Ночь застала ингушей в районе какого-то хутора. Сотни разместились на ночлег, выставив боевое охранение, как на фронте.
Весь день князь Багратион провел в имении, которое находилось недалеко от станции Дно. Здесь был телефон, и генерал Гагарин докладывал ему о продвижении эшелонов.
Когда стало известно, что путь между Вырицей и Павловском поврежден, Багратион, несмотря на сильную мигрень, поехал на вокзал, откуда по аппарату Юза имелась возможность связаться со Ставкой.
Было позднее время. Телеграфист долго выстукивал МГЛ, вызывал Могилев. Наконец Ставка ответила, и Гагарин продиктовал:
— Я — генерал князь Гагарин. Прошу пригласить генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего генерала Романовского.
Из Ставки ответили:
— Сию минуту. Будет доложено. Послали за генералом Романовским. Через пятнадцать минут генерал будет у аппарата. Прикажете нажать?
— Да. Пожалуйста. Нажмите.
— Хорошо. Слушаюсь.
Телеграфист Могилева отключился.
Через некоторое время аппарат снова застучал. Вызывал Дно.
— Я — Дно. Я слушаю. Кто у аппарата? — спросил Гагарин.
— Я, генерал Романовский, — ответили из Ставки. И тогда к телеграфу подошел Багратион.
— У аппарата генерал князь Багратион и генерал князь Гагарин. Передаю только что полученную телеграмму. Генерал Крымов в отъезде. В Лугу прибыли головные эшелоны донцов, которые железнодорожная администрация по приказу из Петрограда далее не пропускает.
Головной эшелон туземцев дошел до станции Вырица, за которой, по полученным сейчас сведениям, путь разобран. Пассажирские и прочие поезда возвращаются. Я приказал головному эшелону высадиться и восстановить путь. Для исполнения этой меры сейчас в Вырицу выезжает князь Гагарин. Отправление эшелонов со станции Дно происходит беспрепятственно. Прибыл головной эшелон Осетинского конного полка, которому я приказал, не высаживаясь, следовать далее. Если путь не удастся восстановить, то дивизия пойдет от Вырицы в походном порядке в указанном направлении. Благоволите выслать части железнодорожного батальона или хотя бы инструкторов для руководства работами.
Прошу доложить генералу Корнилову, что туземцы исполнят долг перед родиной и по приказу своего Верховного главнокомандующего, верховного героя, любящего больше всего на свете святую Русь, прольют последнюю каплю крови, чтобы доказать, что он единственный, который может достигнуть победы и отстоять отечество, родину от гибели. Депешу генерала Корнилова в эшелонах встретили громким «ура».
Багратион замолчал.
Начался прием ответа Романовского. Потянулась лента, побежали слова:
— Все это я передам генералу Корнилову. Но должен вам сказать, что железнодорожный батальон или инструкторов прислать не удастся, так как у нас их нет и, по-моему, надобности в этом нет. От Вырицы до Царского Села тридцать четыре версты. Вы скорее дойдете походным порядком. Крымов сегодня в Гатчине.
Ответ не понравился Багратиону, и он продиктовал:
— Передайте: по высадке в Вырице следуем в походном порядке. Но восстановить путь необходимо для продвижения обозов и продовольствия, а также пассажирских поездов.
Багратион говорил так, будто Романовский слышал его. Он терпеть не мог, когда кто-то поучал, а тем более, что Романовский был всего лишь генерал-майором.
Видимо, и Романовскому не понравился текст Багратиона, и, заканчивая беседу, которая, по существу, не привела ни к чему, он передал:
— Слушаюсь, понимаю. Держите самую тесную связь с генералом Крымовым. Если я больше не нужен, то до свидания. — И Могилев умолк.
Это означало: «Не суйтесь в Ставку. У вас есть свое непосредственное начальство…» Багратион был вне себя. Он сознавал всю ответственность, которая ложилась на него в связи с его причастием к мятежу, знал, какая роль в захвате города отводилась его войскам, и тем обиднее был ему завуалированный выговор и вежливый отказ продолжать разговор генерал-квартирмейстера Ставки.
Он устыдился своей напыщенной тирады в адрес Корнилова. Обидно было за себя. Ведь он рисковал и репутацией, и положением, и честью во имя этих штабных политиканов! А они в ожидании того, когда он добудет для них каштаны из Зимнего дворца, не желают даже разговаривать… Но отступать было поздно. Князь вышел на свежий воздух, простился с Гагариным и сел в автомобиль.
Приехав в имение, он отказался от ужина, выпил снотворное и лег, приказав не будить без крайней необходимости.
