Из облака дыма и снега показался государь в шинели и каске. Он рукой смахнул снег с полы шинели.
Кучер Фрол Сергеев с трудом остановил испуганных лошадей. Конвойный офицер, ротмистр Кулебякин, с окровавленным лицом, без папахи, соскочил с лошади и побежал к государю.
– Ваше императорское величество, – сказал он, почтительно беря государя под руку, – вы ранены?
– Я ничего, – сказал государь, – а посмотг'и, что они наделали!
Государь показал на мальчика, катавшегося в судорогах по панели, и на убитого казака, лежавшего на улице.
– Это кто такой?
– Максимов, ваше императорское величество.
– Цаг'ствие ему небесное! Всё из-за меня… из-за меня…
Кучер осадил карету. У неё была выбита спинка, но ехать было можно. Полковник Дворжицкий подъехал с санями.
– Ваше императорское величество, умоляю вас, – сказал он, – садитесь в сани, едем во дворец…
Государь спокойно посмотрел своими прекрасными глазами на полицмейстера и сказал:
– Погоди…
Фрол снял шапку и сказал со слезами в голосе:
– Ваше императорское величество, царь-батюшка, садитесь, не то злодеи убьют…
Государь махнул кучеру рукою и обратился к следовавшему за ним Кулебякину:
– Кулебякин, там ещё казак… Что с ним?
– Это Лузенко, ваше императорское величество, он, кажется, только ранен.
Государь ещё раз перекрестился.
– Ужасно, – сказал он, – хуже, чем на войне. Это что же? – обратился он к Дворжицкому, показывая на Рысакова. – Этот и бг'осил?
– Так точно, ваше императорское величество.
Государь подошёл к Рысакову.
– Ты кто такой? – строго, но не сердито сказал государь.
– Мещанин, – хмуро, глядя в землю, ответил Рысаков. – Грязнов!
– Смотг'и ты у меня! – Государь погрозил пальцем в белой перчатке Рысакову.
– А где взог'вало? – сказал государь и пошёл к тому месту, где в снегу чернело круглое отверстие воронки взрыва.
Государь был совершенно спокоен. Он знал, что у него есть долг перед убитыми и ранеными, долг перед собравшейся толпою. Он не может ничем показать своего волнения или растерянности.
Кто-то из толпы громко спросил:
– Что с его величеством?
– Слава Богу, ничего, – сказал государь и услышал, или ему только показалось, что он услышал, как кто-то мрачно и угрюмо сказал:
– Погоди, ещё рано благодарить Бога…
В тот же миг как бы огонь охватил государя. Страшный грохот оглушил его. Всё потемнело перед глазами, всё исчезло. Государь ощутил холодное прикосновение снега к лицу, страшную, непереносимую боль в ногах, на мгновение перед ним мелькнуло чьё-то совсем незнакомое лицо, и государь, застонав, закрыл глаза.
Студент Гриневицкий, двадцати одного года, быть может, после Желябова и Перовской самый убеждённый в необходимости «акта», сказал: «Погоди, ещё рано благодарить Бога» – и, выхватив из-под полы круглую бомбу, завёрнутую в носовой платок, обеими руками с силой бросил её к ногам государя.
Взрывом оторвало государю обе ноги выше колена, и государя отбросило к панели Екатерининского канала, где он и лежал в полузабытьи, хватая руками снег и тихо стеная. Этим же взрывом поразило Гриневицкого, и тот лежал без признаков жизни у самой решётки канала.
Толпа в панике разбежалась во все стороны, и прошло несколько мгновений тяжёлой тишины.
– Помогите… Помогите! – простонал государь.
Какой-то прохожий по имени Новиков и юнкер Павловского училища Грузевич-Нечай первыми подбежали к государю.
– Мне холодно… Холодно, – тихо сказал государь.
Два матроса 8-го Флотского экипажа подхватили государя под разбитые ноги и понесли его к саням Дворжицкого. Они были с винтовками и в волнении и страхе за государя не догадались оставить ружья, и ружья мешали им нести.
Из Михайловского дворца, где были слышны взрывы, почувствовав недоброе, прибежал любимый брат государя великий князь Михаил Николаевич.
Государь очень неудобно полулежал в узких санях Дворжицкого.
Великий князь подошёл к нему и, плача, склонился к лицу государя.
– Саша, – сказал он, – ты меня слышишь?
И будто из какой-то глубокой, могильной дали послышался тихий ответ государя:
– Слышу…
– Как ты себя чувствуешь?
