— Цо, Васька, енто тебе не Псков, а Смоленск, попытай, сунь рыло. Позабыл, как дважды битым утекал?
— Ну, пёс, висеть тебе на суку, — погрозил плёткой великий князь и, поворотив коня, поскакал вдоль русских полков.
Издалека государь приметил, князь Юрий выдвинул свои полки, изготовился. Василий осадил коня.
— Назад! Не быть приступу! Огневому наряду стрелять город, покуда не запросятся.
И загрохотали пушки, затянуло небо пороховым дымом. Бьют русские орудия по крепостным стенам, по башням. Мечут ядра в город, рушатся дома. А Степанка придумал ядра на кострах калить и огненными из мортир метать. Загорелся город. Стал Степан к пушке дальнего боя, навёл на крепость. Заревела она грозно, а пушкари снова заряжают её, теперь мелкими свинцовыми ядрышками.
Подошёл к пушкарям великий князь, довольный, похвалил, а на Степанку поглядел внимательно, спросил:
— Горазд стрелять. Зовут как?
— Степаном, государь.
— Коли ты, Степан, ещё и грамотой владеешь, так быть тебе на Москве при Пушкарном дворе у боярина в помощниках…
* * *
Горит Смоленск. Рушатся под градом ядер дома, дым и пыль заволокли город. Мёртвых не хоронили. Трупы лежали на улицах, у крепостных стен. В рёве пушек тонули стоны раненых.
Народ на подворье смоленского владыки Варсанафия сгрудился. Толпа росла, шумела. Ждали епископа. Он вышел из хором, маленький, тщедушный. Раздались голоса:
— Владыка, к чему воевода город губит?
— Ежели боя ищет, пускай выходит за крепостные стены! Простёр руки епископ, будто ворон взмахнул крыльями, и разом смолк люд. Сказал тихо, по-стариковски, но народ разобрал:
— Пойду я к великому князю Московскому, братья, умолю не рушить город, не губить люд!..
Василий обедал в шатре. Еда скудная, походная, мясо вяленое да репа отварная. Прискакал воевода Щеня, спрыгнул с коня, откинул полог, проговорил быстро:
— Государь, смоленский владыка на мосту стоит, просит три дня срока.
Василий губы ладонью отёр, отмахнулся:
— И слышать не желаю. Покуда не надумают сдаваться, огня не велю прекращать. О том и речь веди с владыкой. Помилую, когда ворота моим полкам откроют. Тех, кто мне служить пожелает, одарю, надумают в Литву ехать, не задержу.
Копь под воеводой на месте пляшет, ушами прядает. Щеня его плёткой, поскакал исполнять государево слово.
Вернулся епископ в город, собрались литовские воеводы на совет и порешили не сопротивляться, сдать Смоленск.
Степанка стоит в трёх саженях от великого князя, и ему всё видно и слышно. Смолкли пушки и пищали, непривычно тихо. Рассеялся дым, и очистилось небо. Из распахнутых ворот вышли попы с хоругвями, за ними воеводы литовские, в броне, но безоружно, головы не покрыты. Перешли мост через ров, приближаются медленно. Рядом с великим князем Василием братья его стоят, за ними воеводы Щеня, Шуйский, Михайло Глинский и другие.
Любопытно Степану, о чём речь пойдёт у великого князя с литвинами… Весь день Степана государевы слова не покидали. Уже мнил он себя в помощниках у боярина Версеня на Пушкарном дворе и как с Аграфеной повстречается. Тешил себя Степанка мыслью, что тогда боярин Версень не осмелится травить его псами, и тайно, Степанка даже себе боится в том признаться, теплится у него надежда назвать Аграфену женой…
Всё ближе и ближе попы с литовскими вельможами, переливают серебряным шитьём ризы, играют золотом хоругви. Василий делает шаг вперёд, снимает высокую соболью шапку. Степан слышит его чуть хриплый голос:
— Благослови, владыка.
Тут литовские паны ударили челом великому Московскому князю. Вышел наперёд воевода Сологуб, сказал едва внятно:
— Не погуби, государь, бери город…
И заплакал, не вынес позора литовский воевода. Василий через плечо поглядел на склонившихся литовских панов, заговорил строго:
— Тебе, Юрко, и вам, панове, ждать моего ответа в шатре за караулом, дабы вам никто зла не учинил. Тут и порешите добром, кому в Литву ворочаться, кто мне служить пожелает. Не неволю!
Великий князь поманил воеводу Щеню:
— А ты, Данило, поезжай в город с дьяками и подьячими, народ смоленский перепиши. Вам, панове, и тебе, владыка, завтра к вечеру люд к присяге привести. Ступайте с Богом.
И тут же поискал глазами князя Шуйского.
