— Ужо порубимся!
Но для него наступило быстрое разочарование. Назад скакали драгуны, а с ними какие-то сзади в алых жупанах, и над ними веял бунчук.
— Да это казаки! — воскликнул царь и весело засмеялся.
Действительно, это были казаки — сам атаман Золотаренко. Толстый, коренастый, он едва доехал до царя, как скатился с своего коня, покрытого пеной, и опустился на колени, кинув на землю свою булаву.
— Челом тебе, царь! — сказал он. — Привел тебе своих вояков и сам пришел, а в дороге для твоей царской короны взяли мы, казаки, Гомель с Быховом.
Тут он принял от есаула два огромных городских ключа и положил их рядом с булавою. Царь засмеялся и, сойдя с коня, ласково кивнул Золотаренко.
— Встань, атаман, жалую тебя к руке своей. Много ли с тобою казаков?
— Шесть тысяч, батько!
— Доброе дело! Шесть тысяч молодцов. Этак мы и Смоленск возьмем!
— А то як же? — ответил атаман. — Скажи только!
Царь обласкал атамана и звал его к своему столу. Там, после трапезы, атаман рассказал про свои победы.
Они шли, эти шесть тысяч казаков, как огонь по степи. Все. что встречалось по дороге, сметалось в прах. Гомель противился — что от него осталось? А Быховец что? они взяли его в одну ночь. Трусы эти поляки. Они как казацкий жупан увидят, так дрожат.
— Им наш батька такого страха нагнал! ух!
В то время, действительно, одно имя Богдана Хмельницкого повергало поляков в трепет.
— А не устали твои молодцы?
— А с чего, батько?
— Так завтра берем Смоленск! Князь, — обратился царь к Трубецкому, — сговорись с кем надобно!
— Наконец-то! — вздохнули все с чувством радости…
Петр и его стремянный, Кряж, впервые пережили настоящий бой. Ночью, едва начались приготовления, Антон с суровым видом сказал Петру:
— На тебе, княже, надень чистую сорочку да испроси благословения у батюшки!
Петр хотел засмеяться, но увидел серьезную сосредоточенность на лицах и отца, и Антона — и смирился. Его самого охватил священный трепет.
— Батюшка, благослови! — произнес он, опускаясь на колени. Отец торжественно снял с шеи своей образок, который всегда носил окромя тельного креста, и поднял его над головою сына.
— Благослови тебя, Господи, и ныне, и присно, и во веки веков. Пошли тебе силы, крепости и удали! Аминь!
Он дал сыну поцеловать образ и надел его ему на шею.
Восторженная радость осветила лицо Петра. Он вскочил на ноги и крепко обнял отца.
— С Богом! — сказал растроганный князь.
— А ты, батюшка?
Князь покачал головою.
— Я нонче в бою не буду. Мое место при царе быть!
Он поцеловал сына и любящим взором проводил его из своей палатки.
Петр лихо вскочил на коня, которого подвел ему Кряж, и поехал к своему отряду.
На время боя он отпросился от царя, и князь дозволил ему встать в челе своего ополчения под руководством старого Антона.
— Береги мне его! — крикнул он Антону. Тот только кивнул головой.
— Глаз с него не спущай! — сказал он в свою очередь Кряжу, на что тот только ухмыльнулся.
— Ну, потешим, княже, свою душеньку! — говорил он весело, помахивая своим шестопером.
— В первый раз, Кряж, сердце так и замирает!
— Что в бой, что под венец, — ответил Кряж, — мне тут один стрелец сказывал: идешь — жутко, а там и не в себе. Только помахивай!
— С коней долой! всем пешим быть! — отдал приказание молодой полковник, князь Урусов.
— Вот тебе и сказ! — засмеялся Петр. — А на коне куда способнее!
— С коней долой! — слышались команды дальше, и вдруг грянула пушка. Это был сигнал двигаться. В темноте ночи двинулись войска, с трех сторон подбираясь к городу.
Петр шел наугад. Он знал, что его присоединили к стрельцам и что все они идут на главную башню, которую снова теперь громят из пушек.
Медленно, шаг за шагом подвигалась вся масса под грохот канонады, и вдруг раздался оглушительный крик ура, покрывший весь грохот, и, подхваченный словно волною, Петр понесся вперед. Ему пришлось куда-то лезть, он почувствовал, что начался бой, и закричал звонким голосом. Кто-то толкнул его в грудь, он махнул саблей и бежал дальше, спотыкаясь, падая, вскакивая на ноги, и с криком махал саблей. И вокруг слышались крики, стоны, проклятья.