После долгого молчания государь сказал очень слабым, но настойчивым голосом:
– Скорее… Скорее… Во дворец…
Кто-то из окруживших сани офицеров или прохожих сказал:
– Не лучше ли перенести в ближайший дом и сделать перевязку?
Государь услышал эти слова и громче и настойчивее, всё не открывая глаз, сказал:
– Во дворец… Там умереть…
Государя уложили в санях спиною к лошадям, Кулебякин сел у ног государя, положил его окровавленные ноги к себе на колени и накрыл их чьею-то поданной ему солдатской шинелью.
Государь открыл глаза и узнал Кулебякина. Увидев, что лицо ротмистра было залито кровью, государь тихо и участливо спросил:
– Кулебякин, ты г'анен?
– Ваше императорское величество, что думать обо мне… Царапина, и только…
Кулебякин заплакал. Государь тихо пожал руку своего конвойного офицера, закрыл глаза и не произнёс больше ни слова.
Когда сани въехали на высокий подъезд дворца и были раскрыты настежь двери, чтобы внести государя, сопровождавший его и на войну сеттер Милорд, как всегда, бросился навстречу своему хозяину с радостным визгом, но вдруг почувствовал кровь и, не услышав голоса государя, упал на ступени лестницы без сознания. Паралич охватил его задние лапы.
Государя внесли в его рабочий кабинет и там сначала посадили в кресло, потом переложили на узкую походную койку.
Дворцовый комендант приказал начальнику внутреннего пехотного караула, только что заступившего на посты, лейб-гвардии Финляндского полка поручику Савицкому поставить часовых около спальни государя и никого не впускать, кроме членов царской семьи.
Вызванные спешно доктора – дворянин, врач лейб-гвардии Стрелкового батальона, придворный врач Боткин и придворный хирург Круглевский забинтовали ноги. Государь был без сознания.
Подле раненого стояли государь наследник с женою и сыном, Николаем Александровичем, княгиня Юрьевская. Врачи совещались между собой.
– Ваше сиятельство, – тихо обратился к Юрьевской Кругловский. – Ампутация ног неизбежна. Разрешите приступить?
Юрьевская посмотрела на наследника. Громадный, в широкой русой бороде, тот стоял у изголовья государева ложа.
Наследник молча кивнул головою.
– Если ещё сделать переливание крови?.. Казаки Конвоя просят взять их кровь, – нерешительно сказал Довряшин.
Дыхание государя становилось всё тише и тише. Грудь едва поднималась. Боткин взял руку государя и слушал затихающий пульс. Он выразительно посмотрел на княгиню Юрьевскую, потом на наследника.
Те перекрестились.
Было три часа двадцать пять минут. Государь, прострадав около часа, тихо скончался.
Дворцовый комендант послал скорохода приказать приспустить императорский штандарт на середину мачты.
Вера не знала, когда это будет. Она только догадывалась, что это будет первого марта.
Она чувствовала, что Перовская и Желябов сторонились её, избегали эти дни с нею видеться, и это оскорбляло Веру. Точно ей не доверяли, точно боялись, что она выдаст.
Первого марта около двух часов дня Вера пришла на Екатерининский канал.
Серый зимний день с лёгким морозом стоял над городом. Красиво разубрались инеем деревья Михайловского и Летнего садов. Щемящая грусть томила Веру, и несказанно печальными казались сады в лиловой дымке тумана.
По Невскому проспекту с музыкой прошёл дворцовый караул. Музыка отражалась о дома Екатерининского канала и двоилась. В этой музыке Вере почудилось что-то роковое и ужасное.
Вера знала, что на Малой Садовой в лавке Кобозева ожидает государя смерть от страшного взрыва – полтора пуда динамита там было заложено. Вера знала, что на Екатерининском канале расставлены Перовской метальщики с бомбами.
Она ходила то по каналу, то по Невскому, и ей казалось, что её нервы не выдержат больше, что она бросится к первому попавшемуся офицеру и крикнет ему «Что вы делаете, почему так спокойно стоите на посту? Да предупредите же!.. Да спасите же своего государя! Схватите преступников и меня первую».
Потом одумывалась. Всё это неизбежно. Это нужно – для счастья народа, для его великого будущего… Сейчас совершается героический акт, который благословлять будет история… За ним – революция и счастье…
«Как?.. Как это будет? Что же произойдёт? Народ широким крёстным знамением осенит себя, когда узнает, что избавился от тирана…»
Вера шла задумавшись. Она точно видела взволнованные, ликующие толпы, красные знамёна мятежа, Перовскую во главе народа. Они идут освобождать Желябова и всех политических заключённых-страдальцев. Они несут счастье народу.
