— И чем они вызвали вашу немилость?
— Обманывали покупателей, обсчитывали, обвешивали, продавали плохой товар. Крестьяне жаловались нам, мы мошенников предупреждали — на тамплиерском рынке всё должно быть честно. Но, мошенники, судя по всему, торговать честно просто не умеют. Тогда мы вышвырнули их — честь Ордена превыше всего. Они жаловались, но безуспешно. Потом пытались открывать неподалёку свои рынки — мы всё это разогнали. Право у нас, а не у них. Орден не потерпит ущемления своих прав.
— Получается, что мы ставим их на грань разорения?
— За всё надо платить. Или расплачиваться. Они не лишены возможности продавать свои товары, но вынуждены теперь возить их на другие рынки — это далеко, прибыль уменьшается.
— Чего они добиваются?
— Трудно даже сказать. Кажется, теперь для них месть важнее прибыли. Распускают грязные сплетни про тамплиеров, уже были случаи порчи орденского имущества. Вот с этим-то нам и предстоит разобраться.
— Да у вас тут война, — усмехнулся Эмери.
— Рыночные войны, мессир, страшны своей подлостью и коварством. Здесь не встретишь врага лицом к лицу, все удары — только из-за угла. Не могу больше. Несколько раз просил отправить меня в Палестину. Эсташ не пускает. Говорит, что не собирается разгребать это дерьмо в одиночку. Но я всё равно уплыву в Святую Землю.
Эмери не хотел ничего говорить, но, помолчав, всё-таки спросил:
— Знаешь, Пьер, чем пахнет после боя?
Юноша, видимо, боявшийся сказать какую-нибудь глупость, помотал головой, и Эмери лениво продолжил:
— После боя пахнет дерьмом. И мочой. У мертвецов это всё наружу выходит. Таков запах победы. Ещё нанюхаешься, успеешь.
Пьер изменился в лице, но нашёл в себе силы продолжить разговор:
— И всё же, мессир, лучше уж встречать врага лицом к лицу.
— Конечно, лучше. Только и это удовольствие сарацины постараются тебе не доставить. Они так же предпочитают бить подло, из-за угла, из засады. И в спину тебе полетят не сплетни и не кляузы, а стрелы и кинжалы. Рыцарь иной раз и меч не успевает обнажить, как, глядишь, уже валяется с кинжалом в спине. И от него пахнет дерьмом.
— Мессир, вы хотите, чтобы я передумал ехать в Палестину, убоявшись дурных запахов и сарацинского коварства? — парировал Пьер голосом обиженного ребёнка.
— Отнюдь. Если обрету здесь некоторый вес, постараюсь упросить начальство всё же отправить тебя в Святую Землю. Там нужны такие… бодрые парни. Но о войне ты пока знаешь примерно столько же, сколько я о торговле. Ты обучишь меня, я кое-чем поделюсь с тобой. Мы будем весьма полезны друг другу в ближайшее время. Скажи-ка мне, кто такой Эсташ, и почему он называет своё имя прозвищем, чуть и не титулом?
— При короле Людовике VII, почти сто лет назад, когда Орден Храма ещё только вставал на ноги, тамплиерскими финансами занимался некий Эсташ Шьен, то есть Эсташ Собака. Про него почти ничего не известно, кроме того, что человек этот был очень могущественный, чрезвычайно влиятельный, впрочем, всегда остававшийся в тени, незаметный. Говорят, что после Шьена кто-то в шутку называл следующего финансиста Тампля — «наш новый Эсташ». Так и пошло. Про нашего Эсташа известно, кажется, не больше, чем про первого — Шьена. Я, во всяком случае, не знаю его настоящего имени, хотя отношусь к числу его ближайших подручных. Не уверен даже, что он — француз. Вы обратили внимание на то, что он говорит с очень странным акцентом?
— Я и сам не очень привык к чистой и правильной речи франков.
— Да, у вас тоже акцент.
— Арабский. Надо будет немного понатаскать тебя в арабском языке, в Палестине пригодится. Но Эсташ по-арабски не говорит, уверяю тебя. Я заметил бы это.
— Каким образом, если он говорил с вами по-французски?
— У франков, знающих арабский, заметно меняется речевая манера. Они и на собственном языке говорят уже немного по-другому. Но это всё потом. Я отвлёк тебя.
— А я закончил. Если вы про Эсташа. Поверьте, мессир, мне тут скрывать нечего. Эсташ — загадка. Вот и всё. В нём чувствуется повадка опытного воина и обширнейшие познания. Где он воевал? Похоже, что не в Палестине. Где он учился? Точно, что не в монастыре. Во всяком случае — не в нашем. Он необычный. Очень жестокий и очень добрый одновременно. О нём не надо говорить, мессир. Поверьте мне — не надо. Лучше расскажите мне про Иерусалим.
