Арнау стоял в центре зала, грязный и оборванный. Инквизитор и епископ склонили друг к другу головы и начали шептаться. Нотариус воспользовался этой паузой, чтобы привести в порядок свои бумаги, а четверо монахов-доминиканцев вперили взгляд в Арнау.
— Как будешь вести допрос? — спросил инквизитора Беренгер д’Эрилль.
— Начнем как всегда и, по мере того как будем получать результат, сообщим ему обвинения.
— Ты будешь говорить?
— Да. Я думаю, что для этого человека эффективнее будет диалектическое давление, а не физическое, хотя если другого средства нет…
Арнау попытался выдержать взгляд черных монахов. Один, второй, третий, четвертый… Он переступил с ноги на ногу и стал снова смотреть на инквизитора и епископа. Они продолжали перешептываться. Доминиканцы, как и прежде, не сводили с него глаз. В зале царила полная тишина, за исключением неразборчивого шепота двух иерархов.
— Он начинает нервничать, — сказал епископ, бросив взгляд на Арнау, и снова повернулся к инквизитору.
— Этот человек привык командовать и требовать, чтобы ему подчинялись, — ответил Эймерик. — Он должен осознать, каково его истинное положение, принять трибунал, его власть и подчиниться ему. Только тогда его можно будет допрашивать. Унижение — вот первый шаг.
Епископ и инквизитор продолжали беседовать, и все это время Арнау чувствовал на себе назойливое внимание доминиканцев. Пытаясь отвлечься, Арнау стал думать о Мар и Жоане, но каждый раз, когда он мысленно представлял кого-нибудь из них, взгляд одного из черных монахов задевал его, как будто бы тот знал, о чем думает обвиняемый. Арнау переминался с ноги на ногу бесчисленное количество раз. В какой-то момент, подняв руку к бороде и волосам, он понял, насколько он был грязным. Беренгер д’Эрилль и Николау Эймерик, в расшитой золотом одежде, удобно устроившиеся в своих креслах и отделенные от обвиняемого столом для заседаний, то и дело украдкой поглядывали на него, прежде чем снова начать перешептываться.
Наконец Николау Эймерик обратился к нему своим зычным голосом:
— Арнау Эстаньол, я знаю, что ты согрешил!
Начался суд. Арнау глубоко вздохнул.
— Я не знаю, о чем вы говорите. Я уверен, что всегда был добрым христианином. Я старался…
— Ты ведь сам признал перед этим трибуналом, что у тебя не было связей с женой. Разве так поступает добрый христианин?
— Я не могу иметь плотских отношений. Я женился случайно, к тому же… не мог иметь детей.
— Ты хочешь сказать, что у тебя проблемы со здоровьем? — вмешался епископ.
— Да.
Эймерик на мгновение задержал свой взгляд на Арнау и, поставив локти на стол, скрестил руки. Потом он повернулся к нотариусу и тихо отдал ему приказание.
— Заявление Жюли Андреу, священника церкви Святой Марии у Моря, — объявил нотариус и, взяв в руки одну из своих бумаг, начал читать: — «Я, Жюли Андреу, священник церкви Святой Марии у Моря, на вопрос генерального инквизитора Каталонии заявляю, что примерно в марте 1364 года от Рождества Христова у меня был разговор с Арнау Эстаньолом, бароном Каталонии, по настоянию его супруги доньи Элионор, баронессы, воспитанницы короля. Означенная особа выразила мне свою озабоченность по поводу уклонения ее мужа от исполнения супружеских обязанностей. Заявляю, что Арнау Эстаньол признался мне, что его не влечет к жене, что он не может заставить свое тело возжелать женщину, которая ему нежеланна. Кроме того, он сказал, что у него хорошее состояние здоровья, но он отказывается вступать в половую связь с доньей Элионор, хотя и знает, что живет во грехе. Именно по этой причине Арнау Эстаньол так много молится в церкви Святой Марии и делает столько пожертвований на ее строительство».
Николау Эймерик прищурился. В зале снова воцарилось молчание.
— Ты по-прежнему утверждаешь, что у тебя проблемы со здоровьем? — спросил его инквизитор, помедлив.
Арнау помнил эту беседу с кюре, но забыл, что именно он тогда говорил.
— Я не помню, что я сказал священнику.
— Значит, ты признаешь, что разговаривал с отцом Жюли Андреу?
— Да.
До Арнау донесся скрип пера нотариуса.
— Однако ты ставишь под сомнение заявление святого отца, так? Какой интерес мог быть у священника лжесвидетельствовать против тебя?
— Он мог ошибаться. Мог не помнить того, что говорилось.
— Ты хочешь сказать, что священник, сомневаясь в том, что было сказано, стал бы писать заявление, как это сделал отец Жюли Андреу?
