— Да, мадам, — подтвердил тот. — Я, Антон, пожалуй, пойду собираться в дорогу. На всякий случай, прощай, Дон Кихот сибирской литературы.
— Не поминай лихом, прощай! Да хранит тебя Аполлон!
Красные в Исиль-Куле!
Подобно грому эта весть прокатилась над Омском. Адмирал обратился к жителям города с последним воззванием:
«Пора понять, что никакие пространства Сибири не спасут вас от разорения и смерти…
Настал час, когда вы должны сами взяться за оружие и идти в ряды армии. Никто, никто, кроме вас самих, не будет вас защищать или спасать…»
Но те, на кого надеялся адмирал, не хотели умирать даже за свое имущество. Бесчисленные стада промышленников, банкиров, спекулянтов, попов, сановников, членов всяких партий и лиг, партикулярных щеголей, князей, переодетых в мещанское платье, столбовых дворян, прасолов, прожигателей жизни, министерских чиновников кинулись на восток.
Проездные билеты продавались по баснословным ценам, вагоны брались с бою. На улицах, в поездах начались грабежи, бандиты убивали открыто, мародеры раздевали свои жертвы на глазах у милиционеров.
Высокие комиссары союзных держав уехали в Иркутск, за ними отправились английская, американская, французская военные миссии. Чрезвычайный посол японского императора исчез так же внезапно, как и появился.
Генерал Сыровой вывел из Омска свой последний легион еще в сентябре теперь чешские поезда забили железную дорогу от Оби до Байкала. Поссорившись с адмиралом, Сыровой объявил, что отныне цель его — вывезти чехов на родину.
С омских улиц исчезли офицеры с белыми крестами, нашитыми на шинели, мусульманские дружины с зелеными знаменами, ополченцы в бобровых и оленьих дохах — они тоже были посланы защищать призрачную столицу призрачной империи адмирала.
Колчак метался, словно обложенный зверь. Все, что он делал сейчас, обращалось против него, генералы и министры действовали с поражающим непониманием хода военных событий и политической атмосферы. Генерал Дитерихс решил сдать Омск без боя, он даже наметил новую линию фронта и стал отводить армии. Но против сдачи Омска выступил генерал Сахаров, призывая защищать столицу адмирала до последнего солдата. Приказ Дитерихса об эвакуации Омска был отменен, главнокомандующим войсками Колчак назначил Сахарова.
— Бежать больше некуда, надо защищаться, — объявил Сахаров и устроил кровавую бойню в городе.
Тюрьмы разгружались с помощью расстрелов, казнили не только мирных обывателей, но даже членов правительства по подозрению в красном шпионаже. Закон — беззаконность (и прежде очень шаткие понятия) стали совершенно расплывчатыми в глазах Сахарова. Личность сомнительная и во всем сомневающаяся, он быстро губил ту самую власть, которую должен был защищать.
В Омске наступил полный хаос. Учреждения перестали работать, магазины — торговать, жители — выглядывать на улицу. Газеты не выходили, почта закрылась, погасло электричество. Распространялись самые невероятные слухи, но смысл был один и тот же: красные приближаются.
Ночью десятого ноября адмирал созвал совет министров. Министры робко входили в его кабинет, он встречал их какой-то весь потерянный и потухший. За адмиралом неотлучной тенью маячил министр внутренних дел Пепеляев.
На совет был приглашен и двадцатисемилетний генерал Войцеховский. Для чего он здесь, министры не знали, но по его печальному, сосредоточенному виду догадывались о плохих делах на фронтах.
Колчак заговорил, угрюмо скосив глаза на портьеру:
— Петр Васильевич Вологодский подал в отставку. Я принял ее. На пост премьера мною назначен Виктор Николаевич Пепеляев, но указ я опубликую в Иркутске, куда выезжает правительство. Оборону Омска я возложил на генерала Войцеховского, а сам остаюсь с армией.
— А как же золотой запас? — спросил министр финансов.
— Золото, я и армия неразлучимы.
— Осторожности ради золотой запас следует поставить на колеса.
— Вы предлагаете отдать его чехам? Тогда уж лучше я подарю золото большевикам, они все же русские люди! — остервенился адмирал.
Все насупились при этой угрозе, только Долгушин насмешливо повел глазами на министров: он-то сразу понял угрозу верховного правителя как неудачную шуточку:
— До завтра, господа, — сухо распрощался Колчак с министрами.
В кабинете остались одни генералы и Долгушин.
— Мне опротивели эти господа со своими вечными вопросами, запросами и расспросами. Виктор Николаевич, что с золотом?
