Один из консулов тоже принимал в ней участие. Калигула предупредил его, что придется читать в сенате послание императора, означающее смертный приговор Сеяну. Консул с радостью согласился, как человек, которому предложили раздавить змею. В назначенный день именно он должен был вести заседание сената.
Пакет, запечатанный императорской печатью, у Калигулы давно был наготове. Нужно было только поймать момент — подловить Сеяна возле сенатских дверей, чтобы у него не было времени вскрыть пакет (ведь у Сеяна находился дубликат печати) и посмотреть, что там написано, — как он обычно и делал.
Сеян направлялся на заседание, в окружении двенадцати гвардейцев. Макрон нагнал его, приветствовал и протянул пакет.
— Срочное сообщение, префект! Приказано доставить тебе лично — для оглашения в сенате! — бодро отрапортовал он.
— Что за сообщение? — насторожился Сеян. — Я не жду никаких сообщений!
— Только что привезли с острова, командир! Радостная весть, командир! — Макрон просто сиял. — Гонец сказал, что тебя назначат народным трибуном! Прими мои поздравления, командир!
Сеян жадно схватил пакет дрожащими руками. Его назначают трибуном — интересно, на сколько лет — на пять или сразу на десять? Впрочем, это не важно. Важно то, что этим назначением Тиберий дает понять сенату, что имя будущего императора будет Элий Сеян! Кивнув на прощание Макрону, он бросился в здание сената — ему не терпелось поскорее услышать эту весть из уст консула, собственными ушами.
Макрон, оставшись с гвардейцами, объявил им, что начальник теперь он. Приказал им вернуться в лагерь и всем об этом рассказать. И добавить, что всякий, кто признает Макрона командиром, получит пятьдесят золотых. Нужно ли говорить, что все двенадцать гвардейцев мигом умчались в сторону Виминальского холма?
А к сенату уже подошли ребята из центурии Макрона. Этим не нужно было объяснять, кто их командир. Макрон велел им ждать, пока не позовут внутрь здания.
Тем временем консул с благоговением взламывал печать на пакете, а Сеян горделиво стоял возле обычного места, окруженный толпой сенаторов. Слух о его назначении трибуном уже успел разнестись, и каждый старался поздравить ненавистного гада, но будущего императора, первым. Сеян принимал поздравления.
И тут консул начал читать. Мгновенно в курии установилась почтительная тишина: императорские слова подобны жемчужинам, и нужно внимательно ловить их, чтобы они не растворились в воде пустой болтовни.
Письмо Тиберия было почти ругательным. И чтец все никак не мог добраться до того места, где будет объявлена великая милость. Понемногу пространство вокруг Сеяна стало более разреженным: самые умные догадались и потихоньку, по одному, переходили на другую половину — как при голосовании.
Наконец Сеян остался один. А консул как раз закончил чтение словами:
«…и прошу вас, отцы сенаторы, по совокупности преступлений вышеназванного Сеяна приговорить к смертной казни старинным способом. Подписано: Тиберий Цезарь Август».
Председательствующий закончил говорить, и в зале опять повисла тишина. Казалось, никто не отваживается даже дышать. И тем более неожиданно — как гром — прозвучал хриплый голос преступника Сеяна:
— Это все? Читай дальше! Там должно еще кое-что быть!
Но консул уже кивнул секретарю, и тот бегом кинулся наружу, за конвоирами. И пока несколько широкоплечих гвардейцев направлялись к Сеяну, в сенате поднялось небывалое ликование. Все словно забыли о сенаторском достоинстве — скакали и вопили, как дети, которым подарена долгожданная игрушка. Поистине, появись сейчас Тиберий в этом зале — его провозгласили бы богом среди людей, такую благодарность чувствовал к императору каждый. Даже тот, кто раньше пресмыкался перед Сеяном и сочинял по его требованию доносы на своих знакомых.
Макрон был человеком дела. Он даже не пожелал смотреть на казнь Сеяна — отдав необходимые распоряжения, он поехал в лагерь. Нужно было показаться гвардии в новом качестве, подтвердить обещание насчет пятидесяти золотых и даровать гвардейцам по случаю большого праздника три дня увольнения в город.
А Сеяна, потерявшего дар речи и весь свой напыщенный вид, отвезли к лестнице Гемоний и быстро отрубили ему голову. Тело бросили прямо тут — чтобы как можно больше людей смогло прийти и полюбоваться им — в кои-то веки у народа появился повод не погоревать, а порадоваться вблизи этого страшного места.
