— К прошлому возврата нет!
Заколебалась синяя степь. Зашатались лазоревые цветы. Расступились земные дали. Ахнула толпа, и умолк оратор.
За мраморным портиком вместо степи было голубое синее море. Розовато-жёлтые горы, невысокие, с плоскими вершинами, окружали небольшую бухту. Белые домики тонули в виноградниках и апельсиновых рощах. В бухте толпились корабли с красными флагами и белым полумесяцем на них. Другие корабли плыли к ним, надувши белые паруса. Пёстрой змейкой сигнальных флажков взвилась на главном корабле фраза, и все, кто знал смысл этих треугольников, квадратов и шаров, этих сочетаний белого, синего, жёлтого, чёрного, красного, прочли: — «Смотреть на адмиральский корабль!»
Там на бизань-мачту по канату карабкался матрос. Он развернул громадный белый флаг с синими диагонально перекрещивающимися полосами и стал прибивать его гвоздями к мачте...
— Спускать, значит, не будут... Драться до последнего решили, — прошептал кто-то в толпе «клёшников» и вздохнул.
Корабли окутались дымом. Он становился все гуще и гуще, и когда рассеялся он, — турецкий флот был поражён и уничтожен.
— Как дрались наши! — сказал кто-то в толпе «клёшников». — Это так и было... Синоп этот... В учебной команде учили мы...
Там, где было синее небо и синее море, где в розовой дымке тонули Малоазиатские горы, теперь угрюмо и глухо катились тёмные волны. Низко нависли чёрные тучи над водой, и кругом были мрак и безотрадность. Низко на волнах сидел серый, тяжёлый, весь из стали корабль. На тяжёлых стальных мачтах реял Андреевский флаг. Трубы были перебиты и снесены. Волна заливала корабль, а на мостике неподвижно впившись руками в поручни, стоял капитан в золотых погонах, внизу толпились офицеры, музыканты и матросы. Последние ядра, поднимая фонтанами воду, падали кругом корабля, и с него неслись могучие плавные звуки величавого русского гимна...
Кривилась ироническая улыбка на лице Владимира Ильича. Он смотрел, как тонул корабль. Затаивши дыхание смотрела на него и толпа, смотрела до тех пор, пока не исчез он в чёрных волнах далёкого моря.
Суровое черно-сизое море было жестокими волнами кругом. И казалось, что оно спустится книзу и зальёт и опрокинет мраморный портик, и трибуну с матросом, и толпу народа кругом. Борта кораблей оплыли льдом, лёд на винтах, на шлюпе балках, и шлюпки обратились в громадные глыбы льда. На обледенелой палубе стоят обледенелые люди и смотрят в тёмную даль.
— А ведь это наши... — сказал кто-то в толпе «клёшников». — Так стерегли мы Петроград в 1914 и 15 годах...
Строго посмотрел на него Владимир Ильич. Троцкий сделал знак матросу и матрос, может быть это был даже и Дыбенко, снова повторил:
— К прошлому возврата нет... Наше прошлое, — он стал чрезвычайно бледен, — наше прошлое: Азов и устье Невы, Гангут и Чесма, Синоп, Севастополь, Порт-Артур, Цусима... Наше прошлое ряд величайших подвигов, наше прошлое смерть...
— И слава! — крикнул кто-то из рядов.
— И слава! — повторила толпа у портика.
— И слава! — повторили лазоревые цветы, и из каждого стали выходить морские офицеры и матросы старых времён. Шёл Пётр и Апраксин, шёл Меншиков, шёл Орлов и Грейг, шёл Корнилов и Нахимов, шли Шестаков и Дубасов, шёл Макаров и тысячи, десятки тысяч офицеров и матросов, братски сплетясь руками, шли за ними.
И близко надвинулись они к портику.
Презрительно улыбался Владимир Ильич, но лицо его стало бледно.
— Довольно, — едва слышно сказал он. — Следующий...
Видения сгинули и исчезли. Опять была степь, покрытая лазоревыми цветами и уходящая к синему небу.
Матрос сходил с трибуны. Бледное лицо его было растерзано. Он ни на кого не смотрел.
На трибуну развязно вошёл красноармеец. Это был молодой парень с широким, круглым, красным, веснушчатым лицом, маленькими, узкими свиными глазами в белых ресницах. Приплюснутый нос его провалился, и чёрная дыра зияла вместо ноздрей. В английском широком и длинном френче, в голубовато-серых французских штанах галифе, он производил впечатление парня идиота, нарядившегося иностранцем. Красный галстук был повязан небрежно узлом на его шее, на вздёрнутой на затылок мягкой фуражке блином ярко, кровавым пятном, горела красная пятиконечная звезда. Он широко улыбнулся, растягивая до ушей свой большой рот и выкликнул гнусаво:
— Товарищ-щ-ы! Г-гы! К прошлому возврата нет!..
