лицо госпожи, — вдруг промолвил Син Мён, посмотрев на капитана, — мы все для нее выходцы с того света, недостойные жизни. Мне до сих пор снится та страшная ночь, Соджун. Никого, кто погиб той ночью, не похоронили, как того требует обычай. Никого, кроме семьи Пак Шиу…
Соджуна будто плетью вытянули, он замер сам, и конь под ним остановился. Син Мён, заметив такую реакцию, усмехнулся:
— Я знаю, что ты вывез тела и предал земле. Ты же знаешь… знаешь, что на площади выставлялись головы предателей. Среди них были головы и Пак Шиу, и его сыновей, правда, неузнаваемые. Я не смог сделать этого же для отца и брата моего друга Ким Сынъю, потому что Ким Чжонсо все знали в лицо. Он был прекрасным полководцем! Отцом солдатам! За ним было радостно и легко идти, вот только… Эх!
И столько горечи было в этом возгласе, что капитан отвернулся. Син Мёна он уважал и ценил, но, соприкоснувшись с его горем, теперь и понимал лучше.
— А та девушка… старшая дочь принца Суяна, она… она покинула резиденцию? — вдруг тихо спросил начальник стражи, так тихо, что Соджуну пришлось наклониться к нему, чтоб расслышать.
— Вы говорите о госпоже Ли Сэрён? — спросил он неуверенно.
— Теперь она ее высочество принцесса Сэрён.
Соджун лишь раз видел ее. Ей было шестнадцать лет, и она единственная из всех детей Суяна не говорила о дворце. Капитан слышал, как она ругается с матерью и наотрез отказывается переезжать.
— Она… она не хотела переезжать во дворец.
Син Мён понимающе закивал:
— Да, это и понятно. Она дружила с принцессой Гёнхе и даже готова пойти к ней служанкой, но ее высочество не желает видеть дочь человека, свергшего ее брата.
И тогда Соджун вспомнил об одном разговоре, который слышал в венценосной семье. Он глянул на начальника стражи и вздохнул.
— Я слышал это от других…
— Слышал, что я буду зятем его величества короля Седжо, женившись на его благородной дочери Сэрён? — перебил, усмехнувшись Син Мён.
Он будто совсем протрезвел, даже поводья отобрал у Соджуна, тронул пятками скакуна, тот пошел резвее, а по лицу начальника стражи скользили тени.
— Она лучшая из всех женщин, что я знаю, и я женюсь, если придется. Но она… она быстрее повесится на хвароте[9], чем выйдет за меня. И не потому, что не любит меня, а потому, что любит другого. Она невеста моего друга Ким Сынъю.
Соджун опешил.
— Сын Ким Чжонсо, сторонника короля, и дочь принца Суяна[10]? — кое-как пролепетал он.
Син Мён усмехнулся:
— Так же невозможно, как единственный сын министра финансов и жена изменника. Однако ты ради любимой даже из отчего дома ушел.
Остаток пути они проделали в тишине, и, когда ворота закрылись за спиной Син Мёна, Соджун отправился домой.
Было далеко за полночь, когда он расседлывал коня. Сначала он хотел попросить Анпё, но, подойдя к домику услышал колыбельную, что пела Гаыль, и кряхтение ребенка. Губы невольно расплылись в улыбке.
«Хоть одна прекрасная новость»,— усмехнулся он и поплелся в конюшню.
В купельной над потухшим очагом стоял ведерный чан с водой. Угли почти погасли, однако вода была теплой. Соджун поставил фонарь на стол и увидел стопкой сложенную одежду, улыбнулся заботе и стал стаскивать с себя надоевшую за эти дни униформу.
Он натирал шею мочалом и все думал и думал о Син Мёне, о его страшной судьбе, такой судьбе, что и врагу не пожелаешь. Пытался примерить на себя: а сам бы смог так? И выходило, что не смог. Как ни думал, а сходился на этом.
Он думал о завтрашнем выходном, когда увидит ребенка Анпё, увидит всю семью, и был так погружен в свои мысли, что крайне удивился, когда открыл дверь в собственную комнату.
Лучина, догорев, свалилась в чашу с водой, и потому в комнате царила темнота. Свет полумесяца позволял едва различать предметы. Перед тюфяком стоял столик, накрытый тканью. От него доносился запах тушеного мяса и пряных гарниров: Елень позаботилась. Это она, решив, что Соджун будет голоден, оставила ему ужин. Пустой желудок тут же отозвался громким урчанием, и капитан улыбнулся. Он присел у столика, зажег лучину, снял ткань, а потом ел и улыбался, не думая ни о чем. Так было проще. Так было легче жить. И совсем не хотелось думать, а что еще уготовила ему Судьба…
[1]Дворец Кёнбоккун – дворец короля.
[2] Евнухи – слуги короля мужского пола. Корейские придворные евнухи набирались из мужчин, которых лишали естества заранее, в возрасте 14–16 лет. Они обладали меньшим политическим влиянием, чем, например, евнухи Древнего Китая, однако имели и немало привилегий. Им, в частности, разрешалось не только жениться, но и продолжать род, усыновляя девочек и мальчиков; последних, впрочем, тоже полагалось оскоплять.
[3]В 1461 г. принцесса Гёнхе и её супруг были обвинены в заговоре. Гёнхе разжаловали в рабыни с потерей всего имущества и прав, а супруг был казнён четвертованием. Позднее королева Чонхи настояла на том, чтобы Седжо восстановил принцессу в статусе. Примечательно, что пятилетний сын Гёнхе под репрессии не попал
[4] Ким Чжонсо (1383–1453) генерал, изначально назначенный в завещании королем Мунджоном регентом молодого монарха, так как тот был слишком молод для управления народом. Все политические процессы взяли под свой контроль главный государственный советник Ин Хван Бо и генерал Ким Чжон Со. В 1453 г. правительство было свергнуто в результате переворота. Ин Хван Бо и Ким Чжон Со были захвачены и после пыток казнены перед воротами дворца Кенбоккун. (Тот самый кровавый день переворота, когда погиб Пак Шиу).
[5]У короля Седжона Великого было восемнадцать сыновей и четыре дочери. Каждый из принцев мог претендовать на престол, но для этого нужно было обойти главных претендентов – детей от законной (первой) жены. Принц Суян был рожден законной супругой, как и принц Анпхён, которого отправил в ссылку, а затем выслал яд, так как видел в нем соперника. Не остановившись на этом, великой королевской милостью он отправил яд шестерым единокровным братьям. Эти шестеро вошли в историю под сводным именем юкчонъён 육종영 六宗英 – “шестеро славных королевской крови”. Последнего
