XVI
Андрей Желябов делал в исполнительном комитете партии доклад. Доклад был неутешительный.
– В Сапёрном переулке, – говорил негромким голосом Желябов, – охранники с боем захватили нашу типографию. Млодецкий казнён, в Киеве полевые суды и казни. Мы должны были закрыть типографию на Подольской улице и динамитную мастерскую на Подьяческой. Хорошо ещё, что успели кое-что спасти. Полиция заняла эти квартиры. Квятковский и Пресняков повешены. Степан Ширяев, Зунделевич и Бух заточены в казематы… Арестован Александр Михайлов, взяты Григорий Ширяев и Фридман… Как видите, нам нужно торопиться – иначе у нас никого не останется для работы. Гольденберг выдал меня, Перовскую, Якимову-Баску – и нас уже ищут… Мы должны, товарищи, покончить наконец с царём. Ведя свою работу по мелочам, как то мы делали раньше, «Народная воля» проживает свой капитал. Лучшие люди стали террористами. Их мы готовили многие годы – и их уже нет. Что будет после убийства царя? На большие политические перемены я, товарищи, не рассчитываю, но нам легче станет работать, правительство растеряется, и наша организация захватит все слои общества. Но для этого нужно, чтобы хотя часть из нас, старых народовольцев, уцелела… Так вот, я предлагаю: Оловянникова пусть едет в Москву. Москва – наша последняя надежда. Если в нужную минуту Москва нас не выручит – будет плохо… Совсем, товарищи, плохо…
Как только Желябов кончил, все разом заговорили.
Суханов указал, что наступающий 1881 год необычайно благоприятен для «акта», а после него и восстания.
– На Волге – голод, моровая язва у скота… Среди студенчества и интеллигенции поговаривают о баррикадах, – заключил он свою нервную речь.
– Товарищи, – сказала Оловянникова, – кто же будет драться на баррикадах, когда царь будет убит? Мы недавно в комитете подсчитывали наши силы. С сочувствующими нас наберётся пятьсот человек. Вы сами, товарищи, знаете, что такое сочувствующие… Разве пойдут они на какой бы то ни было риск?.. Идти в бой с такими силами, по-моему, безрассудно…
Желябов строго посмотрел на Оловянникову.
– Всё одно, Наталья Николаевна, – сказал он, – упустить и этот год мы не можем.
– Мы должны убить царя!.. Убить во что бы то ни стало, – восторженно крикнула Перовская. – Подумайте только, как можно это теперь просто и легко сделать. Мой наблюдательный отряд всё выяснил, и убить царя вовсе не трудно. Если нас, людей неприметных, умеющих скрываться, постоянно меняющих паспорта и квартиры, полиция всё-таки ловит, – как нам не поймать государя, вся жизнь которого, точно размеренная по часам и по минутам, идёт у всех на виду. Во втором часу дня царь выезжает в Летний сад и там гуляет…
– Шпики и охрана, – сказал кто-то.
– Согласна, что тут неудобно. Расстояние короткое, и трудно тут, где сравнительно мало народа, быть непримеченными. Но вот – по воскресеньям царь ездит на развод в Михайловский манеж… Я всё сама проследила. Обычно он возвращается по Малой Садовой или по Инженерной улице, выезжает на Екатерининский канал. И тут и там так удобно устроить засаду. На повороте от Михайловского театра на канал царский кучер всегда задерживает лошадей, там скользко на раскате. Вот тут так удобно метать бомбы. На Малой Садовой Андрей Иванович присмотрел дом, где очень просто устроить подкоп под улицу… Это дом графа Менгдена. Там есть свободное помещение в подвальном этаже, которое сдаётся внаём. Мы решили устроить там молочную торговлю. Юрий Николаевич Богданович и Анна Васильевна Якимова-Баска там поселятся под именем четы Кобозевых… Работать будут по ночам. Колодкевич, Суханов, Баранников, Исаев, Саблин, Ланганс, Фроленко, Меркулов и сам Андрей Иванович посменно будут работать… Как видите – есть ещё у нас порох в пороховницах… Не оскудела сила казачья… И уже теперь динамита жалеть не будем!.. Не будем!..
– Правильно, – сказал Желябов, – я ничего не могу возразить против того, что говорит товарищ Перовская, и работать на подкопе буду… Но… Как-то, товарищи, разуверился я в силе этих подкопов. Уж на что всё было хорошо в Зимнем дворце устроено – а ничего не вышло… Только вред для партии… Мне больше по душе метательные снаряды, которые нам придумал Николай Иванович и силу которых нам показал на днях в Парголове.
