«Да черт вас всех побери! Никто ведь никогда меня не слушает, никто ничего не желает замечать, никто ни хрена не желает делать! Ты тут бродишь, ослепнув и одичав от усталости, а они тем временем продолжают мастерить рождественские игрушки и жарить яичницу!» «Да пошло оно все», – сказала я, в рамках эксперимента глядя на ПиДжи, и тут же подумала: «Интересно, как он на это отреагирует?» «Да пошло оно все», – тут же с восторгом повторил он следом за мной. Мы снова побрели по тропинке вдоль берега, крича: «Майк! Майк!» А вокруг становилось все темнее, и ПиДжи Пиг просунул свою озябшую ручонку в мою ладонь, тоже ледяную. Так мы и шли с ним сквозь ночную тьму, и я спрашивала себя: «Как это мне пришло в голову, что я могла бы его убить? Ведь он же сама верность!» Хотя, если бы ПиДжи действительно утонул, кого‐нибудь потом назвали бы в его честь. «Идем, ПиДжи, – сказала я ему. – Только свистеть ты уж пока перестань». Я встала у него за спиной, сунула замерзшие руки в капюшон его пальто из шерстяной байки и стала потихоньку, ласково подталкивать его в сторону дома.
Когда мы туда добрались, воздух там показался мне переполненным повисшими в нем бесчисленными обвинениями в наш адрес. Где это мы столько времени шлялись? Неужели возле канала, где полно бродяг и всякого сброда? Я заметила, что мама уже успела вымыть миски Майка и поставила их на сушилку. Поскольку обычно хозяйственностью моя мать не отличалась, мы с ПиДжи уже по одному этому признаку поняли, что Майк домой больше не вернется; он навсегда сгинул; во всяком случае, в нашу дверь он уже никогда не войдет. И тут я все‐таки не выдержала и расплакалась – не от усталости, нет, хотя за тот день ее накопилось немало. Эти горькие слезы хлынули так внезапно, что я уже ничего не видела перед собой, даже рисунок на обоях. Но потом я увидела, что ПиДжи, раскрыв рот, растерянно на меня смотрит, и тут же постаралась взять себя в руки, страшно жалея, что позволила себе расплакаться в его присутствии. Стиснутыми кулаками я быстро вытерла слезы и поспешила заняться чем‐то насущным.
Когда я уже немного подросла, но детство мое все еще продолжалось, вдруг начали исчезать мои сверстники. Они исчезали и на окраинах нашего фабричного городка, и в пригородах Манчестера, и тела их – увы, далеко не все – впоследствии обнаруживали на вересковых пустошах. Тела были закопаны в землю, образуя своеобразное кладбище, рядом с которым я родилась и выросла, так что меня с раннего детства наставляли, как я должна себя вести, проживая в столь опасной местности. Вересковые пустоши всегда наказывали тех, кто оказался в неправильном месте в неподходящее время. И тех, кто проявил подобную глупость, как и тех, кто просто оказался неподготовленным к встрече со смертельной опасностью, пустоши попросту убивали. Бродяги и просто любители дальних прогулок, явившиеся на пустоши из большого города, а также беспечные мальчишки в вязаных шапках с помпонами – все они могли много дней ходить там кругами и в итоге умирали под открытым небом от истощения, утратив последние силы. Отправившимся на поиски заблудившихся спасательным отрядам действовать мешали плотные туманы, которые подобно савану окутывали пустоши. В целом эта местность казалась довольно безликой, хотя и обладала своими собственными возвышенностями и впадинами; ее округлые холмы катились словно неторопливые могучие волны, то вздымаясь, то опадая, а среди холмов бежали ручьи, тянулись тропы, идущие как бы из ниоткуда в никуда; под ногами там вечно чавкала напитанная влагой земля, а на склонах тамошних холмов долго-долго не таял ноздреватый снег; порой случалось, что из внутренних районов страны с пронзительным визгом налетал на вересковые пустоши стремительный шквал, но и это тоже считалось вполне характерным для данной местности: там даже при самой мягкой погоде в воздухе всегда чувствовалось некое беспокойство, запах неприятных миазмов, точно отзвук никому не нужных воспоминаний. А уж когда улицы окрестных селений накрывали отвратительная морось и густой туман, очень легко было представить себе, что если сделаешь хоть шаг из родительского дома, если выйдешь за пределы своей улицы, а тем более своей деревни, тебе неизбежно будет грозить страшная опасность; один-единственный рискованный шаг, одна крохотная ошибка – и ты пропала.
В годы моего детства еще одной возможностью пропасть, сгинуть, быть обреченным на погибель считалось проклятие. Ведь проклятые осуждены навечно оставаться в аду, и со мной, ребенком из католической семьи, в те далекие 1950‐е годы это могло произойти проще простого. Тебя мог поймать в самый неподходящий момент, например, водитель автомобиля, гнавший вовсю, а ты ему подвернулась как раз между двумя исповедями, которые полагалось обязательно совершать каждый месяц, – когда твоя иссушенная грехами и не получившая должного благословения душа могла с легкостью отделиться от тела, как бы отломиться от него подобно сухому сучку. Наша школа стояла в этом отношении весьма «удачно»: как раз в этом месте дорога два раза красиво изгибалась, так что риск всевозможных несчастных случаев был очень велик. Спасти свою душу было, конечно, можно, но для этого в последние мгновения жизни, в сумбуре сокрушенной плоти, переломанных костей и льющейся крови, нужно было просто вспомнить нужную формулу: точные слова молитвы. Все дело было во времени – требовалось просто успеть. Но мне казалось, что вряд ли спасение было как‐то связано с проявлением Высшего милосердия. Господне милосердие вообще представлялось мне смутной теорией, которую я ни разу не видела примененной на практике. Зато мне не раз доводилось видеть, как те, кто обладал и силой, и властью, из любой ситуации извлекали для себя максимальную выгоду. Политика игровой площадки и школьного класса не менее поучительна, чем политика парадных маршей и выступлений в сенате. Я уже и тогда понимала, а несколько позже мне дополнительно разъяснил это Фукидид [7], что «сильные забирают то, что могут, а слабые отдают им то, что должны».
Соответственно, если дома сильные объявили тебе: «Мы едем в Бирмингем», ты должна ехать в Бирмингем. Мать сказала, что мы едем в гости, и я спросила, к кому, потому что раньше мы никогда в гости не ездили. В одну семью, с которой мы с тобой пока не знакомы, ответила мама, и даже не знаем, что это за люди. И еще несколько дней после того, как мне объявили о предстоящей поездке, я все
