В Георгиевском зале, группами по полкам, стояли офицеры гвардии и Петербургского гарнизона. Тихий, взволнованный говор шёл среди них. Все были потрясены случившимся, казалось невероятным, что крамола пробралась в самый дворец.
Государь, спокойный и сосредоточенный, вышел в зал из церкви и направился прямо к группе офицеров Финляндского полка. Он остановился против неё и несколько мгновений смотрел затуманенными слезами глазами на офицеров.
– Полковник Стг'оев, штабс-капитан Иелита фон Вольский, – вызвал государь, – пожалуйте ко мне. Поздг'авляю вас моими адъютантами.
Обернувшись к полковой группе офицеров, государь сказал:
– Благодаг'ю вас, финляндцы!.. Вы, как и всегда, честно исполнили ваш долг. Сег'дечно жалею об остальных невинно погибших жег'твах. Я не забуду оставшихся в живых жег'тв.
После выхода государь со всеми великими князьями поехал на Васильевский остров в Финляндский полк. Он прошёл в полковой лазарет и обласкал каждого из раненых, после чего прошёл в полковую церковь.
Неотразимо печальный и вместе с тем грозный вид имела церковь в эти часы. Перед иконостасом высился страшный ряд в одиннадцать гробов, украшенных венками. Пахло смолистою хвоею набросанных подле еловых ветвей. Государь твёрдыми шагами подошёл к убитым, перекрестился, долго всматривался в спокойные, восковые лица солдат, накрытые белой кисеёю, и преклонил перед ними колени.
Когда государь поднялся – лицо его было мокро от слёз.
– Как жаль мне, – сказал государь, – что эти несчастные погибли из-за меня.
Священник начал панихиду. Государь отстоял её впереди офицеров, подле гробов, и истово молился.
Седьмого февраля, несмотря на сильный мороз, государь поехал на Смоленское кладбище на похороны.
Подле кладбищенской церкви были выстроены роты и эскадроны от всех гвардейских частей. Плакучие ивы и берёзы были покрыты серебряной кисеёй инея. По ним с карканьем перелетали вороны и сбивали иней на землю. Всё кладбище было чёрно от множества народа, пришедшего помолиться за невинно пострадавших финляндцев. В морозном воздухе было тихо. Ярко блистало негреющее февральское солнце.
Одиннадцать гробов с прибитыми к крышкам гвардейскими тесаками и кепи с чёрными султанами были сплошь завалены венками и цветами. Торжественно было отпевание солдат. Когда понесли гробы к открытым могилам, государь зарыдал.
– Кажется, – сказал он, – что мы ещё там… на войне, в окопах под Плевной.
Гробы на полотенцах опускали в могилы. Пушечные громы и залпы ружей полыхали над Смоленским полем. Государь долго стоял над могилами и потом пошёл, опустив голову, к саням и, первый раз сопровождаемый конвоем, поехал в Зимний дворец.
Бывшие на похоронах долго не расходились. Прусский генерал фон Швейдниц подошёл к командиру Финляндского полка полковнику Теннеру и сказал:
– Я имею вам сообщить. Я получил из Берлина телеграмму. По получении от меня подробного описания взрыва в Зимнем дворце и того, как вёл себя при этом караул вверенного вам полка, император Вильгельм I отдал по армии приказ, в котором указал караульную службу нести так, как нёс её русский гвардейский Финляндский полк при взрыве дворца 5 февраля 1880 года. Я думаю, вам будет приятно это услышать.
В толпе, расходившейся с похорон, шли два прилично одетых человека. Оба были в меховых шапках, драповых пальто и с лицами, обвязанными от мороза шерстяными шарфами.
– Эх, Андрей Иванович, – говорил тот, кто был поменьше, другому, высокому и статному, – ведь сколько раз я докладывал, просил… Нет, не верили мне… А по-иному бы всё это повернулось. Другие похороны были бы. Познатнее, побогаче.
– Ничего, Степан, дождёмся и тех – богатых!.. Я уже придумал. Проще надо и решительнее. Прямо к цели…
– Так-то оно так… Андрей Иванович, только торопиться надо с этим. Видали, какой восторг!.. Какое было «ура»!.. Сто тысяч рублей накидали для семей убитых… А кабы да по-моему – иначе повернулось бы.
– Придёт, Степан, и наше время.
– Да скоро ли?
– Скоро…
Желябов сознавал – надо было торопиться. Взрыв в Зимнем дворце дал неожиданные результаты и нанёс тяжкий удар партии «Народной воли».
