настоящий, единственно подлинный. Совсем девчонка, я видела, как крестились на церковные купола мои товарищи — цирковые артисты, и, следуя их примеру, крестилась сама, хоть на моей шее и не было креста. Мне не требовалось доказательств подлинности русского Бога во всей его суровой доброте. Для меня доказательство Божьего бытия — частички мощей, зашитые в трико воздушных акробатов, лик Николы чудотворца в потайном кармане шутовского балахона Страбомыслова, их сосредоточенная и страстная сомолитвенность перед каждым представлением.
Путешествуя из города в город, я сначала узнала Россию и выучила, наконец, русский язык не только в устной его форме, но и в письменной тоже. Русской грамматикой мои познания не ограничивались.
Страбомыслов действительно неплохо разбирался в алгебре и геометрии. Науки эти, не слишком-то мудрёные для живого ума, он сумел преподать и мне. Изучение же русской литературы я завершила пьесами того самого Антона Чехова, рассказы которого читал мне вслух Хозяин из "Нового времени". У этого самого Антона Чехова мы гостили в местечке Мелихово в 1898 году. Конечно же, уездный город С. видел представления цирка Афанасия Страбомыслова. Там же Клоуну пришла в голову новая мысль, которую он назвал "коронной".
— Я тебя окрещу и зваться ты будешь Амалией Афанасьевной Меретук. Так тебя и запишем в метрической книге, — сказал он мне однажды.
— Таким образом, если ты решил удочерить меня, то я должна стать Страбомысловой, — ответила я.
— Страбомыслов — неблагозвучная фамилия, которая подходит лишь такому толстому и нелепому мужчине, как я. А Меретук — как дроби барабанных палочек. Меретук — это торжество, слава! Это ты! Какой успех! После моей смерти ты унаследуешь моё дело. Мой цирк станет твоим. Понимаешь?
— Цирк Страбомыслова — это firma. Это слава. Это деньги. Это доход, — возразила я. — А что такое Амаль Меретук? Амаль Меретук — это просто я и ничего более.
Но Афанасий Страбомыслов никогда не спорил с Амаль Меретук. Афанасий Страбомыслов всегда и всё делал по-своему.
* * *
Обряд моего торжественного крещения проходил в храме неподалёку села Мелихова. Помнится, то была церковь Рождества Христова. Поп оказался очень добросовестным, оттого обряд и длился несколько часов. Присутствовали все наши цирковые, а также приятель Страбомыслова местный земский врач и благотворитель по фамилии Чехов, уже упоминавшийся мною ранее. Все мы слишком устали тогда, и вернувшись к своим кибиткам, крепко выпили, да и повалились спать.
На следующее утро Амаль Меретук проснулась с крестиком на шее и сразу припомнила Любовь Пичугу с её колдовской наукой. Как теперь быть? Ведь этот крест, надетый мне на шею православным попом, символизирует мою связь с Богом, а гадания на картах и любое гадание — это связь с Сатаной. Что же делать? Бросить гадания и окончательно податься в конные эквилибристки? Амаль Меретук так и терзалась бы в плену собственных внутренних противоречий, если б на помощь ей не явился похмельный, но вполне бодрый Страбомыслов. Вся сцена разыгралась в пахнущем зверинцем закулисье самого лучшего в мире цирка.
— Начало через два часа. Готовься, — хмуро проговорил Страбомыслов. — Нынче явится из С. предводитель дворянства. У его супруги к тебе есть несколько вопросов. Их она задаст, разумеется, после представления.
— О чём вопросы? — с самым смиренным видом спросила я.
— Не знаю, — нехотя отозвался Страбомыслов. — Там есть дело… Возможно, понадобится предмет… ну ты понимаешь…
— Привлечь мужчину? — допытывалась я.
— Да какое там! Сына! И не привлечь, а направить на путь истинный. Надо дать ему… предмет…
— Не могу! — отрезала я. — Господь православный не велит колдовать.
Страбомыслов остолбенел. Гнев раскрасил его лицо багрянцем, он надулся индюком. Того и гляди, взорвётся. Но и Амаль Меретук не робкого десятка.
— Сам меня крестил. Сам на грех толкаешь, — добавила я не без ехидства.
— А для чего тогда я тебя учил? — взревел Страбомыслов. — Для чего Люба Пичуга тебе своё искусство передала? Думаешь, она не крещёная была?
— Я не знаю. Она не говорила, — дерзко ответила Амаль Меретук.
— Крещёная она была. Я точно знаю! Большой грешницей себя считала… А С.-ская предводительша — дама значительная и из хорошей семьи, но вот сынок у неё не задался ни в отца, ни в мамашу. Бунтовщик и атеист. Связался с революционерами ещё в гимназии, за что и изгнали. Родители его в реальное училище определили, так он и там организовал какой-то там кружок. Его — в участок, он — бежать и в подпольщики определился. Сын уездного предводителя — революционер! — Страбомыслов закатил глаза. — Мамаша желает знать, где он.
— В Лондоне, — быстро ответила я.
— Откуда знаешь?
— Откуда… ну как тебе сказать… Я не знаю. Скорее вижу.
— Что?
— Главный город столь искусных в жизненной борьбе англичан. Лондонскую трущобу. Всё серо, нечисто. Грязный воздух. Плохая еда. Пьянство. Плотский грех. Серое, плохо выстиранное бельё. Рваные занавески, а за ними двор, полный нечистотами.
Я зажмурилась, зажала пальцами нос. Я поджала ноги и подобрала подол юбки, чтобы не испачкать их. Я оказалась в Лондоне, на мусорных задворках какой-то фабрики. Дурной запах, грязь, нищета. Отчаяние овладело мною. Конечно, разум мой понимал, что это всего лишь видение. Амаль Меретук замечала за собой подобное и ранее. Неведомым образом, по какому-то наитию мне открывалось скрытое от других, стоило лишь сосредоточиться. Часто мне снились незнакомые города, посёлки, перекрёстки полевых дорог, колодези, мельницы — самые разные места, в которые впоследствии приводила меня цирковая судьба. Самой себе я это объясняла просто: пережитый в раннем детстве испуг так повлиял на меня. Страбомыслов называл это "Божьим промыслом", а я не понимала, отчего же его суровый Бог промыслил мне так остро испытывать чужую боль и чужую радость, и даже запах чужого супа, съеденного кем-то за тысячу вёрст от меня? Отчего я должна знать погоду на следующей неделе и состояние ободьев экипажа, проезжающего по соседней улице? Не слишком ли много знания для одной маленькой Амаль Меретук? Тёплый крестик покоился на моей груди, но на сердце не было благодати. Я боялась не только запаха и вида трущоб. Не только бессмысленности чужой боли опасалась я. Меня волновал мой служебный демон — толкователь непонятного, наперсник и друг. Вдруг да он, испугавшись православного креста, отвернётся от меня? Вдруг да я не услышу больше его заговорщицкого шепотка? Таро, цыганские карты, кофейная гуща — всё это инструменты шарлатанки Пичугиной, которая научила меня лишь петь под гитару. Перебирая пальцами картонные прямоугольники или грея ладони о тонкий фарфор, проще сосредоточиться. Но увидеть, понять увиденное и иметь достаточный такт, чтобы передать виденное вопрошающему, — это вам не на гитаре играть. Такому нельзя научить.
