Ильмурза вздохнул от унижения и решительно выбрался из толпы, пошел, как слепец, на ощупь, прочь от бурно кипящей азартом, игорными страстями, завистью и бахвальством толпы.
— Говорила мне моя Сажида — не ввязывайся в эти лошадиные скачки, не по годам забава! И вот не послушался, даже цыкнул на нее, а она мудра, она рассудительна, моя старуха, — бормотал он в бороду.
Кто-то из односельчан подошел к тяжело ковылявшему старику, подхватил его под руку, чтобы довести до повозки. Вдруг толпа взорвалась протяжным восторженным гулом:
— Ура-а! Серый обскакал всех!
— Серый иноходец Ильмурзы-агая победитель, ура-а!
— Иноходец из табуна Ильмурзы!
Но старик Ильмурза не расслышал этих ликующих победных криков, ему хотелось одного — доползти до тарантаса, вытянуться на сене, прикрытом паласом, закрыть глаза и отдаться блаженному забвению от мирской суеты.
— Бабай! Бабай!.. Куда тебя унесло? — метался рослый джигит, расшвыривая соседей, оттаптывая им ноги, толкая в грудь и в бока. — Твой серый юрга [55] — первый!
Наконец-то Ильмурзу остановили, но он еще несколько мгновений ничего не сознавал, словно оглох, а когда понял, то расплакался от счастья, как ребенок.
Парни подвели к нему жарко пышущего крепчайшим потом, со все еще дрожащими от сладкого упоения бега поджилками, косящего и на хозяина, и на очарованных зрителей иноходца, и старик, плача и смеясь, припал к его храпу, принимал и похвалу, и благодарности, и завистливые взгляды.
Вдруг раздалось: «Пади, пади!..», толпа расступилась, и к Ильмурзе подскакал Филатов, наклонился к нему:
— Их превосходительство приглашают к себе! С конем!
Слезы высохли на глазах старика, он выпрямился, вскинул бороду, взял иноходца за повод и, печатая сапогом шаг, прошествовал к месту, где стояли почетные гости, а впереди всех Перовский.
— Зауряд-хорунжий, бывший старшина юрта Ильмурза Ильмурзин! — отрапортовал старик, бодро откозыряв. — Ветеран турецкой войны. С князем Волконским вместе воевал!..
— Благодарю, господин зауряд-хорунжий! — с заранее подготовленной милостивой улыбкой сказал звучным баском Василий Алексеевич. — Редчайшей красоты и резвости ваш иноходец! Продай мне за любые деньги или обменяй на пять жеребцов из моего личного табуна.
Ильмурза ответил с нерушимым достоинством:
— Иноходец не продается и не меняется. Это прямой потомок коня, на котором воевал с французами, дошел до Парижа мой сын Кахым.
Перовский так и отпрянул в гневе, в обиде, генералы и офицеры свиты возмущенно зашептались, а Филатов зашипел на старика:
— Ты, что, совсем спятил?! Отказать их превосходительству!.. Благодарить надо за честь!
Кончики усов губернатора вздрагивали, но он заставил себя сдержаться и спросил ровным тоном:
— Разве ты отец командира славного Первого башкирского полка?
— Так точно, ваше превосходительство, — угодливо ответил за Ильмурзу Филатов. — Старик — отец Кахым-турэ, которого вы знали.
— Да, знал, — кивнул Перовский. — Умным, храбрым был офицером. Жаль, что так рано скончался. Во цвете лет. Далеко бы пошел. Глядишь, и генеральские эполеты царь бы пожаловал… Что же, пусть будет по-твоему, но только береги коня и от порчи, и от конокрадов.
Он побеседовал с Ильмурзой, пожелал ему благополучия и пошел по полю, расточая направо-налево благосклонные улыбки.
В кольце плотно сомкнувшихся зрителей боролись богатыри. Главный приз — тучный баран-кускар с витыми-перевитыми рогами, перевязанными алыми ленточками, стоял тут же, около седобородого аксакала — судьи.
— Ну, чего остановились? Продолжайте, — сказал Перовский, вынул из кармана горсть серебряных монет и высыпал их в сложенные ковшиком ладони аксакала: — А это награда победителю от меня!
И аксакал, и все зрители поклонились щедрому губернатору в пояс, на разные голоса хвалили за доброту.
В толпе переговаривались, но осторожно, чтобы не обеспокоить и губернатора, и борцов.
— Наш батыр — бык, форменный бык! Он сомнет вашего хлипкого парня.