До этого взрыва государь, деликатный и беспечный, равнодушный ко всему, что касалось его личной охраны, мистически верующий в божественный промысл, на этот раз вышел из себя. Дело касалось не его одного. Одиннадцать гробов с убитыми при взрыве финляндцами, лазарет, полный раненых, потрясли его. Какая же халатность, какая беспечность были вокруг него, если преступники могли забраться в самый дворец, угрожая его семье, его гостям и всем приближённым к нему?
Указом от 12 февраля была учреждена «Верховная распорядительная комиссия» под председательством графа Лорис-Меликова. Ей были даны диктаторские полномочия в делах, касавшихся охранения государственного порядка и общественного спокойствия.
Лорис-Меликов 6 марта объявил, что он «не будет допускать ни малейшего послабления и не остановится ни перед какими строгими мерами для наказания преступных действий, позорящих наше общество…».
Через неделю Млодецкий стрелял в Лорис-Меликова, промахнулся, был схвачен, судим полевым судом и казнён через двадцать четыре часа.
Лорис-Меликов обратился за поддержкой к обществу. Он писал: «На поддержку общества смотрю, как на главную силу, могущую содействовать власти и возобновлению правильного течения государственной жизни, от перерыва которой страдают интересы самого общества».
Нелюбимые чиновники были удалены. Убрали насадителя классического образования и схоластики, мертвящего молодые мозги, министра народного просвещения графа Толстого и на его место назначили Сабурова. Был ослаблен внутренний порядок в учебных заведениях, студенты были одеты в форму. Административно высланные были возвращены. Земские ходатайства удовлетворены.
– У нас теперь, – оживлённо блестя глазами, говорила Лиля – её все по-прежнему называли «графиней Лилей», – диктатура сердца. И как хорошо, что все эти мелочные заботы сняты с государя.
Ей вторил счастливый Порфирий:
– На Кавказе, – говорил он, смеясь, – одна Кура – один Терек, а в России одын Лорис – одын Мелик!..
Афиноген Ильич задумчиво смотрел на своих «молодых» – уже порядочно поседевших.
– Шутки, Порфирий… – сказала Лиля. – В Петербурге всё шутки.
– Дошутятся когда-нибудь до чего-нибудь отвратительного, – сказал Афиноген Ильич и как-то пристально и пронзительно посмотрел на Веру.
Вера сидела на обычном своём месте за круглым столом и молча слушала. За это время она похудела. В больших глазах её были тревога и мука. Шла внутренняя работа.
Порфирий продолжал:
– Мне говорили, что с осени Третье отделение Департамента полиции будет упразднено, по всем губерниям посылаются сенатские ревизии. Лорис-Меликов предполагает призвать общество к участию в разработке необходимых для настоящего времени мероприятий. В Государственный совет призовут несколько представителей от общественных учреждений. Это, папа, уже крупные реформы. В конечном счёте – это конституцией пахнет!
– Для России, – медленно сказал Афиноген Ильич, – немыслима никакая организация народного представительства в формах, заимствованных у Запада. Эти формы не только чужды русскому народу, но они могут поколебать его веру и сделать смуту, последствия которой трудно предвидеть. Россия, Порфирий, находится на ужасном распутье. Без самодержца она не сможет жить, а…
Афиноген Ильич опустил голову, потом поднял её и строго и зорко смотрел на стоявший в простенке между окнами мраморный бюст императора Николая I.
Все молчали, невольно глядя на бюст.
– Последний самодержец в Бозе почил, – тихо сказал Афиноген Ильич. – Трудно государю… У него большое и любвеобильное сердце, а государю нельзя всех любить… Двадцать пять лет царствовать, шестьдесят два года носить за плечами, не иметь в своей семье утешения и поддержки – нелёгкое дело!.. Дай Бог государю спокойно дожить до благостного конца своего царствования. Слишком многое государь совершил и – устал… Ты понимаешь, Порфирий, – государь устал!.. Это ужасно, когда государь устанет… И как его травят… Тут и за Лориса ухватишься… «На Кавказе одна Кура – один Терек»!.. Жестокие, Порфирий, у нас нравы, и чем больше человек сделает добра, тем сильнее обрушивается на него людская злоба. Лорису спасибо за то, что он полицию подтянул. Наконец стала она работать…
И опять Афиноген Ильич остро и внимательно посмотрел серыми блестящими глазами на Веру. Та вся съёжилась под этим взглядом и опустила голову.
Андрей Желябов делал в исполнительном комитете партии доклад. Доклад был неутешительный.