Но выспаться и на этот раз не удалось. В шесть утра доложили, что звонит генерал Краснов.
Багратион подошел к телефону.
Краснов говорил, что он здесь проездом и хотел бы встретиться для служебного разговора.
Багратион послал за ним автомобиль.
Снова пришел пакет из корпуса и несколько донесений о продвижении полков дивизии к Вырице.
К тому времени, как генерал ознакомился с бумагами, приехал Краснов.
Багратион со всем радушием принял нового корпусного прямо в столовой, отделанной дубом и украшенной оленьими рогами и натюрмортами.
Стол был сервирован на двоих. Между блюд с холодными закусками стояли бутылки ликера, коньяка, графинчик с водкой и простой глиняный кувшин.
— Неплохо, неплохо, князь! — воскликнул Краснов, усаживаясь в предложенное хозяином кресло. — Совсем как в мирное время! Только дам не хватает!
— Что прикажет любезный Петр Николаевич, так сказать, для разгона? Шартрез француский. Коньячок из Шаранта. Русская… А здесь — подарок моих дагестанцев: домашняя абрикосовая водка, или арак! Я, откровенно говоря, последнее время предпочитаю ее. Есть в ней что-то освежающее, прекрасный букет! И пьется легко, хотя градус — дай те, господи! Горит. Попробуем?
Пили генералы арак. Воздали должное коньячку. А как внесли жареного поросенка с кашей и блюдо перепелов, перешли на русскую. В конце завтрака гость долго смаковал турецкий кофе.
— Я ведь начинал войну в Третьей бригаде вашей дивизии, — говорил он Багратиону, протягивая денщику на чай ленточку керенок. — И не могу отделаться от обычая кавказцев благодарить «искусные руки, накормившие нас!» — так кажется?
Они вышли на веранду, сели в уютные кресла.
Отсюда открывался вид на всю окрестность.
Ивовый кустарник, тронутый осенней желтизной, подступал к усадьбе. За ним, вправо и влево, стоял золотой березовый лес. А посередине широкой полосой до самого бледно-синего неба простирались уже кое-где побуревшие мокрые луга… Шелестя корой сосен, что росли у самой веранды, и раскачиваясь на шишках, резвились веселые синички.
— За три года войны мне не часто выпадали минуты такого благолепия! — первым нарушил тишину Краснов, вытирая платком мокрое лицо. — Хорошо! Ублажил ты меня, дорогой хозяин, знатно и нежданно. Все мне здесь по сердцу!.. Но чует оно, закрутятся нынче у нас с вами дела, да такие, что, может, еще ой как вспомнить придется этот добрый денечек!
Серьезные времена для нашей матушки России начинаются только теперь… И большие испытания для ее верных сынов!
— Коль уж о делах, так разрешите познакомить вас с только что полученным приказом, — сказал Багратион. — Вот приказ № 1 теперь уже главнокомандующего Отдельной Петроградской армией генерал-лейтенанта Крымова. Предписывает после захвата столицы объявить Петроград, Кронштадт, Петроградскую, Эстляндскую губернии и Финляндию на осадном положении. Тут же и подробный план действий войск в столице. А здесь мне вменяется подавлять вооруженной силой революционных рабочих и солдат Петрограда.
Краснов, зачесывая пятерней непокорно спадавший на брови чуб, углубился в чтение.
— Прекрасно! — с оттенком едва уловимой иронии воскликнул он наконец. И, посмотрев вокруг, словно желая убедиться, не слушает ли их кто-нибудь посторонний, негромко сказал: — Диспозиция, как говорится, идеальная! План города подробный. Когда вы его займете, каждая дивизия, каждый полк и сотня будут знать, где и что брать под охрану, кого и когда разоружить, кого разогнать…
И я усмотрел здесь только один изъян… В приказе ничего не сказано о том, с чем вас будут встречать… с музыкой или с боем… — Он натужно рассмеялся.
— Вот именно… — подхватил Багратион и закачал ногой, заложенной за ногу. — Слишком, слишком рано все предано гласности! Кто-то пренебрег элементарным правилом и первой гарантией успеха любой военной акции — внезапностью! И это мстит! Мы уже встречаем сопротивление!
— Вы совершенно правы, генерал! — согласился его собеседник. — А в наше время болтунов и анархистов это еще черт знает к чему может привести! Вот если бы вы сегодня стояли на окраине столицы, был бы совсем другой камуфлет!
Они помолчали, а потом Краснов снова заговорил очень серьезно и доверительно:
