— Пусть от каждого полка не один и не два, а человек по полсотни поедет! — заявил тот. — Поглядите и сами поймете, чего вам делать: слушать генеральские побасенки и воевать с нами, али кончать с этим делом!
— Правильно! — зашумели горцы.
Офицеры тоже протолкнули одного из своих людей к паровозу. Тот влез на ступеньку и закричал:
— «Правильно!.. Правильно!» А что правильно — и сами не знаете! Их дело сказать свое, — он указал на делегатов, — а наше дело подчиняться своему начальству и делать свое. Если у них там порядок, так для нас еще лучше! Не беспокойтесь, мы приедем к вам только всей дивизией и уйдем, когда прикажут. А теперь — разговорам конец!
Приезжий ингуш хотел было ответить ему, но работник горкома остановил.
— Ты — на запас… Я скажу пару слов.
Он поднялся на паровоз, оглядел горцев, дождался тишины и заговорил, пристально глядя на них, так что каждому казалось, будто он обращается только к нему:
— Горцы! Ингуши! Вы не дети. Вы люди, которые много раз смотрели смерти в глаза, и вы не должны дать обмануть себя. Вам говорят: в Петрограде бунтуют, большевики организуют беспорядки, и вы должны их подавить. Главнокомандующий выдумал это для того, чтобы привести вас сюда. А чтоб вы поверили, тайно переправил в город верных ему людей, которые начнут погромы, как только вы войдете. И тогда будет предлог бросить вас на рабочих. Он хочет с вашей помощью свергнуть Временное правительство, захватить власть. Временному правительству он уже прислал ультиматум! Вы все понимаете меня?
— Понимаем! Говори! — закричали всадники.
— Рать, говорят, стоит до мира, а ложь — до правды! Корнилов хочет стать таким же царем, как Николай, которого мы сбросили со своих плеч. Вот вам и вся правда! Он требует смертной казни на фронте, в тылу! Выступивший здесь всадник заявил: «Придем в город и увидим: все ли там хорошо…» А что вы нам, хлеб и мир везете? Нет, дорогие горцы, вы лучше поторопитесь к своим аулам да там добейтесь революционного порядка! А то воюете вы три года, а дома у вас уже ни жратвы, ни земли! Думать надо.
Людям нравилась его прямая речь. Они задвигались, заговорили все разом.
— Могут сказать, — продолжал оратор, — а почему, мол, вы так не хотите, чтобы мы вошли в город? Отвечу. Ваша дивизия да казачьи дивизии — это десятки тысяч человек!
У нас рабочей Красной гвардии, солдат гарнизона, матросов тоже десятки тысяч человек. И у всех — винтовка!..
Но среди вас и среди нас немало притаилось сволочи. Ее задача — столкнуть нас. А много ли для этого надо? Возле стога соломы с огнем не шутят! Но стог загорится — погибнет солома. Если же будут спровоцированы вооруженные силы? Прольется кровь! Ваша и наша кровь. А генералы в это время сцапают власть! Вот почему мы говорим: мы приехали к вам делегацией, со своей правдой, как братья, без оружия. Теперь приезжайте вы к нам так же делегацией и сами убедитесь во всем! Вот они, ваши единоверцы, и они говорят вам то же самое. А кто думает по-другому, тот наш общий враг! И я прямо скажу: мы готовы и рады встретить друзей. Но готовы и к отпору врагу.
Калой глядел на этого человека издали, вникал в смысл его слов, прислушивался к голосу. Ему казалось, что где-то он слышал его. Что-то знакомое было и в его белом лице, на которое легли следы нелегкого времени. А когда оратор приподнял кепку и провел платком по седому ежику, Калой ринулся вперед. Он был так взволнован, что товарищи испугались и вцепились в него.
— Да ты что? Успокойся! Он ведь правду говорит!
— Это наш гость! Нельзя трогать! — кричали они ему со всех сторон, а он волок их за собой к паровозу.
Работник горкома побледнел. Делегаты встревожились. Калоя схватила уже добрая дюжина рук. Наконец его остановили.
— Илья! Илья! — закричал он тогда и обрушился на своих: — дурачье! Да отвяжитесь вы от меня!
Человек, который только что так мужественно говорил, растерялся, выронил кепку и кинулся к Калою…
Они обнялись… Илья Иванович не сдержал слез. Люди с удивлением смотрели на них, а они отстранялись, разглядывая друг друга, хлопали по плечам и снова обнимались.
— Значит, ты остался! — наконец воскликнул Калой.
— Остался! Вот видишь, остался я!.. — ответил Илья Иванович.
— Много говорить надо. Потом! Очень много! — сказал Калой и, подсадив Илью Ивановича на ступеньку, сам встал рядом с ним.
— Эй! Ингуши! — крикнул он на своем языке. — Вы знаете, кто это?
— Узнаем, если ты скажешь! — ответили из толпы.
