И странно: пока он кружит над партизанским аэродромом, все успевают спрятаться за деревья, залечь в канавы, укрыться в кустарнике. Через пять минут, когда Быков смотрит вниз, он никого не видит на поляне.
Опушка леса опустела, словно появление самолета заставило разбежаться отряд.
Быкова удивила странная встреча, а Тентенников растерялся и сгоряча написал: «Не мерещится ли нам спросонья?»
Быков снова закружил над опустевшей поляной.
Он старался ни о чем не думать, только вести самолет, кружить и кружить без конца, пока не появятся, наконец, на поляне люди, но странное сомнение начало вдруг тревожить его. А что если Полевой ошибся и по карте показал направление неверно? Ведь тогда нужно возвращаться на старое поле, а уж скоро заляжет повсюду тьма, и придется садиться на первом попавшемся месте, и хорошо, если посчастливится самим остаться в живых. И снова будут пробираться двое по безлюдным дорогам, то и дело ожидая встречи с вражеской разведкой.
«Может, еще ниже лететь?» — написал Тентенников.
Быков смотрит на стрелку — высота 20 метров.
Еле различимый в наступающих сумерках, прямо перед носом самолета заклубился сизый дымок.
«Неужели нас начинают обстреливать? — подумал Быков. — Тут уже ничего не понять: белые на обратном пути не обстреливали, а свои бьют».
Он снова набрал высоту.
Стрелка неторопливо взбирается вверх. Триста… четыреста… пятьсот… Еще немного, и они спасены, опасность минует…
«Я на всякий случай вымпел сброшу, — написал в записке Тентенников. — Кажется мне, будто тут путаница».
Тентенников взял тяжеленный болт, специально припасенный для сбрасывания донесений, написал записку: «Я самолет Быкова и Тентенникова, приданный к вам». Он нарочно не написал фамилии Полевого, чтобы посторонние люди, если им достанется записка, не определили, какой отряд действует в белом тылу.
Теперь оставалось только привязать к болту полотнище, в которое завернута записка.
«Готово», — написал Тентенников.
Снова прыгнула вниз стрелка. Вскоре Тентенников выбросил за борт вымпел.
Снизу еще обстреливали самолет, но с обычным своим спокойствием Быков продолжал кружить над поляной.
На поляну выбежали люди с белыми полотнищами и торопливо начали их выкладывать на траву. Длинное полотнище… еще одно длинное полотнище… и вот еще одно полотнище, сложенное пополам. Теперь уже нельзя было сомневаться: отряд Полевого показывал летчикам место посадки.
«Садись!» — снова написал на клочке бумажки Тентенников.
Но Быков и сам уже шел на посадку.
…Первым, кого летчики увидели на поляне, был Полевой. Торопливо семеня по узкой тропинке короткими своими ногами, он издали грозил кулаком и свирепо кричал:
— Тоже путаники какие, прости господи!
Летчики стояли возле самолета и тоже показывали кулаки Полевому: дескать, еще неизвестно, кто из нас путаник — мы или ты, товарищ партизанский командир…
— Живы? — спросил запыхавшийся Полевой, подбегая к самолету и рукавом проводя по потному, раскрасневшемуся лицу.
— Как видишь, — насупясь, ответил Тентенников.
— А я уж и не чаял вас живыми увидеть.
— Еще бы! — сказал Быков. — Если полтораста человек начинают обстреливать свой же самолет, нечего надеяться на хороший исход перестрелки. Хорошо еще, что мы не ответили вам тем же, а то ведь Кузьма у нас стрелок отличный.
— Час от часу не легче! Вам оправдываться надо, а вы туда же, на меня наседаете…
— Ошибку сделали, говоришь? — раздраженно спросил Тентенников.
— Вроде того, — ответил, отдышавшись после быстрого бега, Полевой и торжествующе протянул руку к плоскостям самолета. — Видите? — спросил он, переводя взгляд то на Тентенникова, то на Быкова.
— Ничего не видим, — одновременно ответили летчики.
— А вы поглядите!
И вдруг Тентенников бросился обнимать партизана.
— Что произошло? — удивленно спросил недоумевающий Быков.
— Прослюнтяили мы с тобой маленько, — отозвался Тентенников. — Самолет-то наш — трофейный!
Теперь и Быков понял, почему был обстрелян «ньюпор» партизанами: второпях Полевой и летчики не обратили внимания на то, что на самолете не красные звезды, как на советских самолетах, а красные, синие и белые полосы — цвета царского времени!
— Ошиблись малость! — покатываясь со смеху, сказал Полевой. — Поверите ли, от души отлегло. Ну что же, пойдем к моему костру, а я тем временем прикажу партизанам эту гадость дегтем замазать.
— Ты того, не очень-то торопись! — сказал Тентенников. — Пусть пока так и стоит!
Полевой удивился, но спорить не стал и, поставив у самолета охрану, повел летчиков к своему, как говаривал он, «огоньку».