— Сам ты хлипкий! В нем жилы, как струны домбры.
— Айда, батыры, померяйтесь силенками перед генералом!..
— Осилит батыр из нашего кантона.
— Как же! Держи карман шире! Из нашего кантона вышли лучшие борцы, сэсэны, кураисты.
В круг вышли борцы, босые, без шапок и колпаков, без рубах, широкие холщевые штаны туго повязаны кушаками. Сблизившись, они накинули друг на друга пояса, а концы их намотали на кулаки. Мелкими шажками, сопя от напряжения, они закружились по лужайке; мускулы перекатывались шарами под лоснящейся от пота, словно отлакированной кожей. Борцы не торопились, они топтались на месте, растирая подошвами траву и землю в прах, ловили удобный миг, чтобы вскинуть противника и перебросить через голову. Едва один из них приседал, делал стойку, напружинившись, как другой, откидываясь, крепче упираясь раздвинутыми ногами в траву, уходил в глухую защиту. Толпа откликалась на каждый рывок порывистым гулом.
Вдруг коренастый, словно не из мяса и мускулов, а из канатов и камня слепленный батыр изловчился, шатнул противника вправо, толкнул его и плечами, и грудью и, натянув туже пояс, кинул наземь. В народе раздались радостные крики:
— Наш Шестой кантон победил!
— Слава победителю, слава-а!
Но нашлись и ворчуны:
— Не по правилам! Надо кидать прямо через голову, а он метнул вкось, через плечо.
На них свирепо накинулись:
— Главное, что опрокинул и прижал коленом к земле.
— Всегда эти, из Девятого кантона, затевают спор.
Аксакал — верховный судья вышел на середину круга и спросил:
— Найдется ли среди вас, кто осмелится померяться силами с батыром из Шестого кантона?
Народ дружно, единодушно возгласил хором:
— Нет!
Судья трижды, согласно обычаю, повторил свой вопрос и только потом назвал борца из Шестого кантона победителем, вручил ему пригоршню серебра и кускара с витымиперевитыми рогами — награды справедливые за силу, ловкость, сноровку.
Джигиты шумно чествовали победителя, обнимали, зазывали к своим кострам.
Перовский медленно пошел сквозь толпу к Караван-сараю, где ординарцы держали на поводу и его аргамака, и лошадей сопровождавших его военных.
Заметив Ильмурзу, он еще раз наградил его улыбкой и сказал:
— Если что, заходи ко мне домой, старик. Да… Кахым… Париж!.. Как давно это было… Какими молодыми мы были.
Ильмурза ничего не понял, но, указав губернатору на стоявшего подле Зулькарная, сказал:
— Староста нашего юрта. Меня сменил на этом посту. Он — названый сын известного вам Буранбая.
Лицо Василия Алексеевича исказилось судорогой ярости.
— Нашел о ком вспоминать! — буркнул он и ускорил шаги.
Филатов из-за спины губернатора погрозил старику плетью.
Настроение Василия Алексеевича испортилось. Молча ехал он верхом во дворец, машинально поднимая руку к киверу в ответ на приветствия горожан, на козыряния гарнизонных офицеров; он еще не знал, что из Петербурга спешит фельдъегерь с указом царя об освобождении его от обязанностей военного генерал-губернатора Оренбургского края и командира Отдельного Оренбургского корпуса. Расплата за неудачный Хивинский поход наступила.
* * *
А на лугу, среди веселой, беспечной, хмельной толпы стояли в одиночестве Ильмурза и Зулькарнай.
Старик смотрел на запад, туда, где был предан земле его Кахым.
Зулькарнай глядел на восток, туда, где в снегах Якутии затерялся след Буранбая…
Перевод с башкирского В. Василевского
По следам «северных амуров»
Во время одной из своих поездок в Москву Динис Буляков, возглавлявший Союз писателей РБ с 1988 по 1995 год, познакомился со знаменитым российским романистом Валентином Пикулем. Беседуя, они не обошли вниманием вопросы, касающиеся истории и исторической прозы — жанра, в котором, как известно, активно и плодотворно трудился Пикуль. Валентин Саввич высказал недоумение по поводу того, что наши писатели игнорируют столь замечательный исторический факт, как участие башкирских полков в Отечественной войне 1812 года. И тогда Динис Буляков не преминул сообщить ему, что роман на эту тему уже написан, издан, и рассказал об авторе — прозаике Яныбае Хамматове.