— Оно уже погружено в вагоны. Особый литерный эшелон состоит из двадцати девяти пульмановских вагонов с золотом, платиной, серебром, прочими драгоценностями. Эшелон пойдет под литерой «Д». Ваш личный поезд зашифрован как «58-бис». Всего сформировано семь литерных поездов для вашего личного конвоя, высшего офицерского состава, работников ставки, управления полевого контроля, — перечислил Пепеляев.
Адмирал слушал, сбычившись, наклонив голову. По ночному окну с шорохом проносилась снежная дробь.
— Как на Иртыше?
— Иртыш не замерзает. Боюсь, армия Каппеля не успеет переправиться через реку, а медлить с отъездом нельзя. Никак нельзя, — ответил Пепеляев.
— Я, верховный правитель и адмирал русского флота, не брошу на произвол судьбы русских солдат.
— А мы не можем рисковать жизнью вашего превосходительства, почтительно заговорил Войцеховский. — Если вас не станет, Россия погибла.
В горле адмирала что-то булькнуло.
— Благодарю вас, но не надо преувеличивать значение моей личности. Долг повелевал мне спасти Россию от большевизма, но долг кончается там, где начинается невозможность. — Колчак поднял тяжелые глаза на Войцеховского. — А где сейчас Тухачевский?
— Вчера был в Исиль-Куле. Это все, что узнали наши разведчики, ответил Войцеховский.
— Непрестанное движение красных к Омску производит ужасное впечатление. Движется неотразимая беда, и нечем остановить ее. От такого безумного марша красных мякнут характеры моих генералов, сникают солдатские сердца. Безостановочный марш господина Тухачевского превышает своим значением все предыдущие. Полководец, который имеет достаточно энергии, воли, умения проводить подобные марши, не может быть посредственностью. Еще по боям за Златоуст, за Челябинск я убедился в таланте этого подпоручика…
В словах адмирала Войцеховский и Долгушин чувствовали и горькое бессилие, и трудно скрываемую зависть к противнику.
Стремительное наступление Красной Армии действительно повлекло за собой массу важных событий, вело к быстрому изменению обстановки на фронте, требовало иного распределения времени, новых расчетов пространства, непрестанного обновления на военных картах географических пунктов.
— Все усилия моих войск раздробляются, воля к победе нарушена. Этот мрачный процесс разложения наших сил и ломки нашей воли — триумф подпоручика Тухачевского, — заключил адмирал свою мысль и оборвал разговор: — До завтра, господа!
Утром, когда Долгушин жег секретные документы, на глаза попалась телеграмма. Он спрятал ее в карман.
— Что вы прячете, ротмистр? — спросил вошедший Колчак.
— Телеграмму из Токио…
— От посланника Щепкина, да? Я предлагал ему пост министра иностранных дел. Он согласен?
Долгушин мялся и не отвечал.
— Ну, что же вы?
Долгушин подал телеграмму.
«Я скорее поступлю сторожем токийских ватер-клозетов. Эта служба вернее. Щепкин».
— Говнюк! — выругался Колчак и откинул портьеру на окне.
За ночь подморозило; небо было ясным, легким, снежные облака янтарно светились, оголенные деревья были покрыты тончайшими кружевами инея. Закованные льдом лужи блестели, как полированные зеркала.
Адмирал достал из шкафа саквояж крокодиловой кожи, постучал по серебряным застежкам.
— Здесь мои дневники, ротмистр. Опасаюсь потерять в суматохе.
— Я сохраню их, ваше превосходительство!
Сквозь примороженное окно Колчак пытался рассмотреть реку.
— Иртыш все еще не замерз?
— Сегодня подморозило. Еще сутки — и река станет.
— Сутки? Это целая вечность в нашем положении. Армия не успеет переправиться через Иртыш.
— Но ведь железнодорожный мост цел.
— Что?.. Ах, да, мост! Я приказал его взорвать. Моста не будет, как только мы покинем этот несчастный город…
Сердце Долгушина стукнуло и упало. Он представил десятки тысяч людей, истерзанных непрерывными боями, мечтающих о теплом, сытном Омске и теперь обманутых адмиралом. Колчак отрезает своей армии путь к спасению, чтобы спастись самому. У ротмистра погасла еще одна иллюзия о правителе-сверхчеловеке.
Конвой, оцепивший вокзал, не пропускал никого, пока Колчак шел к своему поезду. Он шагал мимо товарного состава, вагонные окошечки которого были забраны ржавыми решетками: через прутья за адмиралом следили чьи-то изможденные, обросшие физиономии. Глаза, горевшие ненавистью, перехватывали Колчака и будто передавали от одного вагона к другому.