В глубине леса был на скорую руку сделан шалашик — кривые колья кое-как забросали прутьями и соломой. В шалашике пахло свежим сеном, щами, ружейным маслом, кожей, — и походная канцелярия помещалась здесь же — на фанерной дощечке стояла чернильница и лежала тощая папка с бумагами.
— Вот здесь и помещается мой временный штаб. Пока кашевар будет кашу варить, вы расскажите, что видели сегодня.
— По-моему, белые пронюхали насчет твоего рейда или же сами набег на наши тылы готовят.
— Кто говорил?
— Нам сверху с земными обитателями говорить трудно.
— Стало быть, видел?
— Дороги пусты, а под Эмском не меньше полка. Штаб армии сообщал, что на месте нашего старого аэродрома стоят теперь белые самолеты из отряда Васильева — и верно, на нашем летном поле хозяйничают беляки…
— Так, — вздохнул Полевой. — Значит, нам придется тут денек задержаться. А завтра я свою конную разведку пошлю, и вы полетите. Если окажется, что рейд ихний на нашу сторону направлен, то вы слетайте к нашим, донесение сбросите, а ночевать обратно к нам. Поутру же снова в разведку, и тогда решим, что дальше делать.
— У меня своя думка есть, — громко сказал Тентенников, хватаясь за голову. — И как я раньше до этого не додумался?
Он поглядел внимательно на Полевого, лежавшего на сене и с наслаждением раскуривающего свою длинную трубку, похожую на старый помещичий чубук.
— Для такого дела большая смелость нужна, — вызывающе сказал Тентенников, не сводя глаз с партизана.
— Смелости у нас много, — ответил Полевой, озадаченный тоном Тентенникова. — Нам бы еще немного смекалки, — укоризненно добавил он, вспоминая, как чуть не поплатились летчики за то, что забыли закрасить старые опознавательные знаки самолета.
— А я что говорю? — прервал Тентенников. — Вот именно, смекалки недостает! А теперь слушайте! — И, положив правую руку на плечо партизана, а левой обняв за шею Быкова, он зашептал: — Сегодня, когда мы во второй раз пролетали над белыми конниками, нас не обстреляли. Правильно говорю? — спросил он у Быкова.
— Правильно, — ответил тот, еще не понимая, почему с такой многозначительностью говорит Тентенников о недавнем происшествии.
— А почему во второй раз не обстреляли? Да потому, друзья мои, что приняли наш самолет за белый.
— Это мы и без тебя знаем, — разочарованно пробасил Полевой.
— Ты дальше слушай, — крепче нажимая на плечо партизана, сказал Тентенников. — Вот я и придумал, если, скажем, нам изменить путь отряда? Вместо того чтобы идти на Эмск с той стороны, где беляки таятся, обойти Эмск с юга, со стороны аэродрома?
— Вот теперь начинаю понимать! — отрывисто сказал Полевой. — Ну, ну, дальше давай!
— И вот мы так и условимся, что, в то время как вы будете к аэродрому подходить, мы на нем высадимся. Врасплох их застанем, и машины свои, которые к белякам перелетели, сразу вернем, и ихних самолетов немало захватим. Не успеют белые летчики убежать. Уж тогда мы и рассчитаемся с ними!
— Здорово придумано! — восторженно крикнул Быков. — Да мы и о Глебе разузнаем от пленных.
— Я — ас, победитель смерти, — не без самодовольства ответил Тентенников. — Еще когда я летал на самолете «блерио» с мотором «анзани», я и тогда слыл человеком смекалистым, а ведь потом и получше самолеты видел — работал с таким конструктором, как Григорович, а тот тугодумов терпеть не мог…
Полевой до того развеселился, что сам стал печь на угольках картошку для Тентенникова.
— Тебе нельзя такими пустяками заниматься, — с улыбкой говорил он. — Ты самый башковитый человек на свете.
— Еще бы! — гордо ответил летчик. — И горазд же я был на выдумку в молодые годы!
Он съел десяток картофелин, похвалил повара за гречневую кашу-размазню и развалился на сене.
— И ты, Петр, ложись, — сказал он Быкову. — Нам сегодня отоспаться надо, завтра день будет не из легких.
Тентенников сразу захрапел, заснул вскорости и Полевой, только Быков без сна коротал долгую осеннюю ночь.
«Молодец, молодец! — думал он, вспоминая о хитроумном замысле Тентенникова. — Глеб когда-то рассказывал о хитрости древнего царька, — имя его позабыл Быков, — который сумел ввести во вражеский город часть своего войска в деревянном коне. Так вот и мы на ихнем самолете во вражеский город вкатимся. И сразу: пожалуйте чай пить! Тентенников говорил всегда: «Я не почайпил, ты не почайпил» и ужасно этим словом смешил Лену. А она, бедная, тоже не спит, должно быть… В такие ночи луна светит скупо, словно считанными ковшами льет по небу свет. Оглянешься — и нет ничего вокруг, только кой-где ветки, как гнилушки, светятся, перевитые слабым, тающим светом. Так она всегда говорит. У нее и слова совсем не такие, как у нас с Кузьмой».
