Ветка погасла, когда Осташа ползком пробирался сквозь какую-то чертову глотку. Осташа полежал, слыша только бой своего сердца. Даже голос Чупри затерялся в изгибах всех этих кишок. Но потом Осташа пополз снова, пока не почуял, что куда-то выбрался. Он осторожно сел и принялся дуть на красный уголек на конце своей ветки. Уголек затлел поярче. Осташа начал махать им в пустоте, пока не выскочил робкий язычок огня. Язычок выглянул — и тотчас спрятался опять, но Осташа увидел, куда пробираться дальше.
В темноте, в тишине, вздрагивая от каждой упавшей капли, Осташа лез по самому краешку безумия. Саднящими, окровавленными ладонями он ощупывал склизкие валуны перед собою. С тягучим бережением упирался избитыми коленями в каждый камень.
«Ты мне заплатишь, Чупря, за весь этот страх… Ты мне за все заплатишь… Я тебя убью, страшно убью, Чупря…» — истово повторял он про себя как молитву.
И вдруг призрачный, потусторонний звук, тихий, но ошеломляющий шепот, словно дымкой, скользнул вдоль его ушей. Слипшиеся от глины волосы шевельнулись на висках.
«Демоны за мной пришли? — подумал Осташа. — Это за то, что я барку убил?..»
Он приник к каменной груде, будто надеялся, что демоны его не заметят.
«Осташ-шка… Осташ-шка…» — ползло в темноте.
Осташа поискал на груди крест, сжал его, боясь сорвать с гайтана. Без креста ему отсюда не выбраться. Он хотел что-нибудь прочесть, но замерзшие губы прыгали, бессмысленно повторяя: «Мама-матерь Богородица… Де-дева Пречистая… Спаси и помилуй… Спаси и помилуй!..»
«Осташ-шка… Ты где?..» — явственно различил Осташа.
Капля упала ему на лицо. Потом другая. И Осташа вдруг вспомнил, что такие же капли разбудили его ночью в чуме Бойтэ после той дикой любви. Осташа заметался, но обхватил себя руками, словно веревками обвязал.
И вдруг все без света засияло вокруг волнами, заколыхалось незримыми позарями. Осташа изумленно взирал на этот невидимый свет, который обернулся вокруг него раз, другой, третий, расплылся тонким-тонким кругом и растаял, как не было.
— Господи, выведи меня! — в тоске и отчаянии закричал Осташа.
Его крик наполнил всю пещеру, заколотился в стены и своды, как заживо погребенный. Осташа и сам чуть не оглох. Роса посыпалась с потолка. А потом замогильный шепот вдруг стал отчетливее: «Лезь обратно, обратно!..» «Это же Чупря Гусев орет, меня подзывает! — осенило Осташу. — Я уже близко к выходу из петли — вот и услышал!..»
И все стало понятно, и тьма вдруг сделалась плоской, как слепота, как зрение при завязанных глазах. Но чувство бессветного сияния не угасло. Оно, это сияние, было не добрым и не злым, не теплым и не холодным — оно просто было. А с ним все остальное было уже не страшно.
Осташа выглянул из дыры и увидел Чупрю. Чупря не полез в петлю. Он наверняка не знал про петлю, но звериным воровским чутьем понял, что не стоит туда соваться. И теперь Чупря лежал на брюхе, светил в проход пучком лучин и кричал:
— Да вылазь же ты, идолище!.. Нету там другого выхода!..
За пятками у Чупри горел неплохой костер из сучьев, что Чупря притащил с собой. Чупря звал Осташу и ждал, держа в одной руке лучины, а в другой — нож.
— Думаешь, один ты про пещеру за езуиткой слышал? — орал он. — Да многие про нее знают! И я знаю! Я сразу понял, куда ты с Чусовой стреканул! Не спешил даже, знал, что туточки тебя найду! Вылезай давай! Замерз я!..
Осташа выбрался и поднялся на ноги, насколько позволял потолок. Чупря орал и сам себя оглушал, ничего не слышал. Осташа нагнулся и выбрал камень поухватистее. Постоял, глядя Чупре на спину. Подумал. А потом прыгнул на эту спину коленями и с размаха ударил камнем Чупрю в затылок.
Чупря уронил голову, обмяк и вмиг затих. Нож со звяком выпал из пальцев, лучинки рассыпались и разгорелись ярче. Осташа стоял коленями на спине Чупри и видел, что затылок у Чупри заблестел и кромка камня у него в руке тоже.
— Получи, — без ярости, без гнева, с одной только бесконечной усталостью сказал Осташа. — Получи, гад. Сейчас затушу костер и оставлю тебя в темноте. Ползай, ищи выход, как я ползал. Не буду тебя убивать. Очнешься — и пусть тебя господь судит. Решит помиловать — так выведет…
Осташа слез с Чупри, поднялся и принялся пинками разбрасывать поленья. Угли и искры светляками усеяли весь пол.
Осташа вдруг вздрогнул, оглянулся. Чупря лежал без движения, но дыхание его было слышно.
