— Сдаем, Лена, сдаем!
Она пригорюнилась, одернула блузку.
— А раньше какие мы были! — вздохнул Тентенников. — Горы ворочали…
— Ты и сейчас не можешь жаловаться на здоровье, — перебила Лена. — Я видела, как ты вчера подкову разгибал. Видно, много нерастраченной силы в тебе…
— Должно быть, подпиленная та подкова была, — возразил Тентенников. — Цельную бы мне не разогнуть.
Быков спал недолго. Вдруг возникло из забытья что-то донельзя знакомое и родное, а что именно — он сам разобрать не мог.
— Лена! — крикнул он, приподнимаясь на локте.
В комнате было темно. Из-под прикрытой двери тянулась тоненькая полоска света и терялась где-то за кроватью. В открытое окно врывались и гудки пролетавших мимо автомобилей и хмельной запах яблочного осеннего настоя и опавшей листвы.
За дверью слышались чьи-то приглушенные голоса.
Быкову показалось, будто он узнал голос Николая.
«Неужели уже приехал? — подумал с радостью. — Значит — снова возьмемся за боевую работу. Сидеть сейчас без дела — свыше человеческих сил: будет казаться, что отсиживаешься в тылу».
Он сразу спрыгнул с кровати, словно теперь плохое миновало и начинается настоящее, новая жизнь. Не было больше ни усталости, ни тревоги, и воспоминание о недавних утратах звало к новому бою.
— Николай! — крикнул он, шлепая босыми ногами по полу.
— А, проснулся уже! — отозвался Григорьев, входя в комнату вслед за Тентенниковым, осторожно и торжественно несшим керосиновую лампу. — Мы к тебе с товарищем Полевым пришли.
Маленький тучный мужчина в синей поддевке, вошедший в комнату вместе с Николаем, сразу понравился Быкову. Он принадлежал к породе тех толстых здоровяков, которые, задыхаясь и чертыхаясь, умудряются делать самые длинные переходы, карабкаться на снеговые хребты, побеждать своих противников в боксе, во французской борьбе, не уставая в то же время жаловаться и на одышку, и на сердцебиение, и на ломоту в суставах.
Полевой, как только вошел в комнату, так сразу и начал с жалоб:
— Устал, ей-богу устал! Товарищ Григорьев решил верхом проехаться, ну и замучил меня.
— Врешь ведь! Сам признавался, что в седле у толстого человека большая устойчивость, чем у такого сухаря, как я. И одышка у тебя только теперь появилась.
— У таких не бывает одышки, — уверенно сказал Тентенников.
— Спиртику нет ли? — спросил Полевой, скидывая поддевку. — С того дня, как я попал в болото, трясет меня по вечерам. Лихорадку схватил болотную, она каждую косточку по отдельности и перебирает.
— Не знаю, как, — ответил Быков, со смущением поглядывая на Николая.
— А ты что? Боишься угостить при члене Реввоенсовета? — сказал Николай. — Или, может быть, нету у вас?
— Как не быть? — вмешался в разговор Тентенников. — У нас и эфир есть. И то: в иных городах на нас доносики пишут — дескать, объявились эфироманы. А на самом деле — нам без эфира не житье. На газолине ни одного мотора не заведешь. Вот и приходится для запуска мотора эфир добывать.
— Ну, эфира он у вас и не просит! — отозвался Николай. — Пусть им ваши моторы дышат. А спиртику поднести разрешаю, — лукаво улыбнувшись, сказал Григорьев, — конечно, для лечения. Для борьбы с лихорадкой.
Тентенников тотчас принес спирту и сам вместе с Полевым выпил стопку за компанию, чтобы гостю не так уж скучно было.
— Летчиков люблю, — сказал Полевой, постукивая рукой по столу. — Нам глаза нужны, которые бы сверху смотрели, вот и хочу я с ними действовать. Можно рассказать? — спросил он, наклоняясь к Николаю и хрипло кашляя.
— Что ж, говори!
— Задумали мы маленький рейд в тыл белых затеять. Погулять по ихним тылам.
— Как-то легко у вас получается… Погулять по тылам… А если они не пропустят? — усомнился Тентенников.
— Ты так думаешь? — сердито спросил Полевой. — А мы у них спрашивать не будем. Дороги здешние я знаю. Вот и ринется четыреста пятьдесят сабель. Все равно как река, которая плотину прорывает. И сразу же их дороги затопим. А для того чтобы нас не окружили или не заманили случайно во вражье логово, я и беру с собой товарищей летчиков. Вместе такие дела будем делать, что потом песни сложат о нас.
— Рискованный план? — спросил Николай.
— Зато увлекательный! — воскликнул Тентенников.
— Он понимает, — с удовольствием пробасил Полевой. — Ты мне только их дай, а мы совместно на небе и на земле такую карусель завертим, что белякам не продохнуть будет.
