Чем ближе подвигался к нему Данило Андреевич, тем более замедлял шаги. Он старался не смотреть в ту сторону, чтобы хоть дольше можно было бы надеяться, что дом уцелел.
Однако достаточно было взглянуть на то, что сделало пламя в этой части города, чтобы надежда поколебалась: не осталось ни одного целого дома, все подряд погорели. Мог ли в таком пожарище уцелеть старый, сухой, как солома, дом Темкиных?
Но наперекор рассудку Данило Андреевич хотел надеяться, и, когда сердце его сжималось недобрым предчувствием, он говорил себе, что все эти страхи вздор, что дом Темкиных мог уцелеть.
Вот сейчас должен он показаться… Сейчас выбежит к нему навстречу жена и в слезах склонит свою головку ему на грудь, потому что напугана всеми этими ужасами, и детки будут прыгать вокруг него и радостно кричать на весь дом: «Тятя приехал! Тятя приехал!» Тогда, кряхтя, выплывет навстречу зятю и старая Анастасия Федоровна… Славная она старушка, только грустит все последнее время.
Так думал, утешая себя, князь. Как раз в это время перед ним показались обгорелые остатки того невысокого забора, которым был окружен недавно громадный сад Темкиной.
Данило Андреевич остановился, словно ударило что-то его в сердце.
Ветра не было, и обгорелые деревья сада стояли неподвижно, словно предваряя князя о том, что он сейчас встретит. Несколько шагов, поворот по тропинке, и вот вместо высокого, обширного боярского дома князь нашел груду обгорелых развалин, вместо объятий молодой красавицы-жены Данилу Андреевича обвила струйка синеватого дыма, поднявшаяся от все еще тлеющей балки.
Все это было так ужасно, так противоположно тем надеждам, которые только что питал князь, что словно туманом застлало очи Данилы Андреевича, кровь прилила к голове, и он в изнеможении прислонился спиной к близ стоящему могучему полуобгорелому дубу.
— Умерли! Сгорели! Ангелы мои! Деточки! — шептали невнятно его губы, между тем как глаза его уставились в какой-то небольшой черный предмет, лежавший около развалин дома.
Кругом князя был словно туман, и сквозь него он лишь и видел одну точку, резко черневшую на желтом песке. Данило Андреевич инстинктивно, сам того не сознавая, уставился в нее глазами, когда его охватил прилив ужасного горя.
Теперь этот предмет странной формы начал привлекать внимание Данилы Андреевича, и, как часто бывает при сильных душевных потрясениях, эта мелочь казалась ему чем-то необыкновенно важным. Князь напрягал зрение. Он был отвлечен от созерцания той муки, которая овладела его сердцем. Понемногу князь оправился и глянул вокруг себя уже не прежним, смутным, ничего не видящим взором, а ясным и сознательным. Пожарище напомнило ему о том, где он находится и какую понес он утрату.
Слезы сдавили его горло, и этот сильный воин заплакал, как женщина.
Слезы сделали свое дело: они превратили давившее князя жгучее горе в тихую скорбь. Теперь мозг князя заработал с удвоенной силою.
«Может быть, они и спаслись? О, дай-то, Боже! Неужели все погибли? Надо искать, Господи! Вдруг я найду их трупы! Несчастный я! За что такая кара? А искать надо: по крайней мере, буду все знать достоверно, а не томиться понапрасну», — думал князь, готовясь приступить к страшной работе.
Вдруг он вспомнил о том предмете, который раньше привлек его внимание.
«Не померещилось ли мне в ту пору? — подумал он, оглядываясь и не видя ничего особенного. — Ничего, кажись, нет такого? А, стой! Вон там что-то чернеется!» — увидел он что-то черное на песке.
Данило Андреевич пошел к интересовавшему его предмету.
Князь подошел и поднял предмет с земли: это была высокая татарская шапка, та самая, которую Алей-Бахмет забыл впопыхах.
Эта находка поразила Данила Андреевича.
«Стало быть, здесь были татары! — думал он с ужасом. — Час от часу не легче! Значит, они, коли не сгорели, так в полон взяты!»
«О-ох, Господи! Да это еще горше! Мою Марию, красавицу, мурзе какому-нибудь отдадут, а детишек моих обасурманят, в татар обратят. Это горше смерти. Пусть бы уж лучше сгорели: по крайней мере, один конец, а там сколько муки претерпят! Ох! Думать страшно! Тут бы хоть кости их похоронил с честью, по обряду христианскому, скорбел бы, страдал бы, да уж не воротить былого, знал бы это и только об одном бы Бога молил, чтоб и мне смерть послал скорее, а теперь ведь каждый час будет дума гвоздить неотвязная, что вот я живу на родине, а детки мои томятся в неволе басурманской!» — и князь, опустив голову и заломив с отчаяния руки, бродил по пожарищу.
