Чарльз Брайант воззрился на то место, где ладонь сына смяла ткань у него на рукаве. Джек мгновенно убрал руку, сожалея о вспышке чувств, уже вроде бы оставленных за спиной.
— Ты ставишь мне в вину собственные недостатки? Упрекаешь за неприятности, в которых погряз из-за себя же самого?
— Я упрекаю тебя в том, что ты используешь меня, таким способом облегчая собственное чувство вины.
— Вины?.. — повторил отец со смешанным чувством изумления и возмущения.
— Ты ведь так и не приспособился к своему новому статусу в жизни, верно? — Джек почувствовал, что после стольких лет настал наконец момент истины. — Ты сам вытащил себя из грязи и стал преуспевающим бизнесменом. Я снимаю перед тобой шляпу, потому что ты сумел сделать это, не заслужив презрения твоих бывших товарищей-шахтеров или пренебрежения людей, с которыми имеешь дело теперь.
— Не надо швырять в меня такими словами, — отозвался отец.
— Тогда, наверное, тебе не следовало давать мне образование, — прорычал Джек, сдирая галстук и распуская воротник сорочки. — Неужели ты думал, что я буду счастлив так вот работать всю жизнь? На шахте, когда я сплю на накрахмаленных простынях, выглаженных служанкой, и раскатываю на роскошном автомобиле с шофером? Подумай об этом! Ты заставляешь меня терпеть постоянные нападки как расплату за твой успех. Ты бросил меня, при этом надеясь, что, заставляя сына работать в шахте, тем самым сохраняешь верность своим корням. Нет ничего достойного в том, чтобы демонстрировать, что твой единственный наследник вкалывает на шахте. Из этого для меня получается только унижение, и ты — его главный зачинщик.
Глаза отца приобрели цвет гранитной скалы, на вершине которой они находились, и Джек знал, что такие же изменения произошли с ним самим. Как часто говаривала мама, они походили друг на друга, будто две горошины в стручке. Над их головами в высоте парила чайка, ожидая воздушной струи, которая вознесла бы ее наверх. Джек почувствовал себя таким же одиноким, какой казалась ему эта птица.
— Как же, по-твоему, мне стоило бы поступить с тобой? — осведомился отец. — Я вырастил тебя…
— Да, но ты меня ненавидишь. Я для тебя воплощаю то, что несут с собой деньги.
По лицу отца было видно, что он опешил. Помолчав, Чарльз внезапно встал и принялся отряхиваться.
— Это нелепо. Я сделал тебя тем, что ты есть!
Боль разочарования проникла Джеку в самое сердце. Он окончательно утратил надежду на то, что между ним и отцом возможно открытое и честное объяснение.
— Так ты гордишься мной, тем, чем я стал?
Вместо ответа Чарльз Брайант склонился и стал поднимать с земли пиджак и шляпу, избегая при этом смотреть Джеку в глаза.
— Ты не виноват в том, что произошло на шахте.
— Я не нуждаюсь в твоих подтверждениях, чтобы это знать, хотя воспоминание о том, как ты за меня заступился, навсегда унесу с собой.
Мгновенно вспыхнув, взгляд отца встретился с взором Джека. В стальной глубине глаз Чарльза заблистали такие же искры.
— Унесешь с собой? О чем ты?
В тоне отца Джек почувствовал знакомый оттенок презрения и ответил:
— Я намерен сделать то, что следовало бы осуществить гораздо раньше. Уехать.
— Из дома? — Отец издал короткий, жесткий смешок. — Да ты и недели не протянешь самостоятельно. Я же вижу, как ты тратишь карманные деньги…
— Не просто из дома, папа, — тихо, со странным спокойствием поправил Джек, который смотрел на отца прямо, не мигая. — Я уезжаю из Корнуэлла. Мне не нужны твои карманные деньги.
— Что? — заревел старик. — Не будь глупцом. Твое будущее…
— Не здесь, — печально закончил Джек. — Все это длилось слишком долго. Я сержусь сам на себя за то, что не осознал этого раньше.
— Но как же семейное дело? — спросил Чарльз.
— А что с ним?
— Я ведь не молодею, — почти взмолился отец.
— Я тоже, — вздохнул сын.
— А как же мама?
— Она нас любит. — Джека поражала удивительная ясность, наступившая у него в мыслях. — Это не изменится. Как и то, что мы с тобой постоянно ссоримся.
