— Ничего! — ответила она Гилльему, избегая смотреть ему в глаза. — Ты же знаешь, что мы никогда не были в хороших отношениях.
— Ты мне когда-нибудь расскажешь об этом? — настойчиво спросил Гилльем.
Мар еще ниже опустила голову.
Трибунал уже был готов: четверо монахов-доминиканцев и нотариус сидели за столом, солдаты заняли место у дверей, а Арнау, такой же грязный, как и днем раньше, стоял в центре, охраняемый ими всеми.
Вскоре вошли Николау Эймерик и Беренгер д’Эрилль, надменные, в своих роскошных одеждах. Солдаты отдали им честь, а остальные члены трибунала почтительно встали, ожидая, пока усядутся эти двое.
— Заседание начинается, — объявил Николау. — Напоминаю тебе, — добавил он, обращаясь к Арнау, — что ты остаешься под присягой.
«Этот человек, — заметил он епископу, когда они шли через зал, — расскажет под присягой больше, чем под пытками».
— Прочитай последние слова обвиняемого, — велел Николау нотариусу.
«Они просто впитывают в себя идеи, верования, как и мы». Собственное заявление, которое он осмелился сделать, ошарашило Арнау. Не расставаясь в своих мыслях с Мар и Аледис, он всю ночь вспоминал о том, что сказал во время допроса. Николау не позволил ему объясниться, но с другой стороны, как он мог это сделать? Что сказать этим охотникам за еретиками о его отношениях с Рахилью и ее семьей? Нотариус продолжал читать.
Арнау лихорадочно думал о том, как сделать, чтобы следствие не вышло на Рахиль; их семья достаточно пострадала, потеряв Хасдая. Не хватало, чтобы кого-нибудь из них отправили на инквизицию.
— Ты считаешь, что вера Христова сводится к идеям или верованиям, которые могут быть восприняты людьми по их усмотрению? — спросил Беренгер д’Эрилль. — Разве может простой смертный судить о Божьих заповедях?
Почему нет? Арнау посмотрел прямо на Николау. А вы разве не простые смертные? Его сожгут. Его сожгут, как они это сделали с Хасдаем и многими другими. Мурашки пробежали у него по телу.
— Я неправильно выразился, — ответил он после паузы.
— Как же ты хотел выразиться? — вмешался Николау.
— Не знаю. Я не обладаю вашими знаниями. Просто могу утверждать, что верю в Бога, что я добрый христианин и что всегда поступал согласно его заповедям.
— Ты считаешь, что сжечь труп своего отца — это значит поступить согласно Божьим заповедям? — закричал инквизитор. Он вскочил со своего кресла и ударил по столу обеими руками.
Рахиль, прячась в тени, пришла в дом своего брата, как они и условились.
— Сахат! — крикнула она вместо приветствия, останавливаясь в дверном проеме.
Гилльем встал из-за стола, за которым он сидел вместе с Юсефом.
— Я сожалею, Рахиль.
Женщина горько усмехнулась. Гилльем был в нескольких шагах от нее, но одного движения его рук было достаточно, чтобы приблизиться к ней и обнять ее. Гилльем прижал Рахиль к себе и попытался утешить, но она не ответила. «Пусть текут слезы, Рахиль, — подумал он, — пусть начнет гаснуть огонь, который остался в твоих глазах».
Через пару минут Рахиль отстранилась от Гилльема и вытерла слезы.
— Ты приехал ради Арнау, правда? — спросила она его, успокоившись. — Ты должен ему помочь, — добавила она, прежде чем Гилльем кивнул в знак согласия. — К сожалению, мы почти ничего не можем сделать для него, разве только усложнить ситуацию.
— Я говорил твоему брату, что мне необходимо иметь рекомендательное письмо для суда.
Рахиль бросила на Юсефа, который все еще сидел за столом, вопрошающий взгляд.
— Мы его достанем, — заверил он ее. — Инфант дон Хуан со своим двором, придворные короля и старшины королевства собрались в парламенте, чтобы обсудить положение на Сардинии. Это очень подходящий момент.
— Что ты думаешь делать, Сахат? — спросила Рахиль.
— Пока еще не знаю. Ты писал мне, — добавил он, обращаясь к Юсефу, — что король в конфликте с инквизитором. — Юсеф кивнул. — А его сын?
— Еще больше, — ответил Юсеф. — Инфант — любитель прекрасного, он покровитель искусства и культуры. Ему нравится музыка и поэзия, и у себя при дворе в Жероне он часто собирает писателей и философов. Никто из них не согласен с нападками Эймерика на Раймунда Луллия. Об инквизиции плохо отзываются и каталонские мыслители; в начале столетия ею были признаны еретическими четырнадцать трудов врача Арнау де Виланова. Труд Николаса Калабрийского был также объявлен еретическим самим Эймериком, а теперь преследуют еще такого великого человека, как Раймунд Луллий. Похоже, они отвергают все каталонское. Мало кто решается писать, опасаясь, что Эймерик может дать неожиданный отзыв об их работе. Николас Калабрийский закончил на костре. С другой стороны, если кто-нибудь и может воздействовать на инквизитора и запретить ему вершить суд над каталонскими евреями, так это инфант. Имей в виду, что инфант живет теми налогами, которые мы ему платим. Он не откажет тебе в аудиенции, — сказал Юсеф. — Но не заблуждайся, дон Хуан вряд ли станет открыто противостоять инквизиции.