— Батюшка-боярин! Да это никак ты, Данило Андреевич! — окликнул его в это время какой-то человек, по-видимому из простонародья, только что подошедший к пожарищу.
Князь быстро оглянулся.
— Это — ты, Степан! — узнал он в подошедшем одного из холопов Темкиных. — Ты как сюда попал?
— Да пошел поглядеть, из пожиток чего-нибудь не осталось ли… Да где! Вишь, все, ровно языком, слизало, чисто да гладко!
— Стало быть, вы не сгорели? Спаслись? — радостно спросил князь.
— Спаслись, боярин! И как это Господь помог нам от погибели лютой уйти, диву даться можно! Выбрались мы из дому, хотим вон скорючи из города. Куда тебе! Народ так валом и валит! Меня инда сдавили так, что думал душу Богу отдать! Одначе и тут Господь помог: выбрались мы и боярышню на руках сквозь толпу пронесли… Без памяти она была…
— А жену и детей моих видел? Как она? Чай, перепугана? — быстро спросил князь.
— А вот, как перед Богом, не помню! Да и где тут, сумятица была страшная! Право, не запомню! Кажись, видел!
— Ахти! — начал опять тревожиться князь. — Как же так? Неужели сгорели?
— Нет! Зачем! Коли все спаслись, стало быть, и боярыня молодая с детьми. Беспременно! А только мне видеть не пришлось…
— Да где вы все теперь находитесь?
— В вотчине боярской подмосковной… Знаешь, чай! От города рукой подать. Верст с пяток будет, не боле.
— Пойду туда, узнаю… Все, говоришь, там? Никто в другое место не попал?
— Все, все! Окромя тех, кто на тот свет угодил. Вот приезжего попа Ивана, чай, знаешь, боярин? Так вот он с попадьей сгорел. Это я уж сам видел. Дом в огне, а он мечется по палатам, ровно обезумел от страха. Зовем его, не выходит. Так и сгорел с женой вместе. Знамо дело, от страха ума лишился.
— Царство им небесное! А Анастасия Федоровна как?
— Да как мы ее без памяти вынесли, так она до сих пор в себя не приходит. Только, сказывали, стонет все легонько.
— Больна, стало быть, с испугу? — проговорил князь, отходя от Степана. — Пойду про жену разузнаю, ее, кстати, спроведаю… Да! — прибавил он, вспомнив про татарскую шапку, найденную им. — Как же вас татары пропустили?
— Здесь их не было!.. Они, бают, и в город не входили: пожар их не пустил, — говорил темкинский холоп, удивляясь, почему такая мысль пришла в голову Даниле Андреевичу.
— Не бывали здесь, говоришь? А это что? — указал князь Степану на свою находку.
Тот онемел от изумления.
— Дивное дело! И откель взялась! — бормотал он.
— Стало быть, татары были! — сказал князь.
— Да нет же, не были! Разве опосля. Нешто татар можно проглядеть? Не было их тут, кого хошь спроси, не было!
Князь только пожал плечами.
— Пройду в вотчину, порасспрошу еще кой-кого: может, ты и проглядел… Прощай, старина!
— Прощай, батюшка-боярин! Я тут маленько в мусоре покопаюсь… Может, и найду что. А про татар это, чтоб проглядеть, так не можно! Эко слово молвил! Татарина проглядел! Накось! И рад бы иной раз проглядеть, да он, бритый, не проглядит и саблей по башке съездит! Ну, знамо дело, молод еще боярин, пожил бы с мое — небось, не сказал бы эфтаго. Эх, эх! Грехи наши тяжкие! — бормотал старик, принимаясь за свою невеселую работу, между тем как Данило Андреевич был уже далеко от него.
IX. ПРОПАДАВШИЕ ОТЫСКАЛИСЬ
Во все- время, пока очищали Москву от трупов, царь Иоанн Васильевич оставался вдали от нее.
В Москве же работа кипела. Думали скорее окончить очистку, скинув трупы в реку Москву и предоставив ее волнам унести их из пределов города, но надежда не оправдалась: трупов было такое множество, что они запрудили реку и лежали по-прежнему в Москве, заражая смрадом окрестность.
Тогда согнали крестьян из ближайших к Москве деревень, вытащили трупы из реки и зарыли их, где и как пришлось, без отпевания и христианских обрядов: этой чести удостаивались только самые знатные из мертвецов — не хватало для панихид ни времени, ни священников. Только 15-го июня царь Иван Васильевич приехал к Москве и остановился в Браташине, где был у него дворец.
Сюда прибыли два посла Давлет-Гирея.
Царь принял их в столовой избе.
Окружавшие его бояре и сам он были в обыденной одежде, чего никогда не делали при приеме послов, но в этот раз такая одежда служила знаком печали.
