вот на вдовушку и хватало. Ну, пожил у неё немного, потом завербовался в войско герцога Анжуйского. Он как раз вернулся из Крестового похода, в котором ухитрился не разориться, а разбогатеть, и собирался, покуда все добрые христиане воюют за Гроб Господень, потеснить немного соседей. А я хотел только заработать на новые доспехи и коня, чтобы опять отправиться сюда, к Святой земле. В конце концов Германия оставила здесь десятки тысяч не самых худших своих рыцарей и воинов, да и цель, скажу тебе, посерьёзнее крысиной грызни французского герцога с соседним бароном!.. Не обижайся. Ты-то был здесь! На доспехи я заработал. Но в битве меня снова ранили. Под колено. В седле не мог держаться месяца два, думал уже, что останусь без ноги. Ничего, прошло. Дальше было ещё несколько приключений, о которых рассказывать не стану — у нас с тобой такие случались без числа. Одно слово — меч из ножен и вперёд... Ну, услышал, что здесь уже мир. Снова отправился странствовать. Аж до Гардарики [66] добрался. Представляешь? До чего там интересно! Об этом как-нибудь потом расскажу, не то вино у тебя крепкое, а дело ещё впереди. Вернулся во Францию. И тут же встречаю... Правильно — нашего общего друга графа Луи Шато-Крайона. Встречаю и узнаю, что ему нужна помощь. Впрочем, не то, чтобы ему самому, но он ведь жить не будет, если не сумеет помочь тем, кто ему дорог. А теперь скажи: ведь при твоём дворе (если только его можно так пышно называть) служит молочный брат Луи — рыцарь Эдгар Лионский?
— Служит, — кивнул Анри. — Только не при дворе. Он — воин и во дворце сидеть не станет. У нас тут — драка не на жизнь, а на смерть, милый Фридрих. Сарацины наглеют с каждым днём, и на мир, заключённый Салах-ад-дином и королём Ричардом, им ровным счётом наплевать. Тем более что Саладин, говорят, при смерти...
— Так и есть, — кивнул Тельрамунд. — Я только что из Дамаска. Султан почти не встаёт с постели. Кстати, у меня к тебе письмо от него. Вон, в сумке. Но там просто сетования на превратности судьбы, да ещё уверения, что в наскоках его непокорных подданных на твои владения нет его вины. Тем более что Саладин владеет Святой землёй как бы пополам с христианами... Словом, хочешь читай, хочешь нет. Может, там и ещё что-то есть, я ведь говорю по-арабски неплохо, а читаю скверно. Не хмурься: Саладин сам давал мне заглянуть в своё послание.
— Да я не потому вовсе нахмурился, — отмахнулся король. — Думаю, что если султан отправится к своим курдским предкам, то нам здесь, пожалуй, станет ещё тяжелее. Саладин, спору нет, — хитрый мерзавец: ни своих, ни чужих ему не жаль, была бы выгода. Но всю жизнь играет в высокое благородство. Думаю, и перед самим собой тоже. Привык до того, что чуть ли не сам верит! А вот его братец Малик-Адил — тот просто зверюга и не желает быть чем-то иным. А власть-то наследует он. Другое дело что Малик — и полководец никудышный, не в пример Саладину. Да только, чтобы устраивать набеги на наши города и порты, великим полководцем быть не обязательно. А каким образом ты добрался до султана? К нему ведь не всех пускают. И главное — для чего он тебе сдался?
Тевтонский рыцарь поудобнее устроился в кресле и, взяв с блюда персик, осторожно надкусил, наслаждаясь нежным соком, струйкой потёкшим в рот. На его лице впервые появилось выражение блаженства.
— Когда кусаешь спелый персик, ощущение такое, будто целуешь женщину. Правда, только в первое мгновение. Для чего мне сдался Саладин? Да уж не для того, чтобы пойти в армию к сарацинам! Даже если я буду подыхать с голоду, я скорее наймусь к кому-нибудь чистить хлев и конюшню, чем стану заодно с этими... Нет, просто у меня было к нему письмо. Его прислал со мной император Генрих. Воспользовался тем, что я так и так сюда еду. Не знаю уж, что за дела у него с мусульманами: письма я не читал, а Саладин не дал мне ответа. По крайней мере, письмо это до поры помогало мне без особых приключений ехать по сарацинским владениям. Но за три дня пути до Птолемиады на меня напал отряд человек в двадцать. Мне даже показалось, что я узнал наших с тобою общих знакомцев.
— Ассасины? — весь подобравшись, король Анри так и впился взглядом в своего гостя.
— Думаю, они. Все их поганые замашки. Напали на рассвете — когда, по их расчётам, я и мой оруженосец должны были ещё спать. Перед тем дня два за нами ехали, не показываясь. Но я-то видел по реакции лошадей, что неподалёку всадники. И одежда — как обычно у них бывает: никакая, нипочём её не запомнишь. И рожи закрыты до самых глаз. (В пустыне все прикрывают лицо, но не так, чтобы даже щёк не рассмотреть...) Да и выучка отменная. Как ни быстро я соображаю, а едва не попался. Мы сумели занять оборону возле горного распадка, так, чтобы прикрыть себе спину. Однако пришлось туго. Оруженосец погиб. Мне немного задело руку и бедро. Да не бойся, уже затянулось. На мне ведь, что на собаке...
— А сарацины? — небрежно поинтересовался Анри. — Те, что нападали?
— А что сарацины? Четверо удрали, к сожалению. Остальных, уверен, давно уже доели шакалы. А на что ещё они годятся?
Тевтонец нахмурился, ещё раз куснул персик и запил глотком вина.
— Плохо, что похоронил я Юргена прямо там, у пригорка. Завалил камнями и на одном из них выцарапал крест. Шакалы не доберутся, а так... что это за могила! Но сюда всё равно не довёз бы. Кто-то очень не хотел, чтобы я до тебя доехал.
— Но почему? Что за тайну ты мне сейчас откроешь? Тайну, из-за которой могут убить?
Барон пожал плечами:
— Да в том-то и дело, что это на самом деле не тайна. И совершенно непонятно, кто