— Я просто говорю, что он мог бы ошибаться.
— Отец Жюли Андреу не является твоим врагом, не правда ли? — вмешался епископ.
— Я его таковым не считаю.
Николау снова обратился к нотариусу, и тот достал еще одну бумагу.
— Заявление Пэрэ Сальвэтэ, каноника церкви Святой Марии у Моря, — продолжил нотариус и снова начал читать: — «На вопрос генерального инквизитора Каталонии заявляю, что на Пасху 1367 года от Рождества Христова, когда служили святую мессу, в церковь ворвались несколько граждан, сообщивших о краже еретиками хостии. Месса была прервана, и прихожане покинули церковь за исключением Арнау Эстаньола, морского консула, и его жены, доньи Элионор».
«Иди к своим любимым евреям!» — вспомнил Арнау слова Элионор, и его тело охватил тот же холод, что и тогда.
Он поднял голову. Николау внимательно смотрел на него… и улыбался. Заметил ли инквизитор его смятение?
Нотариус продолжал читать: «…и консул ответил ей, что Бог не может заставить его спать с ней…»
Николау велел нотариусу сделать паузу и стер улыбку с лица.
— Каноник тоже лжет?
«Иди к своим любимым евреям!» Почему он не дал ему дочитать? Чего добивается Николау? Твои любимые евреи, твои любимые евреи… Языки пламени, облизывающие тело Хасдая, возбужденные люди, требующие справедливости и выкрикивающие слова, которые он никогда бы не смог произнести… А еще Элионор, указывающая на него, Николау с епископом, которые смотрели, как плачущая Рахиль приникла к его груди.
— Каноник тоже лжет? — повторил Николау.
— Я никого не обвинял во лжи, — сказал, защищаясь, Арнау. Он понимал, что ему нужно время, чтобы подумать.
— Ты отрицаешь заповеди Господни? Может, ты противишься обязанностям, которые тебе, как христианину, надлежит выполнять?
— Нет… нет, — ответил Арнау.
— Тогда?
— Тогда что?
— Ты отрицаешь заповеди Господни? — повторил Николау, повышая голос.
Слова отражались эхом от каменных стен просторного зала. Арнау чувствовал, как его ноги, ослабевшие после стольких дней, проведенных в камере, стали неметь.
— Трибунал может рассматривать твое молчание как согласие, — сурово произнес епископ.
— Нет. Я их не отрицаю, — сказал Арнау, превозмогая боль в ногах. — Неужели для Святого престола так важны мои отношения с Элионор? Разве это грех?
— Не забывайся, Арнау, — перебил его инквизитор, — вопросы здесь задает трибунал.
— Задавайте, пожалуйста.
Николау заметил, как Арнау беспокойно двигался, как часто переминался с ноги на ногу.
— Он начинает ощущать боль, — шепнул инквизитор на ухо Беренгеру д’Эриллю.
— Пусть он о ней подумает, — ответил ему епископ.
Они снова начали шушукаться, и Арнау тотчас ощутил на себе взгляд четырех пар глаз монахов-доминиканцев.
Боль в ногах усиливалась, но он готов был вытерпеть ее. Не мог же он стать на колени перед Николау Эймериком!
Что будет, если он упадет на пол? Ему нужен был… камень, камень на плечах, а также долгий путь, который следует пройти, чтобы принести его Святой Деве. Тогда он был ребенком, и все же… Почему он не может потерпеть сейчас? Арнау вспомнил, как прошел через всю Барселону с камнем, который весил больше, чем он.
Потный, с окровавленной спиной, под крики восхищенных людей, он все-таки смог дойти до церкви. Разве у него ничего не осталось от этой силы? Неужели его победит какой-то монах-фанатик? А он? Юный бастайьи, которым восхищались все мальчишки в городе. Шаг за шагом он проходил путь до церкви Святой Марии, чтобы потом вернуться к себе домой и отдохнуть к завтрашнему дню. К себе домой… Карие глаза, большие карие глаза.
Внезапно его осенило, и после шока, который чуть было не свалил его на пол, Арнау понял, что посетительница темной камеры не кто иная, как Аледис.
Николау Эймерик и Беренгер д’Эрилль переглянулись, когда увидели, как Арнау резко выпрямился. Впервые за все это время один из доминиканцев перевел взгляд с обвиняемого на центр стола.
— Он не падает, — волнуясь, прошептал епископ.
— Где ты удовлетворяешь свои инстинкты? — спросил Николау, постукивая пальцами по столешнице.
Ее голос. Да, конечно. Это был голос, который он столько раз слышал на склоне горы Монжуик.
— Арнау Эстаньол! — Крик инквизитора заставил его очнуться и вернул в зал заседания суда. — Я спросил, где ты удовлетворяешь свои инстинкты?
