— жрецы. Миллионы людей еще требуют религии, иначе они лишатся вообще всякой веры и, следовательно, нравственных устоев, без которых нельзя существовать государствам и городам. Вот почему, пока люди еще очень невежественны, мы охраняем древние верования, хотя сами избавились от предрассудков и суеверий. Еще мало кто, даже из числа мудрых правителей, знает, что нравственность народа, его воспитание в достоинстве и уважении к предкам, труду и красоте важнее всего для судьбы людей и государства. Важнее боевых машин, слонов, носящих броню воинов, пятирядновесельных кораблей… Все это рушится, когда падает нравственность и воспитание народа. Маленькие и большие люди пускаются в пьянство и дикие развлечения. В вине тонет вера, честь и достоинство, пропадает любовь к отечеству и традициям своих предков. Так погибло немало царств Месопотамии, Персия, назревает гибель Египта, Эллады, Карфагена и нового, грозного своими легионами Рима. Главное, на чем стоит человек, — это не оружие, не война, а нравственность, законы поведения среди других людей и всего народа.
— Ты сказал, отец, и Эллады?
— Да, царица. Я знаю, ты эллинка, но разве не замечала ты, что чем ниже падает нравственность и достоинство в народе, тем сильнее старается он доказывать свое превосходство перед другими, унижая их? Даже такие великие ученые, как Аристотель, преуспели в этом низком деле — так высоко проник яд…
— Александр всегда противостоял Аристотелю, — возразила Таис.
— И слава ему в этом! Не спеши огорчаться; теперь уже дикому разъединению народов приходят на смену идеи равенства и объединения.
— Я знаю про стоиков, отец.
— Есть и более древние учителя. Ты вспомнишь о них, когда будешь размышлять на досуге.
— А наши прекрасные боги… — начала было афинянка.
Жрец предостерегающе поднял руку.
— Я не касаюсь твоих олимпийцев, прежде чуждых нам, хотя в последнее время верования Эллады и Египта начали сливаться в общих божествах. Не трогай их и ты. Понимание требует многих лет раздумий и ломки прежних чувств, а поспешность приведет лишь к одному — утрате веры в жизнь человека и будущее. Будь осторожна!
Таис поцеловала руку старого жреца и вернулась к ожидавшей ее колеснице.
Сборы в путь прошли незамеченными. Все же распространились слухи об отъезде царицы в Александрию к царю и мужу. Вместе с Таис покидало Мемфис хорошо устроенное здесь семейство Ройкоса. Покидало без сожаления, ибо глава семьи и старшая жена не могли расстаться с хозяйкой, а финикиянка рвалась к морю. Ехала и няня Ираны — молодая полуэллинка-полулибийка, достаточно образованная. Она не была рабыней, но привязалась к девочке и заглядывалась на старшего сына Ройкоса. Накануне отъезда Таис повезла еще слабую Эрис кататься среди цветущих лотосов. Лодка бесшумно скользила по широкой протоке — озеру, с шуршанием вторгаясь в заросли голубых цветов и крупных толстых листьев. Когда — то давно здесь также цвели лотосы, и они плыли на лодке вдвоем с Менедемом. Разве ее царская привилегия — роскошный раззолоченный челн, полосатый навес от солнца, вышколенные нубийские рабы-гребцы — лучше, приятнее? Никогда! Юные люди, стремясь к высокому положению, не знают о цене, которую заплатят. Не подозревают, что молодость кончается и придет время, когда они готовы будут отдать все приобретенное, чтобы вернуть счастливые часы их внешне простой, а душевно глубокой жизни и переживания юности! Может статься, власть и богатства ослепят их и забудется все прошлое? Кажется, так и есть у многих людей, ну пусть и они будут счастливы! А ей нет сейчас большей радости, чем смотреть на оживленное созерцанием окружающей красоты исхудалое лицо Эрис, видеть и слушать радость маленькой Ираны… Прощание с Египтом останется в памяти прекрасным.
Хоть и держали в секрете срок отъезда и выбрали ранний час, громадная толпа мемфисцев явилась проводить Таис. Искренне огорченные люди призывали ее возвращаться скорее. В воду и на корабль летели сотни венков из священного лотоса, цветы которого разрешалось рвать лишь для таких исключительных случаев. Тихо отчалило судно, плеснули весла, отошли за корму дома, храмы, потом и пирамиды. Больше Таис никогда не увидит странного древнего города, взявшего у нее столько чувств и лет жизни. Не побывает в убежище философов — храме Нейт. Снова «тон эона» — навсегда!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
АФРОДИТА АМБОЛОГЕРА
Александрия поразила Таис скоростью, с которой она строилась. За те несколько лет, которые она безвыездно прожила в Мемфисе, город стал больше древней столицы Египта, обзавелся прекрасной набережной, по вечерам заполненной шумной веселой толпой. Множество судов покачивалось в гавани, а поодаль поднимался над морем фундамент исполинского маяка, заложенного на Фаросе. Город не был египетским. Таис нашла в нем много сходства с Афинами, возможно, намеренного, а не случайного. Даже стена, подобная Керамику, отделяла амафонтскую часть города от домишек Ракотиса. Здесь тоже писали приглашения известным гетерам, как в Афинах, Коринфе и Клазоменах. Мусей и Библиотеку Птолемей строил быстрее других сооружений, и они возвышались над крышами, привлекая взор белизной камня и величавой простотой архитектуры. Пальмы, кедры, кипарисы и платаны поднялись в садах и вокруг домов, розовые кусты заполнили откосы возвышенной части города. А прекраснее всего было сияющее синевой море! В просторе его шумящих волн развеивалась усталость однообразия последних лет и тревога, порожденная неопределенностью будущей жизни. Теперь она никогда не расстанется с морем! Сдерживая желание тут же броситься в зеленую у берега воду, она пошла прочь от моря к холму с усыпальницей Александра. Таис сняла все знаки царского достоинства, и все же прохожие оглядывались на невысокую женщину с необыкновенно чистым и гладким лицом, правильность черт которого удивляла даже здесь, в стране, где свойственные древним народам Востока и Эллады чеканные красивые лица не были редкими. Что-то в походке, медноцветном загаре, глубине огромных глаз, фигуре, очерчивающейся сквозь хитон тончайшего египетского льна, заставляло прохожих провожать ее глазами. За ней немного позади прихрамывал Ройкос, плечом к плечу со старшим сыном, вооруженные и бдительные, поклявшиеся Эрис не зевать по сторонам.
Как и несколько лет назад, афинянка подошла к искусственному холму из морской гальки, скрепленной известью, обложенному плитами серого сиенского гранита. В портике из массивных глыб помещалась стража из декеархов с сотником (лохагосом) во главе. Бронзовые двери выдержали бы удар самой сильной осадной машины. В прошлое посещение Птолемей показывал Таис хитрое устройство. Стоило только выбить крепления, и огромная масса гальки обрушилась бы сверху, скрыв могилу. Залить ее известью на яичном белке и прикрыть заранее заготовленными плитами можно за одну ночь. Таис показала лохагосу перстень с
