Тохтамышу, наверное, было бы легче, отхвати ему враг ногу или руку. Рассказы первых беглецов из-под Волока звучали обвинением крымскому темнику: он нарушил строжайший запрет ввязываться в сражения с большими русскими силами. Вспомнился завет Чингисхана: даже командующий стотысячной армией заслуживает смерти, если он не выполнит приказ своего хана. Кутлабуге до стотысячных армий далеко, а он уже плюет на приказы.
Когда копья ханских нукеров скрестились перед Кутлабугой, он понял, что его опередили, и проклял свое честолюбие: так и не пересел с текинца, бежать пришлось на утомленном коне, а заводных растеряли. Это же всего важнее - кто и какими словами первым расскажет хану о неудавшемся сражении. Отослав наянов, Кутлабуга остался ждать возле юрты владыки.
Подъехал Зелени-Салтан на горбоносом иноходце, и темник, всегда презиравший царевича, низко склонился. Зелени прошел в ставку, не проронив слова. Если бы мог Кутлабуга слышать разговор повелителя с сыном!..
- Великий хан, - заговорил с порога царевич, - шакал с оторванным хвостом отирается возле твоего шатра. Дозволь, я вставлю ему деревянный хвост?
Хан промолчал - он решал сейчас: немедленно уводить войско или все-таки подождать вестей от Батарбека и Шихомата?
- Повелитель, - продолжал Зелени, - я давно собирался тебе сказать: этот крымский шакал не только именует себя великим эмиром - он принял от фрягов королевскую диадему и часто является в ней перед войском. А знаешь ли ты, повелитель, что он возит за собой мешки с золотом? Зачем простому темнику собирать большую казну? Крымская земля славится чертополохами.
Хан с удивлением смотрел на сына. В интригах-то его наследник понимает!
- Зелени, твои нукеры достаточно ли храбры и ловки?
- Мои нукеры? - Царевич вопросительно уставился на отца и вдруг понял. По лицу его пошли красные пятна, в глазах метнулись волчьи огоньки. - Мои нукеры задушат бешеного быка!
- Позови к себе побитого темника и… успокой. - Хан зло усмехнулся. - Угости, как ты умеешь. Но лучше, если пир пройдет без шума - войску сейчас не до потехи.
Царевич поспешно вышел, опасаясь, что настроение хана переменится. С улыбкой приблизился к темнику.
- Эмир, ты ничего тут не дождешься, - сказал вкрадчиво. - Пойдем в мою юрту. Повелитель занят.
- Благодарю за милость, царевич, - невнятно ответил темник, - но я готов вечно ждать повелителя у его юрты.
- Эмир! Вечность дается нам не для пустых ожиданий, а для райских блаженств. Пойдем, эмир: через мой порог ты скорее попадешь к повелителю.
Тяжелый подбородок Кутлабуги задрожал. Неужто хан доверил своему кровожадному зверенышу допросить темника? А может, он хочет, чтобы темник получил прощение из рук Зелени? Ведь Акхози нет и надо готовить на царство этого хорька… Кутлабуга покорно поплелся следом, ведя в поводу заморенного текинца. По дороге к своей юрте царевич хвастал собственной военной добычей и даже не спросил о походе тумена на Можайск и Волок. Пропустив гостя в шатер, Зелени-Салтан задержался, чтобы распорядиться об угощении. Слуги тотчас принесли турсуки с едой и питьем, коня увели, у входа встали вооруженные нукеры, похожие на водяных буйволов. Через полчаса, уловив какое-то громкое слово в шатре, трое вошли под полог. И тотчас там раздался свирепый рев, сменившийся глухими ударами и рычанием, стенки юрты заколыхались, выкатился клубок сплетенных тел, из которого бешено рвался бритоголовый длинный Кутлабуга. Ударом ноги в лицо ему удалось опрокинуть одного "буйвола", вцепиться зубами в руку другого, тот завыл, как укушенная собака, и Кутлабуга перехватил нож из его руки, изогнулся змеей, ускользая от железной хватки третьего, всадил лезвие ему в бок. Но вскочить не успел - один из стоящих снаружи ударил его по голове обухом сабли, и темник растянулся на земле, изумленно вытаращив побелевшие глаза. На него навалились, растянули за ноги и за руки, один из стражников схватил за уши, как пойманного волка, прижал голову к земле. И тогда из-под полога юрты выскочил царевич с мучнистым, в красных пятнах лицом, сел на грудь темника, скаля свои мелкие белые зубки, медленным движением воткнул ему в горло кинжал и стал отпиливать голову, урча и повизгивая, омывая в крови бледные волосатые пальцы.
В тот день обнаружилось еще одно убийство. На воротах сожженной крепости разъездная стража обнаружила повешенного человека с ханской пайзой на груди. Кто-то свел счеты с важным ордынским доброхотом, но искать убийцу было некогда. Под вечер ханское войско покинуло до черноты оголенное, загаженное поле и поспешно двинулось коломенской дорогой. На пути отступления к нему присоединился Батарбек, счастливо избежавший встречи с полками Донского.
Разграбив пустую Коломну, степняки запалили ее и вторглись в рязанские владения. Отсюда, с рязанского порубежья, Тохтамыш отправил в Нижний Новгород Шихомата с княжичем Семеном, требуя от Дмитрия Суздальского выплаты даней в Орду. Кирдяпу он оставил при себе заложником.
