Между тем юный Василий, поддержанный всеобщим сочувствием, продолжал на Руси объединительную работу отца. Донской оставил ему добрых советников и помощников, своим мечом и авторитетом служил племяннику знаменитый дядя Владимир Храбрый. После смерти Пимена Василий вернул в Москву Киприана и нашел в нем еще одну сильнейшую опору. Уже в состав московских владений окончательно вошли Нижегородское и Муромское княжества, готовилось присоединение Вологды, Устюга, Бежецкого Верха. Женившись на дочери могущественного Витовта, великого князя Литвы, Василий обезопасил московские владения с запада. И, как в давние дни его отец, он сделал вид, что ига не существует. К тому дню, когда Карача просил у московского государя защиты для Тохтамыша, Москва уже три года не платила хану никаких даней.
…Тщательно готовился Тимур к войне с тем, кого сам же подсаживал на золотоордынский трон и кто стал теперь его злейшим врагом. Летом 1395 года на Северном Кавказе, между Тереком и Кубанью, два ордынских хищника сцепились в смертельной битве за право царствовать в окрестном мире. Десятки тысяч убитых устилали кровавое поле, но ни та ни другая сторона еще не хотела уступать. Правое крыло Тимура было разгромлено, заколебался его центр, и казалось, победа склоняется на сторону золотоордынского войска. И тогда шестидесятилетний хромец доказал, что умеет держать в руках военное счастье: он сам повел в бой последний резерв и сражался впереди своих воинов. Его левое крыло, устроенное наподобие сильнейшего русского крыла на Куликовом поле, прорвало вражеский строй. Тохтамыш мог удержать победу, прояви он ту же решимость, что и его враг, но в душе своей Тохтамыш боялся Тимура, как всякий, кто укусил кормящую руку, боится этой руки. Хан бежал. Последствия поражения оказались плачевными: мурзы стали предавать его, как когда-то Мамая. Оставшийся за Волгой Едигей на помощь ему не пришел — он считал себя независимым правителем и дружил с Тимуром. Преследуя врага, Железный Хромец дошел до Волги и на ее берегу собственными руками короновал на Золотоордынское царство одного из чингизовых потомков, выбрав, естественно, поглупее. Тохтамыш, однако, не сложил оружия, и Тимур по его следам вторгся в пределы Руси…
В Москве задолго до Тохтамышева посланника получили вести о полчищах Тамерлана. Рязань вооружилась. Ее полки стягивались к Оке, где Василий и Олег решили единой ратью заступить дорогу страшному врагу в глубину Руси. Поднялись и соседи. С востока уже подходили полки Нижнего Новгорода, с севера — тверские полки во главе с сыновьями Михаила Александровича. Великий Новгород прислал вестников, что его ратники уже выступили, намереваясь соединиться в пути с дружинами псковичей. С запада приближались к Москве полоцкие, смоленские, брянские стяги. Полки южных городов из удела Владимира Храброго уже стояли в Коломне. Туда, в Коломну, на место общего сбора русской рати, как раз и собирался отъехать Василий с ближними боярами.
Слушая склоненного мурзу, молодой государь казался суровым. Из-под золотой шапки с алмазным крестом светлые глаза его отрешенно смотрели поверх головы просителя. Что виделось этим глазам? Может быть, обугленный московский холм, покрытый телами убитых, и торчащие над ним обгорелые храмы — неизменные вехи на всех путях Орды? Или вспоминал он свое трехлетнее «гостеванье» при ханском дворе, когда его заложничество помогало хану сосать кровь из русских людей? Казалось, гневное слово вот-вот сорвется с его уст, но в двадцать четыре года многое переживший князь умел сдерживать чувства.
— Ладно, мурза, — сказал едва окрепшим басом. — Передай своему хану: на Руси убогих не бьют — пущай приходит, не выдадим на расправу. А Тамерлана встретим не хуже, чем Мамая.
Карача, кланяясь, попятился, князь вдруг спросил:
— Где ногайский эмир Едигей?
— Не знаю, великий государь, — угрюмо ответил Кача. — Наверное, он в своем улусе. А может быть, у Тимура.
Василий промолчал. Ни беглый Тохтамыш, ни Корийчак, посаженный на царство Тимуром, ни другие искатели золотоордынского трона его не занимали. В Орде поднимался новый Мамай — тот, что однажды предлагал ему покровительство и дружбу. Цену этой дружбы Василий знал. Но пока у порога Руси иное страшилище. Сакмагоны принесли весть, что Тамерлан занял Елец, князь которого был рязанским данником, и среднеазиатское войско, словно огненный пал, ничего не оставляет на своем пути. Значит, и русской земле кровавый завоеватель готовил башни из человеческих голов.