Тот, кого Желябов назвал Николаем Ивановичем – был Кибальчич. Это был угрюмый чернобородый человек, во время заседания мрачно сидевший в углу и не проронивший ни одного слова. Теперь он поднялся и сказал ровным, бесстрастным, несколько глухим голосом:
– Видите, господа, я скажу вам прямо… Я совсем не народоволец… Мне до народа нет дела. Я – изобретатель. У меня теперь – чертежи; я даже сделал вычисления математические и решил, что всё это не фантазия, а можно… Выстроить такой корабль, чтобы летать на нём по воздуху. Управляемый корабль… Не аэростат, а вот именно корабль… Ну, только думаю, что при царе – не выйдет… Не позволят… Тут нужна свобода… Меня за сумасшедшего считают… Ну вот ещё придумал я и снаряды… И мне просто интересно попробовать эти снаряды на людях… Дерево в щепы – это не важно, мне нужно посмотреть человека под снарядом… И форму для вашей цели придумал – лучше не надо – плоская, как конфетная коробка… И завернуть можно в белую бумагу… Так вот я вам охотно, ну и сам могу тоже… Когда идея, мысли – тогда ничего не страшно… Я вам динамит дам… Запальные приспособления… Нет, лучше, чем динамит… У меня свой гремучий студень, куда лучше заграничного. Я вам всё сделаю – вы скажите только – когда?.. У меня придумано – огонь по стопину[215] – моментально… Там скляночка, как бросите – разобьётся – и кислота – моментально, и взрыв, и мне интересно, как по человеку? Для науки… Так вот, господа, действуйте – я для науки готов.
Желябов холодно посмотрел на него.
– Я всё беру на себя, – сказал он. – Всё… В боевую группу метальщиков я предлагаю товарищей Рысакова, Тимофея Михайлова, студента Гриневицкого, сына псаломщика Емельянова, Перовскую и, конечно, – первым я. Если моя бомба не взорвёт…
– Этого никогда не может быть, – мрачно вставил Кибальчич. – Это будет моя бомба…
– Если бомба не взорвёт – я заколю царя кинжалом.
Опять зашумели, заговорили, заспорили.
– Рысакова, Емельянова не надо, – сказала Оловянникова. – Мальчики, по девятнадцати лет всего… Помните завещание Александра Михайлова – не посылать слишком молодых людей на смерть. Те, кто пойдёт в метальщики, – все обречены.
– Всё одно, – жёстко сказал Желябов, – других нет… Итак, мы отдаём на борьбу Богданова, Якимову, Фигнер, Фроленко, Суханова, Перовскую. Нам надо беречь старые кадры. Что касается Рысакова – он парень хотя и молодой, а толковый. Мои поручения, и очень опасные, всегда исполняет точно и беспрекословно. То же и Емельянов. Старым у них отваге поучиться надо… Да и других нет. А молоды?.. Так молодость поможет им ловко метать снаряды, сильно и без промаха, и потом так припустят, что никакая полиция их не догонит.
После недолгих споров согласились, что указывать места будет Перовская, первым метальщиком станет Желябов, за ним Гриневицкий, Рысакова поставят третьим метальщиком.
Расходились поодиночке, взволнованные, возбуждённые. Уходя, пожимали друг другу руки и говорили:
– Прощайте, встретимся, нет ли, видно будет…
– За работу, товарищи, и сейчас же!..
– А то смотрите, говорят, царь собирается дать конституцию.
– Ну да, держи карман шире!.. Куцую!..
– Хоть и куцую, а конституцию… Народ разве разберёт?..
Осенняя мгла лежала над городом. На пустынной улице не было никого. Сыпал мелкий петербургский дождь. Последними ушли Желябов с Перовской.
– Я уверена, – сказала Перовская, – что теперь удастся.
– Должно, Соня, удаться. Иначе Вера Николаевна окажется права…
– Ну да!.. Вот сказал!.. Бога нет. В это надо верить, что Бога нет, крепко верить. А Веру Николаевну я в это дело решила не посвящать.
– Что так?.. Или заметила что?..
– Да… Странная она стала… Много думать стала.
– Да, в нашем деле – думать!
Желябов покрутил головой.
– А не выдаст?..
– Нет. Это – никогда… Скорее с собою покончит… Белая крепкая кость… Дворянские старые заветы… И из военной семьи притом.
Желябов обнял Перовскую за стан, и они пошли, мерно шагая, касаясь друг друга бёдрами, к себе в Измайловские роты.
– А что, если сорвётся, Андрей, так и пойдём?.. На виселицу?
Желябов крепче прижал к себе маленькую Перовскую и сказал твёрдо:
– Ну что ж, так и пойдём. Другие за нас закончат.
Ненастная, глухая ночь была над ними. Они шли и думали о своём замысле.
Роковой для царя крут замыкался.
Двадцать второго мая 1880 года государыня императрица Мария Александровна тихо в Бозе почила.
