— Такая же, как и остальные. Ничего особенного нет,
— И она там сидит?
— Кто? Лорелея? Как вы наивны, кузина! Да ведь это всего лишь старая сказка. Не сидела она там и не сидит. Глупцы верят, что ведьма превратилась в скалу, зачаровывает пловцов и топит их в пучине. Глупости, языческие поверья — и больше ничего.
— Но пловцы там все же тонут? Не так ли?
— Какой-нибудь подвыпивший парень, может, и тонет. На отмелях в верховьях Рейна их гибнет, верно, куда больше.
Шарлотта-Амалия вновь мечтательно закатила глаза, в которых, однако, все равно мелькало что-то колючее.
— Ах, как бы я хотела там сидеть, петь по ночам и привлекать всех к себе.
— Но тогда ведь они бы тонули!
— Да, я бы пела, а они бы там в волнах тонули…
Глаза у нее совсем закрылись, голова откинулась назад, на шее с обеих сторон натянулись синеватые жилы. Кузен пожал плечами.
— Странное желание!.. Но зачем вам Рейн, если на Дюне есть нечто подобное.
— Где, где это?
— Где-то выше Кокенгузена. Крестьяне зовут эту скалу Стабурагом. Из нее постоянно сочится вода. Лорелея латышских мужиков куда красивее — она плачет. Там вам скорее подходило бы сидеть.
— Плачущая Лорелея — пфуй! Я не хочу плакать, я никогда не плачу. И кто же тут стал бы тонуть? Парни в лаптях да полосатых посконных штанах. Какая гадость!.. А у тех — рубахи с белыми широкими рукавами, чулки до колен и цветы на шляпе.
Курту не хотелось отвечать, он снова пожал плечами. Черная смоленая лодка с белым парусом уже была как раз напротив. Здесь ветер еле чувствовался, но на краю обрыва заколыхались макушки елей, шелест осин заглушал шум воды, плещущей об остров. Дюна покрылась мелкой рябью, в нос лодки начала бить сильная полна. В лодке можно было насчитать человек десять — наверно, это и в самом деле шведские солдаты.
На лице Шарлотты-Амалии вновь появилась деланная улыбка.
— Значит, вы были на придворном балу в Варшаве?
— Да, приятель достал мне приглашение.
— Там, верно, одна роскошь — шелка, бархат и золото, не так ли?
— Да, конечно. Польские крестьяне самые бедные на свете, а господа их живут пышно и расточительно. Я сам не из святых, но таких пьяниц и игроков нигде не видывал.
— Верно, одни графы и генералы?
— Маркизы, принцы и герцоги, даже одного кардинала там видел.
— Живого кардинала — ах, это чудесно! Каков он? А он танцевал? Очень умен? Что он вам сказал?
— Мне ничего не сказал. Я там был незначительным человеком, самым незначительным из всех, меня даже не представляли ему.
— Говорят, что Август Второй большой поклонник дам и галантный кавалер.
— Да, так говорят.
— Некоторые наши помещики тайком ездят в Митаву, когда он прибывает туда к своему саксонскому войску. Чудеса рассказывают о его балах. А польки красивы? Вы, верно, влюбились в какую-нибудь замужнюю даму, какую-нибудь герцогиню?
— Почему именно в замужнюю?
— Потому что так интереснее. Любовные муки еще сильнее, когда не можешь добиться желаемого.
— Я эти муки приберег на будущее. Да у меня просто и времени не было. Так много важных дел!
Кузина выпятила нижнюю губу, прикрыв ею зубы.
— Вечно для вас дела важнее дам. Ах, эти мужчины! Ничего у них больше не осталось от любовного безумства древних рыцарей, от пылкости и верности Ланселота, chevalier de la charrette[6].
Курт вновь был вынужден усмехнуться над тем, как она щеголяет французскими выражениями. Но вдруг кузина резко опустила голову — ясно видно, что силится хоть немножко покраснеть,
— Что с вами, кузина?
— Ничего. Только мне так стыдно…
— Из-за чего же? Я не вижу никакого резона…
— Но вчера вы увидели меня в таком виде… в окне…
— Ах, это когда вы кричали той девушке?
— Что? Этой кухонной девке? Ильзе? Да пропади она пропадом! Но ведь я была еще не одета. И вы меня видели…
Курт ничего не видел. Его внезапно охватило раздражение на эту слишком назойливую кузину. Он процедил сквозь зубы:
— Порядочный человек не видит того, чего он не должен видеть.
— Мне так стыдно… Я, кажется, была почти голая.
Кузен удивленно смерил взглядом эту костлявую девицу, примерно одних лет с той же самой кухонной девкой Ильзой. Грудь ее под опущенным подбородком сплющилась, вырез корсажа сполз, бесстыдно обнажив все ее жалкие прелести, выставляемые напоказ. Курту стало просто не по себе, он не мог больше усидеть и встал.