Теперь у Тохтамыша не было нужды заигрывать с Олегом, и Орда шла так, как всегда ходила в чужих землях. Небо над Рязанщиной снова застлали дымы пожаров. Обманутый в своих надеждах Олег бежал из Переяславля с дружиной и укрылся в мещерских дебрях, за Окой. Страна оказалась во власти врага, каждый спасался, как мог. Если в московской земле степняки чаще держались крупными отрядами, опасаясь нападения, теперь они раскинули свой разбойничий невод сколько могли. Лишь вековой опыт позволял людям ускользать от арканов, однако везло не всем.
В конце сентября начались ранние холода. С прокоптелого, мрачного неба по временам сыпалась черноватая крупка, устилая седой порошей дороги и лесные поляны. Угрозы подступающей зимы торопили беглецов, они покидали убежища, с оглядкой возвращались на пепелища, соединяя усилия, быстро ставили новые срубы, сбивали глиняные печи. Были бы стены да крыша да очаг, а дров хватит. И не ведали рязанцы, что по следам откатывающейся в степь Орды грядет новая беда.
Донской пришел к стенам сожженной столицы через три дня после бегства хана. Здесь уже стоял пеший полк Владимира, но самого князя не было - со всей конной силой он от Звенигорода повернул на Серпухов, рассчитывая перехватить хана при обходе им серединных владений Олега. Еще с пути Димитрий послал в помощь брату пятитысячный конный полк. К Москве отовсюду тянулись уцелевшие люди, по берегам рек возникали шатровые поселения. В городе и на посаде селиться было нельзя - тысячи непогребенных тел лежали в крепости и близ ее стен.
Димитрий не прятал слез, когда въехал на Соборную площадь и стоял среди обгорелых, потрескавшихся храмов, торчащих над обугленным холмом вехами жестокого времени. Потом он прошел по всей стене, отдавая дань памяти ее защитникам. С москворецкой стороны князь долго смотрел в полуденную даль, овладев собой, сказал:
- Хан приходил за данью, но дани он не получит. Войско хана разрушило город, но Москва не погибла. Пусть в ней станет все как было… Только вот память наша будет другой…
Бояре вздрогнули от звука шагов. Из башенного проема на стену вышел отрок в серебряном шлеме и блестящем кольчатом панцире, на зеленых сапожках его позванивали колокольчики. Расширенные глаза отрока смотрели испуганно и тоскливо, на бледном лице блестели капельки пота. За спиной маленького воина появились двое бородатых бояр. Димитрий нахмурился.
- Василий? Ты пошто здесь? Кто привез?
Княжич исподлобья глянул на отца светлыми материнскими глазами, тихо ответил:
- Я сам, государь. Сам приехал!
Сопровождающие отрока бояре смущенно покашливали. Димитрий оглянулся. С новой силой дохнуло на него смрадом пожарища. Темные глаза сверкнули гневом: как допустили бояре, чтобы ребенок видел такое? Боброк, читавший на лице князя, негромко сказал:
- Ничего, Димитрий Иванович. Пусть видит. Ему княжить - ему помнить. - Он шагнул к Василию, обнял за плечи, отрок ткнулся лицом в грудь воеводы и расплакался.
- Поплачь, князь, поплачь, - слезы и воина облегчают. Ты, Василий, запомни: смерть людей - жестокий, но и самый правдивый учитель. А когда гибнет много людей, их смерть - учитель целого народа. Я видел лежащие в золе Переяславль-Рязанский, Нижний Новгород и многие другие славные города. Там на развалинах тоже были убитые русские люди. Их смерть говорит нам, что ни Рязань, ни Тверь, ни Нижний не могут остановить страшного врага, посланного нам судьбой. Москва тоже не может - ты это видишь сам. Но твое время только начинается - это время после Куликовской сечи. Там, на Куликовом поле, Москва доказала, что можно остановить самого страшного врага, соединив русские силы. После нашей победы кто-то испугался Москвы, кто-то позавидовал ей и отшатнулся, а кто-то предал врагу. Тогда Москва сожгла в пламени новой войны себя и своих детей и тем доказала, что сила ее никому не опасна, потому что сила Москвы - от всей великой Руси, а сама по себе она значит не больше Твери или Рязани. Гибель нашего города подтвердила правду Куликовской победы: Москва непобедима силой Руси, Русь непобедима под стягом Москвы. И только так, Василий. Русь оценила великую жертву Москвы, принявшей на себя вражескую злобу. Ты видел, князь, как сбирались русские люди под московские знамена. Нет, Москва не погибла, Василий. Слышишь - уже стучат топоры: наш город встанет из пепла краше прежнего. Тебе продолжать дело отца своего, дело собирания Руси в едином государстве. Помни, Василий: истинный государь живет со своим народом, а жизнь народа - как море, где тишину сменяют бури. Чтобы ум твой и душа не задремали на руле государского корабля, чтобы нечестные и корыстные советчики не увели тебя от истинного пути, смотри и запомни до конца дней: вот что бывает, когда в одной стране, в земле, населенной одним народом, правители тянут каждый в свою сторону, ищут себе выгод за счет других, ради корысти идут на сделку с совестью и даже с врагом. Теперь не одна московская земля лежит в развалинах, рязанская - тоже. А могла бы и тверская, и нижегородская, и новгородская, и смоленская, и литовская, если бы народ промешкал, не бросился к нашим стягам. Велика жертва, Василий, век бы ее не приносить, но уж коли так вышло, - довольно одной. От тебя, князь Василий, много будет зависеть, чтобы жестокий урок не забылся в народе. А теперь вытри слезы, воин Василий, и возвращайся в стан. Воину надо быть в своем войске.