Голову Сеяна туг же унесли в общественные бани. Из нее получился самый замечательный мяч, в который когда-либо играли здесь. От желающих не было отбоя. Всем хотелось подбросить этот мячик руками, поддать его ногой, поднести его к лицу и сказать в самое ухо те слова, что копились в душе много лет. Когда пришло время стаскивать труп крючьями в Тибр, голову так и не удалось найти. Скорее всего, ее, превратив в кожаный мешочек, наполненный мозгом и раздробленными костями, выбросили собакам. Но это было уже не важно.
Калигула немедленно поехал подавать Тиберию сигнал: все прошло нормально.
Но Тиберий, все еще испуганный, отказывался верить в успех, утверждая, что у Сеяна в Риме еще много сторонников и, хотя Сеян мертв, нельзя поручиться, что они не начнут мутить гвардию. В Египет Тиберий не поехал, но закрылся у себя на вилле, охраняемый германцами, принимал только Калигулу и требовал, чтобы даже мельчайшие корешки возможного бунта были вырваны из римской почвы. Калигула, как никто другой, понимал, чего хочет император.
По всему городу пошли аресты — десятками и сотнями. Лестница Гемоний стала красной и скользкой от крови. Палачи работали, сменяя один другого — без остановки. Арестованных подводили сюда группами и поодиночке, и всегда был запас, позволяющий не делать перерывов. Теперь возле этого места больше не собиралась ликующая толпа. Каждый гражданин мог окрасить своей кровью ступени, ведущие вниз, к быстро текущей воде. Для этого было достаточно самого мелкого доноса — никто не разбирался, правда ли в нем написана, а наказание было для всех одно — смерть.
Город словно опустел — все сидели по домам, стараясь хоть таким образом уберечься от завистливого глаза доносчика. Но не всем это помогало. И среди дня, и среди ночи тяжелые кулаки гвардейцев могли забарабанить в любую дверь, в любую ставню. Понемногу ошеломленный Рим начинал понимать, что при злодее и мерзавце Сеяне жить, оказывается, было лучше. Спокойней и безопасней!
Тиберий распорядился, чтобы казнили и обоих детей Сеяна от Апикаты (самой ей была дарована жизнь и даже небольшая сумма денег). Но с этими детьми получилась небольшая заминка.
Мальчик был еще несовершеннолетний. Для того чтобы его казнить, на него надели взрослую тогу. А девочка, что еще хуже, была совсем маленькой и, значит, девственницей. Девственниц охранял древний закон. Для того чтобы этот закон не нарушался, Макрон сам пришел к ней в темницу и изнасиловал ее. Только после такой процедуры девочке могли спокойно отрубать голову. И это тоже сделал Макрон. Таким образом был создан неплохой прецедент.
Казни совершались не только в Риме. Некоторых преступников по-прежнему отвозили на остров, к императору. Калигула в эти горячие дни просто разрывался на части: ему хотелось во всем поучаствовать и все посмотреть. Но на Капри он любил бывать больше всего. Здесь не нужно было изображать перед народом спасителя отечества. Здесь Калигула мог побыть самим собой — и увлеченно изобретал все новые виды пыток и казней для преступников, а также новые виды извращений для императора и себя. Спинтриям приходилось немало трудиться, но на то они и были спинтрии.
Тиберий, правда, мало занимался посещением сада удовольствий: он так и не смог скоро оправиться от испуга и все сидел на своей вилле «Ио». Ему казалось, что Калигула и Макрон казнят мало, непростительно мало преступников. Изувеченные трупы летели со скалы вниз один за другим, а Тиберий хотел еще и еще. Целых девять месяцев он провел затворником на вилле, пока Макрон, которого он пожелал к себе приблизить, и Калигула не смогли убедить его в том, что ему больше нечего бояться.
Он много раздумывал о жизни. Она, что и говорить, была нелегкой. Но Тиберий упорно шел к своей цели — и вот он добился всего, чего хотел.
А сколько раз он мог проиграть! Даже если не думать о том, что его могли убить в сражениях — а жизнь тогда можно было считать проигранной, — набиралось столько случаев, что хватило бы на большую толпу, а не то что на одного человека.
Его могла убить Ливия — и не раз. Его мог убить Август. Его могли убить Германик, Постум, Агриппина. Он мог сгнить на проклятом Родосе. И вот совсем недавно Тиберия мог убить Сеян. Самый лучший друг, который у него был в жизни.
Но Тиберий опять выиграл. Он сумел вовремя раскусить противника и сделал верный ход. Он всегда будет делать только верные ходы!