— Пойдемте в замок. Здесь уже начинает припекать.
Шарлотта-Амалия вскочила — пожалуй, даже чуть стремительнее, чем следовало. Пожалуй, слишком быстро шла назад к замку, вокруг башни по узкому хребту тропинки, мимо позеленевшего пруда. На гладкой площадке, усыпанной гравием, перед наружными дверьми круто повернулась. Блеяли только что пригнанные домой овцы. Из конюшни доносились резкие свистящие удары, кто-то стонал, словно бы с заткнутым ртом.
Шарлотта-Амалия кивнула головой в ту сторону.
— Подручный садовника заработал пятьдесят розог. Ленив, мерзавец, а до дворовых девок падок. Идите наверх один, мне надо присмотреть, чтобы ему досталось как следует.
За обедом барон Геттлинг был так же молчалив, как и утром. До кушаний почти не дотрагивался, только часто прикладывался к кружке и, словно сравнивая, поглядывал то на дочь, то на племянника. Лицо его болезненно набрякло и стало еще краснее, в груди что-то неприятно сипело. Только Шарлотта-Амалия болтала, перескакивая с одного на другое, но больше всего выражая недовольство ленивой нерасторопной челядью, которая вконец испортилась за шведские времена. Она была в очень дурном расположении духа.
Когда мужчины остались вдвоем и слуга принялся убирать со стола, дядя сказал Курту:
— Сейчас отдохнем часок. А потом совершим небольшую прогулку. Вы с Лоттой можете ехать верхом, я же себе велел заложить повозку. Все лето не выходил, а ведь неведомо, долго ли мне еще суждено видеть солнце.
Провалявшись часа два, многое передумав о Паткуле и его деле, Курт спустился вниз. Напрасно он пришел сюда, в Атрадзен. Нечто совсем иное думал он найти здесь, во всяком случае не скрюченного, немощного дядю, который все еще разыскивает какую-то ось, тогда как все ясно и надо только немедля браться за дело. И что он ему постоянно подсовывает эту кузину? Неужели всерьез думает, что хоть один мужчина может польститься на эту костлявую грацию? И, кроме того, они же с ним в таком близком родстве… Противно!
Повозка подъехала, но барон еще не сошел вниз. Стройный парень, босой, в ряднинной рубахе, держал двух довольно худых мохнатых оседланных лошадей. Курту почему-то пришло в голову, что это и есть тот самый выпоротый парень, подручный садовника. Шарлотта-Амалия стояла рядом с ним и зажатым в кулаке хлыстом шутливо ударяла его под подбородок — сначала легонько, а потом все сильнее и сильнее, пока парень совсем не закинул голову и, покрывшись багровым румянцем, не уставился в небо. Большие зубы кузины прикусили нижнюю губу, но в глазах плясали смеющиеся огоньки. Кучер, злобно стиснув зубы, подавшись вперед, впился глазами, но не в мучительницу, а в парня; его густые усы и борода дергались, словно он жевал одни и те же слова: «Еще! еще! покрепче!..» Постоянный кнутобой в имении, он не мог оставаться равнодушным там, где видел что-нибудь имеющее касательство к его ремеслу.
Вдруг на лестнице послышалось тяжелое шарканье, окованная железом палка застучала по каменным ступеням. Курт почувствовал себя еще более неловко и сухо кашлянул. Кузина оглянулась и прекратила свою забаву. Кузен помог ей забраться в седло. Когда костлявая рука, тяжело опираясь, легла на его плечо, ему захотелось рвануться в сторону и плюнуть. Подталкиваемый слугой, кряхтя и откашливаясь, барон забрался в повозку. Когда подушки были подложены ему под спину, а ноги укутаны ворсистым одеялом, он даже не крикнул кучеру: «Трогай!», а только ткнул его окованной палкой.
Рысью лошади пошли, только поравнявшись с клетями. Но пристяжная сразу же взвилась на дыбы и шарахнулась в сторону: на дороге валялось ветхое лукошко с выбитым дном. У амбара, опершись о столб, стоял тот самый старикашка с бородкой, которого Курт вчера встретил неподалеку от Румбавской корчмы, — теперь было видно, что у него деревянная нога.
Кучер хлестал испуганную, запутавшуюся лошадь. Барон Геттлинг повернул голову к клети.
— Убери с дороги, старая скотина! Что глаза вылупил!
Старикашка заковылял — здоровая нога шагала проворно, но деревянная бороздила истоптанный дорожный песок и наконец запнулась совсем. Он упал. Шапка выпала у него из рук и угодила под ноги лошадям, но он все-таки успел протянуть руку и схватить злосчастное лукошко. Шарлотта-Амалия взвизгнула от смеха. Барон потряс палкой.
