По Московскому Военно-революционному комитету
Командующий Московским военным округом полковник Рябцев смещается с занимаемой должности.
Солдат Муралов назначается комиссаром того же округа, с правами командующего.
Солдату Муралову немедленно принять дела от полковника Рябцева и об исполнении донести ВРК.
ВРК Московского Совета рабочих и солдатских депутатов.
— Это, конечно, другое дело. Но стрельба еще идет. Значит, сопротивление продолжается?
— Еще сопротивляются в Александровском училище и в Пятой школе прапорщиков. Кремль перестал отстреливаться. Там, очевидно, готовятся к сдаче. Да и мы ждем утра, ночью разоружать кремлевский гарнизон нам не с руки.
— Хорошо. Я сейчас возвращусь в Замоскворечье. С чем?
— Мы уже послали в типографию манифест ревкома ко всем гражданам Москвы о полной победе над белыми. Завтра расклеим его по всему городу.
— Нет, товарищи, вы меня неправильно поняли. Я вернусь к вооруженным силам Замоскворечья. Какую сейчас задачу мы перед ними ставим? И не только перед замоскворецкими, а перед всеми вооруженными силами Советов? По-моему, самое главное — ни в коем случае до полного разоружения белых не распускать отряды. Больше того, занимать все позиции и укреплять их...
— Тут на этот счет не может быть разногласий. Мы сейчас составим приказ по войскам ВРК, и вы его отвезете к себе. Помогите нам с этим приказом. Я для этого и просил вас приехать, Павел Карлович.
На Калужской площади, у входа в штаб ВРК, стояла густая толпа красногвардейцев. Она расступилась перед Штернбергом — высоким, расправившим плечи, застегнутым на все пуговицы своей кожанки.
Штернберг заставил себя в дороге подавить возникшее в нем чувство усталости, доходившей до какого-то почти отчаянья. В конце концов, он возвращался с победой к людям, которые устали не меньше его, рисковали своей жизнью больше, чем он, сделали для революции больше, чем он. И никто, черт возьми, не виноват, что ему пятьдесят третий год, что он седой старик, почти бездомный, очень усталый...
В штаб Штернберг вошел с таким торжественным видом, что в комнате закричали «ура». Он подошел к столу, снял и положил на стол кожаную фуражку и сказал:
— Товарищи! Я привез из Московского Военно-революционного комитета приказ. Сейчас я его оглашу:
ПРИКАЗ
Всем войскам Военно-революционного комитета
Революционные войска победили. Юнкера и белая гвардия сдают оружие. Комитет общественной безопасности распускается. Все силы буржуазии разбиты наголову и сдаются, приняв наши требования.
Вся власть в руках Военно-революционного комитета. Московские рабочие и солдаты дорогой ценой завоевали всю власть в Москве.
Все на охрану новой власти рабочей, солдатской и крестьянской революции!
Враг сдался.
Военно-революционный комитет приказывает прекратить всякие военные действия (ручной, пулеметный и орудийный огонь).
С прекращением военных действий войска Советов остаются на своих местах до сдачи оружия юнкерами и белой гвардией особой комиссии.
Войскам не расходиться до особого приказа ВРК.
Военно-революционный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов.
Ноябрь 2 дня 1917 года.
9 часов вечера.
В комнате было тихо, слышно лишь тяжелое дыхание мно гих людей. Штернберг аккуратно сложил приказ и уже самым будничным голосом сказал:
— Приказ размножить и передать на все боевые позиции, по телефону на все заводы. Делайте упор на то, чтобы не расходиться! Ни в коем случае до утра, до приказа из нашего штаба ни одному человеку не оставлять позиций!
Народу в поляковском трактире становилось все больше и больше, было совершенно непонятно, как этот небольшой дом может вместить столько людей. Из редакции «Известий Московского Совета» приехали товарищи. Стоя на табуретке, Ольминский говорил о победе революции, и Штернбергу было видно, как задыхается он от волнения и блестят в его глазах слезы... Уступив свою табуретку другому оратору, Ольминский протиснулся сквозь толпу и сел рядом со Штернбергом.
Штернберг смотрел, как вытирает свои мокрые, совершенно белые волосы Ольминский, и вдруг, неожиданно для самого себя, спросил:
— Сколько вам лет, Михаил Степанович? Мы не однолетки?
— Может быть. Я в шестьдесят третьем родился...
— На целых два года старше меня, Михаил Степанович! Мы здесь с вами, очевидно, самые старые. Удивительно все же, что дожили мы до этого дня!.. Вам не удивительно?
— Нет. Я верил в это. Я был убежден в нашей победе!
— И я верил в это с такой же непоколебимостью, с какой убеждаю студентов в существовании гравитации. Но знаете, о чем я никогда не думал? Просто в голову не приходило — что я буду делать на другой день после социальной революции? Уже второй час ночи, значит, у нас уже пятница, 3 ноября 1917 года. Наступает утро первого дня после победы социалистической революции... Как интересно будет жить!
— Интересно, Павел Карлович. Невероятно интересно!..
Пароходы стояли впритык друг к другу, почти перегораживая реку. Вятка в этом месте была широка, оставалось достаточно места, чтобы могли по фарватеру проходить баржи с хлебом или оружием. И всегда мог проскользнуть маленький грузовой пароходик, на котором часто выезжал командующий Второй армией.
Штаб армии размещался на трех пассажирских пароходах, стоявших у обветшалой пристани «Вятские Поляны». Большое деревянное село с этим странным названием раскинулось на высоком берегу. Въезд туда был крутым, в непогоду скользким и труднопроезжим. Вероятно, поэтому штаб расположился на плавучих квартирах. Может быть, летом на реке и было приятно. Но когда в конце сентября 1918 года в Вятские Поляны приехал новый комиссар Второй армии Павел Карлович Штернберг, жить на этих легких, с подозрительной дешевизной построенных пароходах было неуютно и неудобно. К вечеру поднимался туман, от него сырела одежда, и Штернберг начинал по-стариковски кашлять. И днем туман расходился только к полудню.
Пароходы поставил у пристани еще старый командарм, Махин. Теперешний командарм, Харченко, собирался перебазировать штаб на берег, но весь август шли тяжелые и неудачные бои, ему было не до переезда. А когда стало известно, что в армию приезжает новый командующий, у Харченко и вовсе не было ни времени, ни дела до месторасположения штаба.
На тяжелой и неудобной пролетке Штернберг проехал через все село. Центральные улицы Вятских Полян ничем не отличались от улиц обычного российского уездного города: булыжные мостовые, деревянные тротуары, большое здание гимназии, кирпичные особняки купцов-богатеев, лавки, запертые