* * *
Командор Арвиля, сержант Жак, встречал долгожданных рыцарей при полном параде. В новеньком чёрном плаще, который, похоже, берег специально для этого случая, с мечём на поясе в очень простых, но весьма добротных ножнах. Его грубое лицо излучало особую торжественность. По правую и левую руку от Жака стояли двое подчинённых ему сержантов.
Прибывшие соскочили с коней и после коротких приветствий Эмери сразу же перешёл к делу:
— Рассказывай, что на рынке.
— Последнее время стало совсем плохо. Три дня назад все наши лавки разгромили.
— Что?! Это, по-твоему, всего лишь «плохо»? Это катастрофа! Орден Храма громят в самом сердце Франции! И кто? Свои же — христиане! Что ты предпринял?
— Торговля восстановлена. Наши лавки я кое-как подправил, полностью их отремонтировать нет сил. Для того, чтобы наказать виновных, у нас тоже нет ни сил, ни средств. Мы знали, что приедут господа рыцари.
— Как относятся к тамплиерам люди?
— Да как-то… выжидательно. Их сильно мутит сеньор Мондубло. Настраивает против Ордена, рассказывает про храмовников всякие гадости. Мне кажется, местный народец уже готов бросится на штурм командорства.
— И что ты будешь тогда делать, несчастный?
— Приступлю к обороне по всем правилам военного искусства. Наши стены, хоть и не очень высокие, однако, натиск этого сброда выдержат. Мы готовы погибнуть.
— В священной войне с христианами?! О, несчастный!..
— Но это же отребье, мессир. Они подняли руку на Орден.
— А ты сам кто? — Эмери неожиданно для себя страшно заорал на Жака. — Ходил по рынку с высоко поднятой головой? Разговаривал с людьми высокомерно? За людей их не считал? Мондубло, говоришь, про Орден сплетни распускал? А, глядя на твою спесь, людям не трудно было поверить, что всё это правда.
Жак медленно опустился на колени и понуро склонил голову. Он не произнёс ни слова в оправдание. В его душе зарождалось понимание своей вины. Увы, этот грозный рыцарь был прав. Гнев Эмери схлынул сразу же, как только он увидел искреннее раскаяние Жака.
— Встань, — сказал он уже совершенно спокойно, — Идите в дом. Я тут пройдусь немного.
— Я покажу вам всё, мессир, — суетливо вызвался Жак.
— В Арвиле я и без тебя не заблужусь.
Пьер де Бевиль сказал Жаку:
— Перед тобой — командор Эмери д'Арвиль.
Жак от изумления даже рот ладошкой прикрыл и тотчас, словно от греха, повёл гостей. Эмери остался один. Встречу с Арвилем он никак себе не представлял, а потому не мог быть разочарован. Однако, щемящая тоска, не покидавшая его с момента ранения, сейчас окончательно затопила всю его душу и стала невыносимой. Он понемногу вспоминал, всё что видел перед собой: хлев, конюшню, большой амбар, часовню. А вот высокая башня голубятни. Он увидел себя там маленьким мальчиком, пускающим голубей. Это ни сколько не согрело душу. Игры, игры. Что от них проку? Вся его жизнь вдруг показалась его полной бессмыслицей.
В Палестине тамплиеры претерпевают бесчисленные страдания и другим так же причиняют немало боли. А в Европе их Орден ненавидят. В Палестине храмовников тоже не очень любят, но там — враги, а получается, что и здесь тоже враги. Тогда ради кого всё это?
Он искал в своём детстве хоть какое-нибудь важное воспоминание, на которое сейчас могла бы опереться его душа и… не находил. Эмери хотел уже идти в дом, когда его взгляд упал на крест часовни. Здесь обычно совершали крещения, отпевания, служили молебны. Мессу не совершали, это всё же не храм, но однажды отец упросил священника совершить в часовне мессу, чтобы исповедать и причастить всех, кому трудно было добраться до ближайшего храма.
Маленький Эмери смотрел тогда, как местные крестьяне и торговцы причащаются. Командор неожиданно замер. Вспомнил. Он вспомнил их лица, когда они причащались — просветлевшие, добрые, благодарные. Обычно они были очень грубыми, а тут — просветлели. Лицо удручённого командора, едва он вспомнил об этом, тоже просветлело.
Крестьян искушает бесноватый Мондубло, но если их сердец коснётся хотя бы только одно благодатное слово. Вот только как это слово найти? Он сам болен душой и нуждается в целителе. А как выбираются к своим двое раненных, ни один из которых не может идти самостоятельно, а вместе — выбираются. Эмери радостно улыбался.
Когда он зашёл в дом, все были так удивлены этому, что тоже растерянно и недоуменно заулыбались. Его усадили за стол на почётное место. Угощение было отменным, всё очень простое — рыба, овощи, но Эмери сразу почувствовал, с какой любовью приготовлен стол. Он представил себе, как пыхтел важный Жак, когда готовил угощение для рыцарей и… расхохотался. Потом отхлебнул вина и радостно провозгласил:
