Эйнар встал. Его колотило мелкой дрожью. Он боялся поднять глаза. Думал, если сержант увидит, что глаза у него — кроваво-красные — сам прогонит его палкой. Но сержант сказал только: «За мной» и проследовал в дом. Там он налил из кувшина стакан вина и протянул беглецу: «Пей».
Эйнар выпил залпом, и тот час у него в голове всё поплыло. Он потерял сознание.
* * *
Очнувшись, Эйнар увидел, что лежит на кровати. Судя по солнцу, которое заглядывало в окно, было раннее утро, значит, он проспал больше 10-и часов. Его спаситель сидел за столом рядом с кроватью. Увидев, что беглец открыл глаза, сержант скомандовал: «Подъём. На молитву».
Эйнар охотно соскочил и встал рядом с сержантом перед двумя небольшими образами Господа и Богородицы. Сержант много раз подряд читал «Патер ностер», потом так же много раз «Аве Мария». Эйнар молился искренне, как всегда. Он видел, что тамплиер искоса поглядывает на него, желая увидеть, как он молится, как крестится и кладёт поклоны. Кажется, храмовник остался доволен тем, что увидел, во всяком случае, к столу он пригласил своего гостя гораздо радушнее, без прежней настороженности.
— Давай. Чем Бог послал. Неплохие рыбники.
Ели они молча и быстро. Потом встали и опять помолились. Сержант уже не косился на Эйнара. Жестом он предложил ему сесть обратно за стол.
— Говорить много некогда. Жатва идёт. Коротко объясни, почему они называют тебя колдуном?
— Вы же видите, какой я, — альбинос оторвал от стола взгляд своих красных глаз.
— Да уж… вид у тебя… необычный. Но этого мало для такого обвинения. Из-за цвета волос и глаз тебя просто дразнили бы уродом.
— Мы с отцом жили на отшибе, у самого леса. Ни с кем не общались. Про свою мать я ничего не знаю. Отец говорил, что она умерла. Кто мы с ним такие, я тоже точно не знаю. Отец говорил, что мы потомки норманов, которые пришли во Францию вместе с герцогом Ролло. Я не раз спрашивал себя, почему мы — не как все, почему живём отдельно, почему занятие у нас необычное. Ответов у меня нет. Отца было бесполезно спрашивать.
— Отец умер?
— Да. Год назад я похоронил отца. Просил священника отпеть его, но тот отказался, — губы Эйнара задрожали. — Я не понимаю, за что с нами так. Мы же добрые христиане.
— И чем же занимались добрые христиане в своей избушке у леса на отшибе?
— Мы лечили людей. Разве это грех?
— Лечить людей, конечно, не грех, — по-крестьянски рассудительно и деловито заключил сержант, — но если это делать при помощи нечистой силы, заклинания разные читать, тогда — грех! — последние слова сержант постарался произнести сурово, даже с угрозой, но у него не очень получилось.
Лицо простеца-тамплиера стало озабоченным и немного растерянным. Он явно хотел всякими хитрыми вопросами исподволь выведать у Эйнара правду, но почувствовал, что ничего не выходит. Наконец он решил действовать напрямую, что было ему куда привычнее:
— Скажи честно, ты колдовал когда-нибудь?
— Господом нашим Иисусом Христом и Его Пречистой Матерью клянусь, что никогда в жизни не колдовал и даже не знаю, как это делается, — в подтверждение своих слов Эйнар вытянул за шнурок из-под туники нательный крест и поцеловал его.
— Да… молишься ты, как добрый христианин. Думаю, колдуны так молится не могут. И крест у тебя. Я хотел тебя в кладовке запереть, пока рыцари не приедут. В кладовке всё же лучше, чем под палками. Но опять же, чего ради невиновного человека под замком держать? Если дать тебе наш красный крест, чтобы ты его на одежду нашил, тебя, конечно никто не тронет. Но вдруг ты всё же… не очень… не совсем правильный христианин. Орден опозоришь. Этого я не могу допустить. Значит, давай так: будешь неотлучно при мне, а потом твою судьбу решат люди, которые поумнее меня. Серпом работать умеешь?
— Нет, — сокрушительно признался Эйнар.
— Горе с тобой, — вздохнул сержант, — пойдём в поле, попробую тебя научить.
* * *
На поле Эйнар очень быстро и убедительно продемонстрировал свою полную неспособность работать серпом. Он привык внимательно и бережно относится к каждой травинке, а тут надо было резать их целыми охапками без разбора. Не по нему была такая работа. Сержант сдвигал брови и не раз хотел обрушить на своего подопечного град ругательств, но странное лицо Эйнара было таким добродушным и весь он выглядел настолько беззащитным, что язык не поворачивался его ругать.
Присели перекусить. Эйнар, быстро разделавшись с ломтём хлеба, вертел в руках какую-то травинку. Брат Жак (именно так звали сержанта) недовольно проворчал:
— Ну и что в ней такого особенного, в этой траве?
— Что вы, брат Жак, «королева лугов» — она очень даже особенная. Из неё можно сделать замечательное лекарство.
— А поможет твоё лекарство моему колену? Болит — терплю с трудом.
— Конечно, поможет. «Королева лугов» хорошо лечит суставы.
— И что я должен сделать с этой травинкой? Съесть её, как корова?
— Лекарство надо готовить. Это сложный процесс. Я сделаю для вас, если вы дадите мне всё необходимое. У меня теперь ничего нет: ни запасов трав, ни чугунков, ни пузырьков. Наш дом сожгли, я в лесу несколько дней прятался, пока меня не выследили.
Жак вспомнил, как несколько дней назад видел пожар на другом конце деревни у леса. Тогда он подумал: «Не моё дело». Сейчас ему стало за это стыдно. Он насупился и буркнул:
— Получишь всё необходимое.
Потом его вдруг осенила счастливая мысль:
— А раны твоими травами можно лечить? Как бы это нашим рыцарям в Святой Земле пригодилось!
— Да, брат Жак, конечно! Вот смотрите — травка, — Эйнар подобрал ещё один стебелёк, — я её по-своему называю «залечи-трава». Если её мелко перемолоть, смешать с бараньим жиром и ещё кое-что добавить — очень хорошо затягивает раны. А есть ещё другие — они боль снимают.
— Значит травы на лугу — все разные? А я думал — трава есть трава.
— Что вы! Травы — как люди, все разные. Они тоже — творения Божии. Каждая травинка Бога славит. Есть ещё особые лесные травы, корешки, грибы. Это всё жители Божьего мира. Их Бог создал, чтобы людям помогать, а люди не знают. Мы с отцом были посредниками между травами и людьми.
— Вы лечили людей, а они решили вас за это убить?
— Да. — Эйнар неожиданно разрыдался.
Жак по-отцовски потрепал его совершенно бесцветные волосы и подумал: «На то и существует Орден Храма, чтобы защищать таких бедолаг. Вид у парнишки и правда… не очень. Но если Бог создал его таким, значит таким он и нужен. А рыцари меня, наверное, похвалят за то, что я такого полезного человека в Орден привлёк».
— Давай, Эйнар, поползай по полю, насобирай своих травок. Вылечишь мне колено — я тебя рыцарям самым лучшим образом представлю. Моё колено — твоя проверка. А серп отдай-ка мне от греха, пока ненароком кого-нибудь не зарезал.
* * *
Раньше Эмери не знал, что такое тоска, а теперь она была с ним неразлучна, поселившись в его душе, казалось, навсегда. Он никогда не терял ощущения радости жизни — ни в самых страшных и кровавых схватках, ни в пустыне, страдая от жажды на переходах, ни тогда, когда терял друзей, ни даже тогда, когда погиб отец. Никакие страдания не могли разрушить присущего ему счастливого мироощущения, потому что в его душе всё было просто. Есть рай на небе, есть боль на земле. Тот, кто достойно прошёл через боль — попал в рай. А сейчас.
Щемящая, ноющая, изматывающая тоска ни сколько не походила на те страдания, которые облагораживают. Тоска была греховной, потому что вела к унынию, если не к отчаянию, а значит — удаляла от Бога. И всё потому, что теперь он ощущал себя абсолютно бесполезным. Он не мог больше сражаться, и путь к страданиям, естественным для любого рыцаря-тамплиера, был перекрыт для него.
Вообще-то Эмери мог сражаться с мечём в левой руке и не раз доказывал это уже после травмы в тренировочном зале. Ни один сержант не мог устоять под его ударами левой. Он одолел бы, пожалуй, среднего сарацина. Но двоих — уже не смог бы. А надо было побеждать трёх-четырёх противников, иначе он — не тамплиер. Если в бою на него будут рассчитывать, как на полноценного рыцаря — он подведёт. А этого он не мог допустить. Командор д'Арвиль ни разу в жизни не подводил своих боевых друзей.
Когда он помог орденскому счетоводу в Иерусалиме, тоска ненадолго оставила его. Счетовод был счастлив, что все цифры, наконец, сошлись, и Эмери был рад, что выручил товарища. Но это было не то. Когда он виртуозно жонглировал цифрами, у него сохранялось ощущение забавы, детской игры, хотя умом он вполне понимал важность и значимость для Ордена этой работы. Но он — командор пустыни, а не рыцарь шахматной доски.
У великого командора Иерусалима после ранения Эмери появился весьма весомый аргумент в пользу предложения заняться финансами. Эмери принял это предложение без пререкательств и лишних разговоров. С тоской в душе.
