Вальский не любил Сильвана, Сильван считал необходимостью иметь приятеля напоказ. Не раз бывает нужен нам такой приятель, как украшающая безделка, чтобы похвастать им. Редко выбираем мы их для сердца, очень часто для Глаза. Нам нужен приятель богатый, с громким именем, хорошо образованный, чтобы по нему судили о нас. Вальский скучал и охотно принимал от Сильвана знаки расположения, хоть и не любил его, принимал их для препровождения времени, вследствие английского сплина. Сильван рассыпался перед ним мелким бесом, чтобы иметь право в присутствии посторонних говорить ему: «мой друг», и, взяв его под руку, шептаться и смеяться с ним.
Когда они сели в сторонку, но так, однако ж, чтобы вся молодежь могла видеть, что граф Сильван о чем-то дружески перешептывается с графом Каролем (в отворенные двери из залы все было видно в кабинете), мимо двери промелькнул старик пан Яцек Курдеш, и граф Вальский очень естественно спросил:
— Что это за подбритый старый чуб?
— А! Это великолепнейший шляхтура: именно о нем-то я и хотел поговорить с тобой.
— О нем?
— О. нем и не о нем, а так, об его дочери.
— У него есть дочь? Здесь она?
— Quelle idée! note 6 Это так себе, простуха-девочка, но хорошенькая, как дикая роза.
— Сравнение не ново, но цветисто, — заметил Кароль, пуская вверх струйку дыма.
— Представь себе, — добавил Сильван, — что-то такое невинное, такое простое, такое наивное, будто из романа, будто не с этого света, где двенадцатилетние девочки уже начинают интриговать. Бюст немножко сильный, но весьма красивой формы, личико красивенькое, улыбка чрезвычайно милая.
— Ого, ты начинаешь горячиться, поэтизируешь; уж не влюбился ли ты, чего доброго, в эту простую девочку?
— Помилуй! Влюбиться, это уж чересчур! Но кое о чем подумываю…
— Например?
— Хочу оставить по себе приятное воспоминание.
— Каким же это образом, граф?
— Затеять с ней поскорее роман без последствий!
— Без последствий! — Вальский рассмеялся со странным выражением какого-то грустного сострадания.
— А потом? — спросил он.
— Что же потом? Ничего.
— Не понимаю такого плана, без последствий!
— Как? Что ж удивительного? Хороша, молода, оригинальна, дика и проста; занимает меня, забавляет. Я езжу, мы счастливы и потом расстаемся.
— Как это великолепно придумано! Помни только, любезный Сильван, — прибавил наставительно Вальский, — что со старыми подбритыми чубами подобные планы кончаются или батожьем или венцом.
— Ха, ха! Он меня за колена обнимает, и сам же непременно хотел показать мне дочь.
— Дикие, как я вижу, у тебя понятия о людях.
Сильван улыбнулся с самонадеянностью молодого человека.
— Я надеюсь, — сказал Вальский, — что все сказанное тобою — шутка.
— Нет, это план решительный, серьезный, очень серьезный.
— Позволь же мне посоветовать тебе вовремя.
— Охотно, с условием — не отсоветовать.
— Скажу тебе только простую, верную, опытом добытую аксиому.
— Собственным опытом? — спросил Сильван с насмешкой.
— Покуда, может быть, только чужим; наконец, каким бы то ни было, но верно то, что опытом.
— Слушаю внимательно и покорно.
— Итак, советую тебе и прежде всего: никогда не пускаться в любовные интрижки с намерением разорвать их завтра; ты не знаешь себя, не знаешь женщин и не можешь предвидеть последствий. Всего легче начать, всего труднее покончить и разорвать…
Сильван засмеялся по-своему.
— Я немного старше тебя, — сказал Кароль, — слышал много подобных происшествий, хоть сам и не пускался на эти похождения. Мне, как ты знаешь, до сих пор нужны были атласное платье, кружево и благоухания, чтоб я мог влюбиться; идеал мой должен быть наряден, должен быть офранцужен, быть из нашего круга; я не смотрел даже на шляхтянок, потому что у них руки красные и лицо загорелое…
— Не думаешь ли ты, что моя такова! — воскликнул Сильван. — Ручка как из мрамора…
— Тем хуже! Слушай дальше. Я знаю не одну подобную историю; они всегда кончаются печально. В наших гостиных игра равная: эти барыни видят отлично и знают, с чем мы являемся к ним, они не рассчитывают на нас более, чем нужно. В ином месте, в сфере низшей, твоя любовь вызывает сейчас мечты о свадьбе и тесной связи — игра неравная; будешь соблазнителем, а роль соблазнителя незавидна. И что же за любовь, оканчивающаяся тривиально криком, шумом, неприятностями и ничего больше?