Гилльем внутренне согласился.
— Сжечь труп?..
Николау Эймерик продолжал стоять, опершись руками о стол, и смотрел на Арнау горящими глазами. Его лицо стало багровым.
— Твой отец, — процедил он сквозь зубы, — был дьяволом и подстрекал людей. За это его казнили, и за это ты его сжег, чтобы он умер таким образом.
Николау закончил, показывая на Арнау.
Откуда ему известно? Был только один человек, который знал… Писарь скрипел своим пером. Не может быть.
Жоан? Нет. Арнау почувствовал, что у него подкашиваются ноги.
— Ты отрицаешь, что сжег труп своего отца? — спросил Беренгер д’Эрилль.
Жоан не мог донести на него!
— Ты отрицаешь это? — повторил Николау, повышая голос.
Лица членов трибунала поплыли перед глазами Арнау, к горлу подкатилась тошнота.
— Мы были голодными! — крикнул он. — Вы когда-нибудь были голодными? — Лиловое лицо его отца и висящий язык, казалось, были сейчас у тех, кто на него смотрел. Жоан? Почему он не пришел к нему? — Мы были голодными! — снова крикнул Арнау. Он слышал, как отец говорил: «Я не подчинюсь ради тебя». — Вы когда-нибудь были голодными?
Арнау сделал движение вперед, пытаясь наброситься на Николау, который продолжал вопрошающе смотреть на него, но, прежде чем он добрался до инквизитора, солдаты схватили его и снова оттащили в центр зала.
— Ты сжег своего отца, потому что он был демоном? — Николау четко выкрикивал каждое слово.
— Мой отец не был демоном! — ответил ему Арнау, тоже крича, и стал вырываться из рук солдат, которые крепко держали его под локти.
— Но ты ведь сжег труп.
«Почему, Жоан? Ты — мой брат, и Бернат… Бернат всегда тебя любил, как своего сына». Арнау опустил голову и остался на руках солдат. Почему?..
— Это тебе приказала твоя мать?
Арнау с трудом поднял голову.
— Твоя мать — ведьма, которая распространяет дьявольское зло, — добавил епископ.
Господи, что они говорят?
— Твой отец убил ребенка, чтобы освободить тебя. Ты признаешь это? — крикнул Николау.
— Что?.. — изумился Арнау.
— Ты, — Николау ткнул в него пальцем, — тоже убил христианского ребенка. Что ты собирался сделать с ним?
— Тебе это приказали сделать твои родители? — голос епископа зазвенел в ушах Арнау.
— Ты хотел взять его сердце?
— Сколько еще детей ты убил?
— Какие связи ты поддерживаешь с еретиками?
Инквизитор и епископ забросали его вопросами. Твой отец, твоя мать, дети, убитые, сердца, еретики, евреи… Жоан! Арнау, совершенно обессиленный, опустил голову.
Он весь дрожал.
— Ты признаешь? — Николау пронзительно посмотрел на него.
Арнау не шелохнулся. Трибунал не торопил его. Между тем солдаты продолжали держать обвиняемого. В конце концов Николау подал им знак, чтобы они вышли из зала. Дверь распахнулась, солдаты поволокли его к выходу.
— Подождите! — приказал инквизитор, когда они уже были у самых дверей. Солдаты обернулись. — Арнау Эстаньол! — крикнул он. — Арнау Эстаньол!
Арнау медленно поднял голову и посмотрел на Николау.
— Можете увести, — сказал инквизитор солдатам, как только почувствовал на себе его взгляд. — Запишите, нотариус, — услышал Арнау голос Николау, когда они выходили из зала, — обвиняемый не отрицал ни одного из выдвинутых ему этим трибуналом обвинений и отказался признать их, симулируя обморок. Ложность этого состояния была раскрыта, когда обвиняемый, свободный от процесса дознания, прежде чем покинуть зал, снова выполнил требование оного.
Скрип пера преследовал Арнау до самой камеры.
Гилльем отдал приказ своим рабам перевезти вещи в альондигу, ближайшую к трактиру Эстаньер. Хозяин воспринял эту новость с сожалением. Гилльем оставлял здесь Мар, но не мог рисковать, чтобы Женйс Пуйг узнал его. Оба раба, сопровождающие мавра, отрицательно покачали головой, когда хозяин попытался уговорить богатого торговца не покидать его заведение.