И замолчал поражённый.
Голубая степь вздохнула тяжёлым страшным вздохом. Неясный гул послышался над нею. Как облаком, голубоватым туманом покрылась она, и сейчас же стал рассеиваться туман. Точно громадный рельефный план появился на ней. Горел золотыми маковками и белыми стенами и белыми домами в кудрявой зелени берёз причудливо красивый, но каждому родной и милый город.
— Москва-матушка!.. — прошептали в толпе.
— Вот она родимая!
— Царская Москва!
— Глянь... И Иверскую видать. На месте заступница.
Жёлтые лица с косыми глазами, в малахаях с ушами
надвигались на неё, и шли навстречу им бородатые статные люди, сверкали кольчуги и шеломы. С севера шли шведы, с запада поляки и литовцы, с юга турки и татары. И ширилась земля. От напора русских грудей отодвигался туман, и вставали новые и новые города. Потянулись горы, кудрявым зелёным лесом поросшие, и через них перешагнула удалая дружина ратных людей. В густых лесных дебрях показались белые храмы и города, города. Одинокий путник-казак шёл к морю, покрытому льдами, и уже к самому горизонту уходила Русская земля, беспредельная, великая и могучая. И видели люди, как дикари стали сеять хлеб, как нивы и пашни покрывали громадные пустыни. На песке, палимый жгучими лучами солнца, лежал загорелый русский солдат. Белая рубаха, красные кожаные штаны, белое кепи с назатыльником. Далеко отлетела винтовка, раскинулись белые мёртвые руки, и тигр крался к нему из камышей.
Чудесным образом, как бывает только во сне, вставали видения, картины, образы и сразу сменялись другими, такими же светлыми, яркими и чёткими. То, чего не могла дать картина, дорисовывало какое-то внутреннее подсознание, и становился ясен образ.
Показались синие и зелёные мундиры — кафтаны петровских солдат и всадник, окружённый знамёнами, в простреленной шляпе треухе, с грудью пробитою пулей, с простреленным седлом...
— Эти царские три пули в сердцах русских не умрут, — прошептал чей-то страстный голос в толпе.
Дрались с турками русские полки, шли на Кавказ. Вместо лучины появилась в деревне лампа, а горы Кавказские покрывались безвестными солдатскими могилами. Позарастали могилы кустами, чирикали птицы песни над ними, а русский солдат все шёл и шёл терпеливо вперёд. Маленький сухой старичок вёл его через ледяные горы, штурмовали невиданные города, трещали ружья, палили пушки, и там, в середине, в самой России волнами колебалась рожь и было так тихо-тихо, что не слышно было, как время идёт. На завалинках у изб сидели седые старики, и старый солдат с тёмным лицом и деревяшкой вместо ноги рассказывал про свои походы.
Показывались прекрасные города, цветы дождём сыпались на русские полки, и восторженный шум народных толп раздавался повсюду. Русские полки сбивали оковы и снимали цепи с загорелых крестьян и отпирали запечатанные храмы. И не было выше и лучше имени, нежели русский!..
Толпа вздыхала и смотрела. И видела она как бы всю землю. Видела русский город, расположившийся у синего моря. Глубокая бухта прикрыта со стороны моря поросшими лесом островами. Город прижался к горам, и по горам растёт тёмный дремучий лес. Русский бело-сине- красный флаг тихо реет над большим домом. Солнце восходит и отражается о блестящие золотые купола собора. И то же самое солнце чудесным образом заревом заката заливает другой город, где поднимают высокие тонкие крыши колоколен, костёлы, где также висит русский флаг и чёрные русские гусары смерти строятся на перекличку.
— Россия!.. Ишь ты!.. Россия-матушка! Империя Российская! От Владивостока до Калиша с незаходящим солнцем, — прошептал исступлённо красноармеец в толпе и истово перекрестился.
Владимир Ильич был страшно бледен, но презрительная улыбка стала ещё ядовитее и неприятнее.
— Эт-то, товарищ-щы, обман всё... — прогнусавил с трибуны круглолицый парень. — Тёмный народ, значит, обманывают... И ничего подобного...
Страшный раскат грома раздался над его головой. Степь почернела и стала оседать. Поникли голубыми головками лазоревые цветочки, и тут и там появились расщелины. И стали выходить из них воины русские. Шли кольчужники и панцирники, шла рать сермяжная с самопалами, вставали рыцари зипунные с копьями самодельными, поднимались солдаты петровские, шли тесными рядами преображенцы и семёновцы, шли гренадеры и драгуны, шагал с ними великан полковник Пётр Романов, шли пудреные солдаты, и белые косы их не были смешны, но говорили о грозе и буре. На невзрачной казачьей лошадке ехал старик с орлиным лицом, и дальше все шли полки за полками... Подобные знамёна с двуглавым орлом реяли над ними, и громадна становилась их рать, рать строителей Русской земли.