— Он человек рассудительный, — сказал Николай, — хоть и кажется горячим. Я на него очень надеюсь. Сейчас белые нажимают, и нам тяжело отбиваться. Но если мы немного по их тылам пройдем и разор у них устроим, они растеряются, замечутся в разные стороны. А для фронта каждый день их задержки — спасенье. Тем временем Москва нам подкрепленье пришлет…
— Конечно, задержим, — сказал партизан, поглаживая рукой волосы и пристально оглядывая всех находившихся в комнате. (Лену пугал острый взгляд прищуренных глаз Полевого: ведь снова с появлением партизана начиналась трудная пора. И муж и Кузьма уедут с ним, и опять она будет жить в одиночестве, в тревожном и мучительном ожидании.) — Первое дело — смелость, второе — умелый поиск, такое правило у охотников исстари. Таким же путем и мы решим свою задачу.
— А наша база где будет? — спросил Быков. (По строгому и обстоятельному характеру своему он все привык предварительно обдумывать, чтобы потом, при неудаче, уже не каяться.)
— Возле самой линии фронта, — ответил Полевой. — Там и место выбрано для аэродрома.
— Самолеты отсюда придется взять?
— Там, милый, такое богатство припасено, что вы на свои старые машины после того и глядеть не захотите! Самолет трофейный… горючее хорошее…
— Какой марки самолет?
— Черт его знает, по-иностранному что-то написано. Его англичане своим наемникам белякам прислали, в счет расчетов по будущим концессиям, но мы отбили у них. Летчики смотрели, хвалили.
— Кого взять мотористом? Как думаешь, Кузьма?
Тентенников подумал, походил по комнате и решительно сказал:
— Обиды не будет, если с тобою вместо моториста я сам полечу. По крайности, вместе веселее.
— Что же, — сказал Быков, — я согласен. Этак мы, пожалуй, сможем добраться и до следов Глеба. Ведь в тех местах и аэродром новоиспеченного белого полковника Васильева.
— Все может быть, — отозвался Николай. — Только поисками Победоносцева вы не увлекайтесь. Будет время — и этим займемся. А сейчас ваша главная задача — поддерживать Полевого.
— Не пропадем вместе! — усмехнулся Полевой. — Кони у меня застоялись, зажирели — страсть. Им бы теперь на волю. Я сам здешних мест уроженец и каждую балку знаю. Там, где у другого и мышь не проскользнет, у меня хоть целая кавалерийская дивизия промчится.
— А народ у вас опытный? — спросил Быков.
— Хороший народ, — ответил Полевой. — А в бою каждого проверим. До боев иной человек самым немудрящим кажется, а как только выстрелы грянут — он герой. О вас не говорю, конечно: вас обоих давно уже в армии знают.
— Слышишь, Лена? — спросил Быков, подсаживаясь ближе к жене. — Значит, снова собираемся мы в дорогу.
— Ты береги себя, — строго сказала она, удерживая руку Быкова. — Когда ты поедешь?
— Сейчас и поедем.
— Так мы с тобой и не поговорили ни о чем…
* * *
Не глядя под ноги, шел Быков по двору.
Кто-то потянул его за рукав. Быков оглянулся и увидел Ваню.
— Петя, — сказал мальчик, не выпуская рукава Быкова. — Ты его похоронил?
— Похоронил.
— И на хорошем месте?
— На перепутье пяти дорог.
— Он обо мне перед смертью не вспоминал? Ничего не наказывал передать?
— Милый ты мой, да разве при такой смерти время на беседы остается! А так, конечно, если бы мог говорить, тебя не забыл бы!
— Мне без него пусто.
— И мне не легко.
— Ты возьмешь меня с собой? Я теперь из винтовки хорошо стреляю и гранату умею бросать.
— Это тебе и здесь пригодится.
— Здесь же нет белых!
— На войне заранее ничего не известно: сегодня здесь тыл, а завтра такое может начаться, что ты сразу прославишься.
— Мне до завтрего не дождаться, я лучше на фронт сбегу. Буду белым за деда мстить…
— Ты уже бегал в Буковину, и ничего хорошего не получилось.
Ваня насупился, шмыгнул носом и обиженно пробурчал в ответ:
— Меня в части любили.
— Еще недоставало, приятель, о тебе беспокоиться! — сердито сказал Быков. — Хватит с меня пережитого за последние дни.
— А что же мне делать?
— Скуки боишься?
— Конечно, боюсь. Без дела мне теперь не житье.
— Ты о Лене заботься! Как она тут без меня жила? В слезах небось?
— Конечно, плакала, да и как ей не плакать? — рассудительно сказал Ваня. — То о Глебе, то о тебе говорила все время.