Через день великий князь покидал столицу. У переправы близ церкви Николы Мокрого он смотрел полки. Блистая оружием и доспехами, шли броненосные конные дружины во главе с испытанными воеводами Иваном Удой, Василием Вельяминовым, Константином Боровским. Красовались в кованых седлах витязи Андрея Ростовского, Василия Ярославского, Андрея Стородубского, Федора Моложского, Ивана Холмского. Суровые тверичане, степенные нижегородцы, могучие брянцы, веселые смоляне приветствовали кличами юного государя и великих воевод, в чьей седине сверкала слава побед над Ордой на Воже, Непрядве и под Волоком-Ламским. Тяжело стуча окованными колесами, целой колонной двигался огнебойный наряд. На передней повозке с прикованной литой пищалью восседал глыбоватый бородач — старый пушкарь Пронька Пест. Парой сильных лошадей правил его пятнадцатилетний помощник Ванька Чех, напросившийся в Коломну погостить у родственников, но втайне мечтающий посчитаться с Ордой за погибшего отца. После наряда бесконечно потянулись пешие рати, во главе которых по-прежнему стоял прославленный воевода Тимофей Вельяминов.
Поседелый, как степной лунь, Боброк-Волынский уронил слезу.
— Видел бы Димитрий Иванович…
Постарел великий воевода, легко увлажнялись выцветшие глаза его. Тяжко перенес он безвременную смерть своего питомца и государя. От старых ран недужилось Боброку, давно не водил он походных ратей, но в совете великого князя был первым боярином. Теперь же не усидел в тереме, надел стальную броню на израненную грудь, опоясался мечом, сверкавшим среди тысяч мечей Засадного полка между Непрядвой и Доном.
По другую сторону от Василия на серо-стальном коне восседал Владимир Храбрый. В сорок два года был он все так же сухощав и крепок, лишь морщины на лице стали глубже да борода совсем побелела. Но глаза его стали другими — в серой глубине их поселилась печаль, впервые явившаяся на кровавом поле под Волоком. На Храброго великий князь оставлял Москву.
К середине августа стотысячная русская рать стояла на Оке. С севера и запада через Москву и Серпухов подходили новые полки. Чтобы укрепить дух народа и войска, великий князь велел Храброму и митрополиту Киприану доставить в Москву из города Владимира икону Богоматери — покровительницы русской земли, когда-то тайно вывезенную из Киева основателем великого Владимирского княжества Андреем Боголюбским.
Войско Тимура, опустошив Елецкое княжество, двигалось вверх по Дону. Солнечный август сулил сухую и теплую осень, как бы расстилая дорогу азиатским полчищам в глубину русской земли. Теперь у Тимура было даже больше всадников, чем в начале похода: потери, понесенные в битве с Тохтамышем, с лихвой восполнила сама Золотая Орда. От перебежчиков и узнал владыка Азии, что великий московский князь с полками стоит на Оке.
— Как велика его сила? — спросил хромец мурзу, служившего у Тохтамыша главным разведчиком.
— Вся Русь, повелитель. У Донского столько не было.
Перебежчик хотел доставить удовольствие новому владыке, полагая, что для того нет большего наслаждения, чем умножать собственную славу, сокрушая бесчисленные вражеские армии, но лицо повелителя царей стало кислым, как моченое яблоко. В тот же день двухсоттысячная орда остановилась на донском берегу.
Летние золотые дни уходили, а Тимур сидел в шатре, и окружали его в эти дни не полководцы, не эмиры, не властелины покоренных царств и ханы кочевых орд, а муллы, гадатели, звездочеты и толкователи снов. К старости Железный Хромец, подобно всем преступникам, стал суеверным. Впрочем, сейчас он только делал вид, что вопрошает судьбу, а на самом деле ждал точных вестей из передовых отрядов. И вести наконец пришли…
У берегов речки Красивая Меча, где пятнадцать лет назад русские воины захватили тыловой стан Мамая, две тысячи легких всадников Тимура встретились с крепкой сторожей, высланной от русского полка охранения, действующего за Окой. Числом мечей сторожа втрое уступала врагу, но опытный воевода ее Василий Серебряный решил не уклоняться от боя. В виду строящихся сплошной лавиной ордынских сотен он напутствовал начальников:
— Враг станет охватывать и окружать нас — того не бойтесь. Орда встречного удара не выносит. Как расхлестнется она перед нами, ты, Алешка Варяг, со своей сотней вцепишься в левую половину, а ты, Микула Тур, — в правую. Костьми ложитесь, но штоб висели на них, как добрый пес на ухе вепря. Я же с остальными стану ломать орде самый хребет. Туго придется — отход по трубе. — Воевода усмехнулся в свои пышные сивые усы, спросил: — Чего принахмурились? Давно с ханами не миловались, боязно, што ль?