— Василь Васильич, быть тебе наместником смоленским. Поспешай с полком своим в город, помоги народу пожары погасить да порядок наведи. Литовским полкам дозволяю приоружно Смоленск покинуть. С почестями.
Василий нахмурился.
— Да ещё, князь Василий, из города никого не выпускай, покуда не изловишь псковского боярина Шершеню. За измену и поносные речи казни его, аки пса шелудивого…
* * *
Удача сопутствовала русской рати. Литовский князь Ижеславский, воевода Мстиславля, узнав, что к городу подходят полки воеводы Щени, не стал сопротивляться, открыл ворота и присягнул великому князю Московскому. За Мстиславлем пали города Кричев и Дубровна.
Раскинул свой лагерь у Орши князь Михайло Глинский. Воеводы Челяднин и Голица грозили Друцку.
А под Минском под стяг короля и великого князя Сигизмунда собралось тридцатитысячное литовское войско. Блистая броней, с отрядами вооружённых гайдуков прибывали в королевский стан знатные паны и шляхтичи.
Ухали бубны, гудели трубы. Пестрели под августовским солнцем шатры знати, отливал золотом королевский, серебром — шатёр гетмана Острожского.
На много вёрст окрест разграбила шляхта крестьян. Зерно и сено, мясо и репу — всё забирало на прокорм королевское рыцарство.
Известие, что великий князь Василий разъединил войско на несколько отрядов, а сам с братьями находится в Дорогобуже, несказанно обрадовало Сигизмунда. Наконец выдался случай побить московитов порознь!
И король велел гетману Острожскому не мешкая вести воинство к Борисову.
* * *
Воевода Челяднин Иван Андреевич звания почётного. Не кто-нибудь, а конюший!
Вот потому, когда государь, посылая его на Друцк-город, назвал имя Челяднина после воеводы Михаилы Голицы, не могло не обидеть Ивана Андреевича. Не по месту именован Михайло. Ему б по родовитости за Челядниным стоять, а его государь первым упомянул.
Тогда Иван Андреевич не восперечил великому князю, сдержался, но на Голицу зло затаил…
Полки Челяднина и Голицы выступили к Друцку двумя колоннами, бок о бок, но воеводы меж собой не сносились. Каждый действовал сам по себе.
Двигались не спеша, делали частые и долгие привалы, друг друга не опережали. У каждого мысль одна: «К чему наперёд высовываться? Случиться бою, так лучше не мне первому начинать. Бережёного и Бог бережёт…»
На полпути конюший Челяднин остановился на днёвку. Не мог иначе, место красивое встретилось: лес и озеро, а в нём караси, каждый с лапоть. Иван Андреевич любил карася в сметане.
Покуда холопы, которых Челяднин возил за собой во множестве, затягивали невод, конюший улёгся в тени под кустом, вздремнул самую малость. На свежем воздухе не жарко, одно скверно — мухи одолели.
Тут некстати разбудил ратник:
— Болярин-воевода, там к тебе литвин прискакал… Челяднин зевнул, чуть скулы не своротил, поднялся взъерошенный, глаза осоловелые. Долго соображал, пока, наконец, не обронил:
— Веди!
На литовца смотрел, всё пытался припомнить: где видел? Тот заговорил поспешно:
— Вельможный пан, це я, пан Владек, дворецкий пана Глинского.
Приблизился вплотную, зашептал:
— Я, вельможный пан, тайно, дабы пан Глинский не проведал. Он меня в Оршу послал, а я сюда, к тебе.
— К чему в Оршу? — недоумённо переспросил конюший.
— О, але вельможный пан не догадывается? Пан Глинский надумал в Литву ворочаться, королю служить, и о том у него грамотка от Сигизмунда есть.
— А не врёшь ли ты, литвин, на своего господина? — недоверчиво спросил Челяднин. — Ох, нет у меня к тебе веры!
— Але я вру! — обиделся пан Владек. — Так вельможный пан воевода пусть своими очами увидит, коли седни в ночь заступит дорогу на Оршу пане Михаиле. А я пану Глинскому теперь не слуга, но слуга государю Московскому и от него милость имею. Либо вельможный пан не ведает, что государь дал мне земли и деревень за службу? А коли пан Глинский в Литву воротится, так и лишусь я жалованных вотчин.
— Ну, гляди, литвин! — Конюший поднёс кулак к носу Владека. — Вот ужо проверю тебя, а до поры от себя не отпущу, со мной поедешь. Чуешь, кого оговорить пытаешься? Самого Михайлу Глинского!
* * *
Время к полночи. Тихо. Лупа прячется в рваных облаках, и дорогу плохо видно. Она вьётся над Днепром, пересекает лес и снова льнёт к реке.
Челяднин с Голицей в лесу с вечера, караулят Глинского. На всякий случай взяли сотню пищальников да две сотни конных дворян. Вдруг да Глинский сопротивление окажет.