Восток побелел, красною полосою означилось место восходящего солнца. Бледный свет озарил окрестности, и Петр увидел себя под стенами Смоленска; позади оставались взятые городки, где одним натиском были уничтожены слабые защитники.
Стрелецкая небольшая пушка раз за разом стреляла в толстые ворота.
Артамон Матвеев, простоволосый, с саблей, по которой текла кровь, распоряжался осадою, а сверху, со стен, сыпались камни, пищальные пули, лились смола и кипяток и с грохотом скатывались бревна, давя людей.
И опять вдруг пальба прекратилась, что-то загрохотало, и Петр с толпою очутился за воротами. Поляки ожесточенно рубились. Петр увидел толстое, красное усатое лицо, и вмиг оно облилось кровью от удара его сабли.
— Ура! — ревело кругом и неслось по узким кривым улицам, как лавина.
Петр занес саблю над поляком, но тот упал на колени и с мольбою протянул руки. Петр устремился дальше.
— Ну, отдохни малость! — услышал он добродушный голос и увидел улыбающегося Матвеева. Тот вытирал рукавом потное лицо и говорил:
— Знатно рубишься! Только врагов нет уже. Паны за воротами царю ключи отдают. Город наш, хвала Богу!
Петр опустил саблю и только теперь почувствовал усталость. Солнце уже клонилось к вечеру.
Царь, держа в руке опущенный меч, в окружении ближних бояр и военачальников въезжал в город. Звонили в колокола, гремела музыка, и войско кричало ура! Радость победы охватила Петра, и он присоединил свой голос к общему крику.
Город Смоленск был взят. Наскоро уволакивали в сторону трупы, чтобы наутро схоронить их в общей могиле…
Царь пировал в Смоленске с Золотаренко и начальниками, пригласив к трапезе и многих смоленских панов, а через три дня велел войскам двинуться дальше, охваченный воинским пылом.
Эта первая удача обрадовала и ободрила его.
— Чую твое благословение, святой отче, и дерзаю! — писал он радостный Никону, и в тот же день с его грамотой скакал дворянский сын в Москву.
Победоносно двинулись русские войска.
Ничто не могло противиться их силе. Царь вошел в Литву, и друг за другом падали города: иные спешно отдавали ключи сами, иные после недолгого боя.
Сдался сильный город Полоцк, за ним Шклов, Могилев, Невель. Быстро двигалось русское войско, наводя на ляхов панику и наконец остановилось под Витебском.
Царь послал туда молодого боярского сына Хватова с требованием сдаться, но через два часа времени на стене города вместо ответа выставили срубленную голову боярского сына.
— Придется осаду делать, — сказал князь Трубецкой.
— Взять приступом! — закричал царь. — И всех вырезать до одного!
В первый раз за все время похода видели царя таким грозным. Глаза его метали искры, губы гневно выбрасывали слова, кулаки сжимались.
— Царского посла убили! Не могу простить этого! Или пусть сдаются и головы несут, или всем смерть! Завтра приступить!
— Вот то по-нашему! — радостно воскликнул казацкий атаман. — Пойду скажу своим казакам! То-то порадуются!
И войско, узнав про гнев царя и про его приказ, воодушевилось тем же чувством мести.
Утром без одного выстрела бросились войска на приступ; но осажденные оборонялись из последних сил с отчаяньем погибавших.
Два раза отбивали они осаду залпами из орудий.
Казаки осатанели.
Уже лезли стрельцы до самого гребня стены по лестницам, казаки почти выломали ворота, но вдруг новый залп сверху, валились трупы осаждающих — и смятенному войску приходилось отступать.
Ночь прекратила битву.
Царь в гневе говорил:
— Сей ли малый город нас остановит? Взять его в утро!
И князь подтвердил страшный приговор.
Трое суток бились под стенами Витебска и наконец его взяли.
Началась поголовная резня.
Петр рубился, как старый воин, когда была битва, но когда наступила страшная расправа, меч его опустился невольно.
Не воинское это дело!…
Казаки и стрельцы неистовствовали. Они врывались в дома, вытаскивали оттуда женщин, детей и убивали их на улице, предавая дома ограблению.
Вопли оглашали побежденный город, зарево пожара вздымалось то здесь, то там.
Надо было огрубеть в войнах того времени, чтобы видеть без содрогания ужасы этой кровавой мести. Петр еще не был закаленным воином и бледнея вздрагивал при каждом крике и бежал, стараясь найти где-нибудь убежище от этих невыносимых зрелищ.
Он увидел сложенную из простых камней стену и в ней растворенную калитку. Он вошел и очутился в густом тенистом саду. Этот сад показался ему светлым раем. В его тенистых аллеях было так легко и прохладно. Шум убийств доносился только смутным гулом.