— Ты думаешь, я вижу, Кароль, что у меня нет совести. Могу ли соблазнить и бросить, без сострадания, без…
— А что ж? Ты бы женился?
— Ну, вот опять! Это другая вещь; но разве нельзя загладить и вознаградить иначе?
— Вознаградить соблазн, обман, вознаградить разбитое сердце и жизнь?
— Ты смотришь на это с трагической стороны, которой обыкновенно в подобных связях и не бывает. Мне кажется, что на эти вещи смотрят нынче иначе. Франя моя должна будет узнать с первого разу, что жениться на ней я не намерен.
— В том-то и вопрос: может быть, она думает именно другое.
— Ну, ну, довольно! Ты, я вижу, расположен к противоречию.
— Признаюсь тебе, чуб этого пана Курдеша не обещает ничего хорошего для тебя, а что он обнимает колена — это ничего не значит: разославши ковер, всыплет тебе как следует. Много у него детей? У нее есть еще сестры?
— Нет, одна одинешенька.
— Это еще хуже.
— И шляхтяночка не так-то бедна, как тебе, может быть, кажется. Смолинский говорил, что их двести тысяч у моего отца; кроме того, деревенька без долгов и кое-что еще в шкатулке.
— Тем хуже и хуже! — прибавил Кароль. — Не советую тебе пускаться; кончишь или женитьбой, или историей.
— Вот еще! Я не так глуп!
— Придется тебе остаться или глупцом, или подлецом; выбор, признаюсь тебе, не легкий.
— На какого же я моралиста попал сегодня! — заметил Сильван, немного смешавшись. — Должно быть, ты сам запутался в каких-нибудь великолепных историях, если такая суровость прошибла тебя в отношении ко мне.
Кароль только вздохнул и ничего не ответил. Зигмунд-Август, пользуясь фигурой, в которую утащили ротмистра, неотступного кавалера графини, подсел к жене.
— Ma chérie note 7! — сказал он потихоньку.
— Что прикажешь, Гуця? — спросила графиня, наклоняясь так, чтобы движение ее выказало красивую талию.
— Скажи мне, сделай милость, что с твоей матерью?
— С моей матерью?! Кажется, голова у нее болит.
— Ты ничего не знаешь! Делала мне странные вопросы, чуть не выговоры….
— Тебе? — спросила жена, с отлично разыгрываемым притворством. — Неужели?
— Мне кажется, — прибавил с достоинством Зигмунд-Август, — я не заслужил этих выговоров.
— Какого же рода они были?
— Разные, и, наконец, и за тебя.
— За меня? — спросила в полголоса Евгения, смешавшись несколько. — Не понимаю этого.
— Мне кажется, я не заслужил их.
— Разве я показала когда-нибудь малейшее неудовольствие?..
— Было, кажется, время понять меня и оценить!
— Mon cher note 8, я тут ровно ни при чем… Не понимаю ничего…
Супруги обменялись нежными улыбками; в улыбке графа затаены были нетерпение и досада, в улыбке графини равнодушие, прикрытое нежностью; она смотрела уже в другую сторону.
— Скажи же твоей матери…
— Да, разумеется… не беспокойся об этом…
В это время явился ротмистр, и граф, с намерением, в ту же минуту нарочно встал, посмотрел на жену и, сказав что-то прибывшему, под предлогом какого-то важного занятия, поспешно удалился.
«Ах, как же он глуп, как глуп!» — подумал ротмистр.
Графиня с досадой заметила это поспешное удаление: оно говорило ей очень много, и еще больше высказал ей насмешливый, брошенный искоса взгляд графа. Ее поймали и презрительно бросили в руки ротмистра. Первый раз в жизни, может быть, кровь закипела в ней так, что румянец выступил на лице, и какой-то остроумный вопрос, которым разрешился ротмистр, разбился об ее ухо, не услышанный, и полетел в свет без ответа.
Цеся караулила у дверей, не Вацлава, потому что он был ей только пробой, чем-то в роде трупа, на котором училась она нужной анатомии сердца, но выхода графа Кароля Вальского, сидящего с братом ее в кабинете. Целый вечер уже стреляла она в него и, не видя никаких последствий, была нетерпелива и досадовала. Наконец вышел Кароль, холодный, рассеянный, равнодушный и, окинув взглядом залу, остановился в дверях, неподалеку от Цецилии, которая, как видите, рассчитала очень верно выгоды выбранного ею места. Сильвана, только что он появился, утащили танцевать; граф Вальский остался у порога и должен был уже из одной вежливости сказать что-нибудь Цесе. Она встретила слова его такими красноречивыми улыбкой и взглядом, что Вальский; если б не был так сильно расстроен и опечален, задрожал бы. То были улыбка и взгляд девочки, которой чрезвычайно хочется убедиться, что она вышла из детства; с ними сравниться могли бы только улыбка и взгляд старой кокетки.