— Послушай…
— Нет, папа. Я не буду больше слушать твои правила и поучения насчет того, как мне строить свою жизнь. Я не святой, понимаю, что подвел тебя и не имею права на то, чтобы ты предоставлял мне какие-то возможности. — Поднявшись, Джек окинул взглядом панораму Пендина, потом печально посмотрел на отца. — Не говоря уже о том, что грязь липнет. Ты достаточно часто повторял мне это. Люди, среди которых мы живем, никогда не изменят своего мнения обо мне. Я злодей. Я виноват во всех смертях во Франции, на мне лежит ответственность за все загубленные и изуродованные жизни в Леванте, и я же отец незаконнорожденного ребенка Элен. Тебе действительно есть чего стыдиться. — Сунув руку в карман, он извлек из него материнские бриллиантовые часики. Убедившись, что они не потерялись во время кошмара на шахте, Джек почувствовал изумление и благодарность. — К списку моих прегрешений можно добавить и кражу. Я взял это несколько дней назад.
Отец словно утратил дар речи.
Поведав ему всю эту отвратительную историю, Джек беспомощно покачал головой и добавил:
— Я хотел расплатиться с ним побыстрее, чтобы он не преследовал тебя и маму.
— Он угрожал твоей матери?
Джек прежде вряд ли слышал, чтобы в голосе отца звучало такое чувство, а потому рассказал отцу все, что мог вспомнить, и закончил так:
— Прости меня, я, честное слово, не хотел, чтобы так получилось.
— С сэром Уолтером я сам разберусь. — Губы Чарльза исказила гримаса презрения.
Это напомнило Джеку обо всем том, что он искренне любил в отце: его спокойную силу, свойственное ему умение брать в свои руки контроль над ситуацией, нетерпимость к угрозам по отношению к своей семье.
— Так куда ты намерен отправиться? — кашлянув, спросил Чарльз.
— Наверное, в Лондон. Если получится, устроюсь грузчиком, заработаю на билет. Я всегда хотел куда-нибудь уплыть.
— А дальше что?
— Не знаю. Ты сделал из меня горняка, папа. Может, в Австралию? Говорят, там сейчас новая золотая лихорадка. Еще и опалы добывают, и бриллианты.
— В Австралию? Но ведь это на другой стороне земли! И что, черт побери, ты смыслишь в опалах и бриллиантах?
— Я быстро учусь. — Джек придвинул ладонь с часами на них ближе к отцу. — Возьми их.
Старший Брайант не прикоснулся к часам.
— Я купил их в тот год, когда ты родился. Голубой циферблат — как глаза у моего сына, сверкающие бриллианты — как моя жена.
— Я и не знал, что ты так сентиментален, — с невольной горечью отозвался сын.
— Ты много чего обо мне не знаешь.
— Положи часы ей в шкатулку.
Не глядя на часы, лежащие на ладони Джека, отец извлек из нагрудного кармана конверт кремового цвета.
— Нет, если ты решил уехать, забери их с собой. Так ты нас не забудешь. А пока возьми это.
Джек нахмурился.
— Деньги. Я собирался в Кэмборн, выдать людям жалованье, расплатиться по счетам.
— Так сделай это.
Чарльз покачал головой. Ветер с моря усилился, подхватил волосы Джека, растрепал черную шевелюру, нуждавшуюся, по мнению матери, в подравнивании. Он заметил, что волосы отца, не менее густые, но идеально уложенные с бриллиантином, не шелохнулись.
Джек молча смотрел на толстый конверт. Отец шлепнул его ему на ладонь. Это было мгновение самого тесного за все время физического контакта между ними. Они почти касались друг друга, но их разделял конверт.
— Там, кажется, слишком много. — Джек подозревал, что внутри скрыто небольшое состояние.
— Возьми его!
— Зачем? Чтобы облегчить твою совесть? — Джек пожалел об этой фразе сразу, как только она у него вырвалась.
— Нет. Твою, — покачал головой Чарльз.
Они смотрели друг на друга, внизу волны с рокотом разбивались о камни, над головой с криками кружили уже несколько чаек. Джек чувствовал, что отец тоже, как и он сам, хочет приблизиться, что-то сказать, но пропасть между ними, бескрайняя, как Атлантический океан, оказалась слишком велика.
— Ты зайдешь со мной домой упаковать вещи?
— Мне не нужны вещи. — Он бросил взгляд на конверт. — А если что понадобится, я могу купить.
Тихо вздохнув, отец принялся натягивать сюртук. При виде его темно-красной подкладки Джек вспомнил о недавнем кровопролитии.
— Но ведь надо же попрощаться с мамой… объяснить ей.
Джек лишь покачал головой, слишком взволнованный даже для того, чтобы ощутить, как жестоко кусает его холодный бриз.
— Не могу.
— Ты разобьешь ей сердце.
— Тогда ты, папа, излечи ее. Скажи ей, что я ее люблю и однажды вернусь. Но я не могу встречаться с ней сейчас — не хочу уезжать с воспоминанием о ее слезах, разочаровании и огорчении из-за моего отъезда. Лучше буду вспоминать, как она улыбалась во время нашей последней встречи.
