И раб лампа сделал это.
А султан утром посмотрел в окно – нет дворца, нет дочери, единственного ребенка! Есть пустырь.
«А я говорил!» – зашептал в его ухо везирь. – «Ала ад-Дин колдун и подлец!»
И султан приказал схватить Ала ад-Дина, бросить его в тюрьму и на следующий день отрубить голову.
Но люди, которым Ала ад-Дин раздавал много денег, узнали про приказ султана.
Всегда, мой цвэточек, полезно иметь человека, которому ты сделал добро. Только у этого человека должна быть хорошая память.
Люди собрался у дворца и начали бить окна и двери, а некоторые полезли на стены.
Везирь испугался и побежал к султану.
«О повелитель, прости этого мерзавца, иначе народ убьет и тебя, и меня!»
И султан освободил Ала ад-Дин и послал на все четыре стороны.
Ала ад-Дин, полный горя, пошел прочь из города. Он шел, плакал и стонал: «Где дворец? Где жена?»
И хотел утопиться в реке. Но вода была холодная. Ала ад-Дин сел на берег и начал заламывать руки от отчаяния. И задел перстень, который дал ему магрибинец.
Перед Ала ад-Дином возник джинн.
(«На голову он слабый…» – тихо пробурчала Жаккетта. – «Не мог в тюрьме о перстне вспомнить!»
«О, раб перстня!» – обрадовался Ала ад-Дин. – «Верни мне дворец, верни мне жену!»
«Я не могу сделать такое, повелитель!» – развел руками джинн. – «Дворец унес раб лампы и только он может вернуть его на место.»
«А можешь ты отнести меня туда, где теперь мой дворец?»
«Могу!» – сказал джинн и отнес Ала ад-Дина во внутренний Магриб.
А была ночь.
Ала ад-Дин увидел свой дворец, обрадовался и прямо на земле заснул.
Утром он нашел ручей, совершил омовение и сотворил утренний намаз.
И сел перед окном дворца.
Госпожа аль-Будур выглянула из окна и увидела своего мужа. Царевна открыла потайную дверь и Ала ад-Дин вошел во дворец.
«О, жена, ты не видела мой старый медный светильник?» – спросил Ала ад-Дин.
«О, мой господин!» – заплакала царевна. – «Я своими руками отдала его магрибинцу и потому сейчас здесь».
«Ум у женщины – что у курицы!» – говорит Ала ад-Дин. – «А где сейчас колдун?»
«Он каждый вечер приходит ко мне, говорит, что мой отец казнил тебя, хвастает светильником и уговаривает пустить на ложе. Обещает дать такую сладкую любовь, какую не получала ни одна женщина! Я его ненавижу!»
«Правильно, жена!» – говорит Ала ад-Дин. – «Врет он все. У него такая же горячая любовь, как у старого мерина! Теперь я с ним разберусь. Где он прячет лампу?»
«За пазухой, мой господин!»
«Жди меня здесь!» – говорить Ала ад-Дин. – «Я скоро приду и скажу, как мы обманем этого проклятого!»
Ала ад-Дин долго думал, а потом пошел в город и купил в лавке москательщика на два дирхема банжа[28]. И вернулся к царевне.
«Сегодня ты сделай вид, что хочешь узнать, какая горячая любовь у этого козла! – говорит Ала ад-Дин. – „Предложи ему вина, а в последнюю чашу подсыпь банжа. Когда он заснет, я сделаю все, что надо!“
«Слушаюсь, о мой любимый!» – сказал царевна и пошла одевать красивое платье.
Вечером магрибинец пришел к дочери султана и видит: сидит царевна веселая, в красивой прозрачной одежде, глаз накрашен, локон надушен, на голове жемчужная сетка.
«О, мой господин!» – говорит царевна тоненьким голосом. – «Я решила: не буду грустить. Я хочу слушать музыку, пить вино. А потом я хочу узнать, какую горячую любовь дашь мне ты!»
«О звезда моего сердца!» – растаял магрибинец. – «Я дам тебе такую горячий любовь, какую не даст ни один мужчина! Ты правильно сделала, что забыла Ала ад-Дина! Сегодня ночью ты поймешь, какая разница между тихим ослом и неистовым жеребцом! Жеребец, как ты понимаешь, буду я!»
«Сын гадюки!» – думал Ала ад-Дин за дверью. – «Это я-то тихий осел?! Да мой пыл больше, чем у дикого верблюда! Горячее меня нет скакуна на земле! Я один ласкал весь гарем султана, когда тот болел, устав от мужской обязанности и наложницы сильно страдали. Весь гарем возносил хвалу Аллаху за мою силу и мощь! Никто не обиделся, что его обошли и отвесили меньше, чем другим!»
«О мой господин!» – говорит царевна и голос ее звенит, как колокольчик. – «Твой слова зажигают огонь в моем розовом саду! Скорей неси вино, будем пить, будем петь, будем тушить мой пожар! А?!»
Магрибинец улетел от радости и побежал за вином и музыкантам.
И вот наступила ночь.