— Я сегодня столько народу хорошего убил… — вдруг с ужасом сказал Осташа. — Таких людей! Таких людей погубил!.. А ты… А ты Алфера Гилёва с Чегена скинул, ты Федьку Милькова застрелил!.. И чтобы после этого я — убивец тебя — убивца живым здесь оставил?!.
Осташа словно сломался пополам, наклонился, схватился за края огромного валуна и со стоном вырвал его из россыпи. Извиваясь всем телом под тяжестью камня, Осташа шагнул к Чупре.
— Принимай! — прохрипел он и уронил валун Чупре на голову.
А потом утер лицо грязной рукой, поднял еще горящее полено и полез к выходу.
Как выбраться сквозь ледяную трубу, где и зацепиться не за что, он даже и не подумал. А думать и не пришлось. Едва Осташа приблизился к этой трубе, из нее, будто сама собой, выпала веревка.
По веревке Осташа вытянул себя сквозь ледяную трубу и вывалился наружу — словно из промерзшего подпола поднялся в натопленную избу. И первым, что он увидел, был граненый ствол его собственного штуцера, глядевший на него пустой дыркой дула.
В темноте на площадке под Кладовым камнем ярко и щедро горел костер. Веревка, брошенная в пещеру, другим концом была привязана к стволу сосны. У сосны со штуцером в руках и стоял Колыван.
— Не целься зря, — просипел Осташа, не подымаясь на ноги. — Мой штуцер в меня стрелять не будет.
— Отчего это? — недоверчиво хмыкнул Колыван.
— Он заговоренный. Я на него камлал.
Колыван покрутил штуцер в руках, посмотрел замок.
— А я с Гусельного стрелял в тебя из него, — сказал он. — Ничего, сработал штуцер. Только вот не попал я. В раму от кровли твоей барки попал. Потому и упала рама.
Осташа замученно посмотрел на Колывана.
— Врешь ведь, — устало возразил Осташа. — Я что, не помню, где ты стоял, где мы с Чупрей вынырнули?.. Ты в Чупрю стрелял. Меня ты убить не можешь — иначе как крест свой вернешь?
Колыван не ответил и штуцера не убрал.
— А Чупря где?
— В пещере.
— Чего не лезет?
— Не может уже.
— Мертвый, что ли? — как-то тускло и странно спросил Колыван. — Чего ты с ним сделал?..
— Защекотал.
Колыван убрал штуцер, отвернулся, пошел к костру и присел на камень, застеленный лапником.
— Иди погрейся у огня, — издалека позвал он.
Осташа с трудом поднялся на четвереньки, встал и тоже подошел к костру. Колыван пихнул ему ногой комель толстой сушины. Осташа опустился на комель и протянул к теплу ладони.
— А пожрать чего дашь?.. — спросил он. Колыван молча достал откуда-то из-за спины краюху хлеба в тряпице, развернул, отломил половину и кинул Осташе.
— Видишь, котелок только поставил… Жри пока хлеб, похлебка еще не скоро будет…
Глядя в угли, Осташа жевал хлеб, хрустел горбушкой. Колыван молчал, о чем-то думал, шевеля бородой. Штуцер лежал на земле.
— Убери ружье от тепла, — сказал Осташа. — Нагреется — пальнет. У меня такое было однажды.
Колыван послушно нагнулся, поднял штуцер и убрал его себе за спину, прислонил к дереву.
— А Фармазона ты тоже убил? — нехотя спросил он Осташу.
— Тоже.
Колыван поднял на Осташу красные от костра глаза. Взгляд их был страдальческим и слепым.
— Недооценил я тебя, — негромко признался Колыван. — Да кто бы мог подумать?.. Мальчишка, щенок… А ведь двух таких лютых воров уложил… Скит разорил, цареву казну отыскал, меня — меня! — Разбойник-боец отуром пройти заставил!.. Еще Конон всех от тебя остерегал, да я не поверил… Старый я. Пора мне.
— Пора — дак уходи, — не пожалел Колывана Осташа.
Свет костра доставал только до половины шороха, и стена Кладового была совсем невидима. Но все равно как-то ощущалось, что рядом — огромная холодная скала, и костер горит на склоне, и вокруг буреломный лес, а внизу — дикая речка. Рокот Поныша темным крылом обмахивал полянку с одной стороны, тяжкая тишина скалы — с другой. Рокот был ниже, а тишина — выше полянки. Казалось, что полянка с костром, с Колываном и с Осташей несется на спине огромного орла, который завалился набок, заходя в поворот.
— А Нежданку тоже ты спортил? — спросил Колыван так, как парнишки друг у друга спрашивают, а не взрослые мужики.
— Не Прошка же Крицын.
— Женишься?..
Осташа усмехнулся:
— У кого ты мой штуцер добыл?
Штуцер он оставил в чуме Бойтэ, когда в ужасе бежал от вогулки, чтобы в своем дому увидеть ужас еще больший: повесившуюся Макариху и Пугачева с отрубленной головой.
— У кого, помнишь? — повторил Осташа. — Ну и сам должен догадаться, кто мне люб.