— Нет! Не знаете! Потому что я не сумею сказать вам, какой это человек! Пятнадцать лет тому назад я узнал его. Он был брат моему брату Виты. А Виты был не человек, а сердце, плачущее о людях!.. Двенадцать лет тому назад, когда все рабочие люди бунтовали против царя во Владикавказе, Илья и Виты были главными! И их сослали в синюю Сибирь. Он как из могилы вышел! Не узнал я сразу… Сибирь покрыла его голову снегом… — Он поглядел на друга. — Это тот человек, который нам может посоветовать только хорошее.
— Луде! Господины! — перешел Калой на русский язык, посмотрев в сторону гостей. — Илья я давно друг. Пятнадцать лет!.. Который вы говорил, который он говорил — мы принимаю! Какой наша дело царь назад таскать? Это война, это кушайт нету, это земля нету — вот так надоел! — Он провел рукой по горлу. — Пошел новый царь к… матери! — крикнул Калой, вдруг удивив всех чистотой произношения. — А мы все пошел — Кавказ! — И он снова заговорил по-ингушски:
— Я считаю, что теперь, когда начинается драка за то, кому сидеть на месте Николая, нам здесь делать нечего! Не мы его царем сажали, не мы его снимали со стула, и не наше дело ради него умирать на улицах этого города и убивать вот таких людей! Если вы готовы, мы дальше никуда не пойдем. Мы вернемся в свои вагоны, позовем за собой другие полки и с теми, которые согласятся, тронемся домой! Хватит греметь в барабаны![171]
Группа всадников из воровского призыва собралась в кружок и шушукалась. Когда голос Калоя стих, один из них выкрикнул:
— Это не тебя будут спрашивать!
— А кого? — насторожился Калой.
— Командира полка, дивизии! Офицеров!
— А мы что же, стадо баранов, по-твоему! Куда завернут, туда и пойдем? Прошло это время!.. Мы не можем идти и наводить порядки на всю Россию, уподобившись тому ослу, который, не имея приличного хвоста, чтоб себя обмахнуть, взялся обмахивать весь аул!
Всадники дружно захохотали.
— Я, как ваш солдатский комитет, спрашиваю всех: куда пойдем — войной на них, — он махнул в сторону гостей из Петрограда, — или назад?
— Назад! Домой! — возбужденно закричали всадники.
— Илья, луди! — обратился Калой к делегации. — Этом народа война нигде не надо! А здес, — он снова указал рукой на Петроград, — семь раз не надо! Мы идем домой! А кого хочит помирайт — кругом место много!
Гостей пригласили остаться пообедать. Но они поблагодарили и направились в другие полки.
Прощались друзьями, тепло и долго.
Илья Иванович и ингуш из делегации отошли в сторонку.
— Илья Иванович, — сказал молодой человек, — вы из Царского Села вернетесь в Петроград и доложите в Центральном Комитете. Но прошу вас, не пожалейте сил, чтоб делегации горцев устроили настоящую встречу! От этого зависит многое. И не только здесь, но и там, куда они вернутся. Скажите Кирову, что я остался в полку. Им нельзя дать остыть. Нельзя оставить одних, пока их солдатская организация не имеет настоящей силы. Я хочу встретиться с их начальством.
— Хорошо. Вы только не забывайте: тут с офицерами надо поосторожнее. У них среди всадников своя родня.
— Ничего! И у меня здесь родня! — улыбнулся ингуш.
Калой подошел прощаться.
— А меня ты не знаешь? — спросил его молодой человек.
Калой оглядел его и покачал головой.
— Нет… Хотя мне и кажется, что я тебя где-то видел… не припомню…
— Галашки… Правда, это было лет десять тому назад. Вы, горцы, пахали там. А вечерами приходили ко мне слушать «новости»…
— Мухтар? — воскликнул Калой. — Так ты ж тогда хворостинкой был! Ну и день! Надо же было мне пройти всю Россию, сто раз не умереть от немецкой пули, чтобы здесь встретиться с вами!
Калой пришел в восторг, когда узнал, что Мухтар остается на ночь. Значит, будет с кем посоветоваться. А ведь есть о чем.
И делегаты разъехались. Одни в соседний полк к черкесам, другие к чеченцам и в остальные части.
С каждой группой на всякий случай Калой послал по нескольку всадников-ингушей.
Бийсархо не вернулся. Командовать его сотней было некому. И тогда команду подал Калой.
— Са-а-дись! — крикнул он. Всадники вскочили на коней. Командир второй сотни подъехал к Калою.
— Ты знаешь, что за это самоуправство и за срыв боевого приказа тебя могут расстрелять?
— Знаю. Но меня не расстреляют, — ответил Калой. — У меня в полку много родственников. А у них — свои родственники. А кто не родственник, так тот вместе со мной три года под смертью ходил. Ты видел, кроме воровской сотни, все за то, чтобы вернуться в вагоны. Да и из воров добрая половина согласна с нами. Кто меня расстреляет? А вот, если мы захотим, мы сможем… любого! И спросить будет не с кого!