Царевна аль-Будур танцевала перед колдуном с движениями каирскими и истомой нубийской, жаром сандийским и томностью александрийской.
А магрибинец пил чашу за чашей.
«О моя небесная гурия!» – говорил он, подмигивая царевне, когда хмель уже взял язык его в плен. – «Подожди, скоро я воткну свой клинок в твои ножны!»
«Только не промахнись, о косоглазый!» – злился за дверью Ала ад-Дин.
«О да, мой господин!» – кивала Бадр аль-Будур. – «Твое серебряный копье попадет в мое золотое колечко! Выпей еще и эту чашу!»
Магрибинец выпил последнюю чашу с банжем и бедная Бадр аль-Будур так и не узнала, чем отличается любовь мужчины из внутреннего Магриба от любви мужчины из её родного города!
Потому что Ала ад-Дин отрубил колдуну голову.
«Иди в другую комнату, жена!» – сказал он. – «И жди меня. Я сделаю дела и возмещу тебе то, что обещал колдун. Неистовый жеребец! Ха!»
Когда царевна ушла, Ала ад-Дин достал у магрибинца из-за пазухи лампу и потер.
«Слушаю, мой повелитель!» – сказал джинн.
«Отнеси дворец вместе с нами обратно, раб лампы! Но сначала принеси мне напиток, что увеличивает мужскую силу!» – приказал Ала ад-Дин.
«Слушаю и повинуюсь!» – поклонился джинн и исчез.
И некоторое время спустя Ала ад-Дин вошел к царевне аль-Будур. И трудился так, как не трудился в гареме у султана!
А утром дворец стоял на месте.
Султан увидел его и кинулся проведать свой единственный дочь. Найдя царевну живой и здоровой, он простил Ала ад-Дина.
И все они зажили счастливо.
Только Бадр аль-Будур долго ломала голову: ведь если по воле Аллаха магрибинец все равно получил бы свою смерть от Ала ад-Дина, может не стоило отвергать его любовь? Может он не врал, а говорил правду? Как теперь узнать?
Вот такая история, мой цвэточек, произошла с Ала ад-Дином, сыном бедного портного.
* * *
Уже на рассвете пришел грязный, покрытый пылью Масрур. С пустым мешком.
* * *
Наверное, количество все-таки перешло в качество и наглядное обучение сыграло свою важную роль. После того вечера Жаккетта задвигала «пэрсиком» более-менее правильно.
– Молодец! – хвалила ее Фатима. – Двигай пэрсиком, двигай, колыхай! Ты должна бросать взгляд на господина, взглядом все обещать господину, но сразу ничего не давать господину! Знай себе цену! Но когда глаза господина уже будут метать искры, скажи ему самым нежным голосом.
И Фатима произнесла арабскую фразу.
Жаккетта билась и так, и этак, но повторить ее правильно не смогла.
– Ладно! – махнула рукой Фатима. – Скажи ему на вашем языке: «О мой господин, любовь к тебе поселилась в моем сердце и огонь страсти сжег мою печень!» Умный господин поймет, а глупый попросит ученого человека перевести и все равно поймет! И когда он это поймет, ум его улетит от радости и, значит, он попал в твои сети!
Фатима развалилась на подушках.
– Весь город шепчет, как Бибигюль нашла в своем саду зарезанного человека! – довольно сообщила она.
– А разве это не тайна? – удивилась Жаккетта, продолжая двигать «пэрсиком».
– Конечно, тайна! – кивнула Фатима. – Потому и шепчет, а не кричит на весь базар. Нет мощи и силы ни у кого, кроме как у Аллаха высокого, великого! Бибигюль заплатила кади большие деньги, чтобы не было шума. Помнишь того старика на пиру? Он подарил мне браслет на ногу!
Излучающая довольство Фатима подняла ногу и показала красивый браслет.
– Он сказал, что у меня такая бесподобная маленькая ножка, словно конец курдюка, бедра как подушки, набитые страусовыми перьями, а между ними вещь, которую бессилен описать язык и при упоминании ее изливается слеза! Ах, старый бесстыдник!
Жаккетта с некоторым сомнением осмотрела слоноподобные окорока госпожи, но потом решила, что по сравнению с раскормленной и правда похожей на подушку ногой, пухлая ступня кажется маленькой. Кто их знает, эти курдюки, может у них именно такие концы.
– И что без тяжелого браслета я буду парить над землей, и меня унесет в море ветер! Ах, баловник! – игриво закончила Фатима. – Продолжай танцевать, мой цвэточек!
Жаккетте было не по себе. Она сердцем чувствовала, что тот вечер прервал тянучую, как медовые сладости и восточные песни, череду событий.
Поэтому она даже не удивилась, когда вошел серьезный, собранный Масрур и, обращаясь к хозяйке, пропищал:
– Шейх Али!
Фатима вскочила с подушек и торжествующе пророкотала:
– Так вот что ждала эта мерзавка Бибигюль! Как я могла забыть! Шейх Али идет из пустыни! Шейх Али!
У Жаккетты сжалось сердце. Она сразу стала чужой в этой комнате. Товар, только товар.
