снова овладевало им нетерпение, он лихорадочно взглядывал вперёд и проникался надеждой, что скоро, очень скоро окончится этот опостылевший путь среди тающих снегов.
...Львов встретил Варлаама первой зеленью деревьев, ослепительным блеском свинцовых куполов собора Святого Николая, бойким шумным торжищем. На княжьем дворе тоже царила
суета, сновали туда-сюда холопы, ржали кони. Высоко на башне реял бело-красный стяг с соколом.
В широкой, уставленной скамьями палате было, напротив, тихо, в слюдяное окно падали солнечные лучи, слышно было пение птиц в густом вишнёвом саду.
Князь Лев встречал Низинича сидя за столом, на котором аккуратными стопками были разложены грамоты с вислыми печатями. Здесь же покоилась Библия в деревянном окладе с медными застёжками, рядом с ней Варлаам заметил объёмистый том «Русской Правды», чуть поодаль виднелись ромейские «Прохирон», «Эклога» и много прочей литературы. В чаше на столе стояла свеча, возле неё находились чернильница, перо и свёрнутые вчетверо большие листы харатьи.
Лев, казалось, даже помолодел, услышав радостное известие. Он потребовал, чтобы Варлаам рассказал о своём пребывании у Ногая во всех подробностях, и велел челядинцу кликнуть княгиню, сноху и племянницу.
— Пусть тоже послушают. Узнают, как было дело, — сказал князь.
Его старый, поношенный кафтан розового цвета, надетый поверх алой рубахи с косым воротом, был в нескольких местах забрызган точечками чернил; долгая седая борода неровным клином струилась книзу; волосы, поредевшие со лба, некрасиво торчали над висками. Едва ли не впервые видел Варлаам Льва в такой вот «домашней» обстановке. Годы князя были уже не те, семьдесят вот-вот стукнет, перестал он следить за своими одеждами, больше помышлял о высоком, о том, что ждёт его за порогом жизни. Но земные дела приходилось вершить, как ранее, и дела эти покуда Льва больше радовали.
Княгиня Святохна Святополковна павой вплыла в палату. На ней было синее бархатное платье, на распущенных, перетянутых костяным обручем волосах золотилась зубчатая корона. Следом за княгиней в палату вошла молодая женщина с бледным лицом, часто кашлявшая и прикладывающая ко рту платок. То была сноха Льва, Ярославна. Из-за её спины показалась простоволосая девица с длинной косой, в льняном саяне с продолговатыми серебряными пуговицами. На шее её переливалось жемчужное ожерелье.
Посмотрев на неё, Варлаам невольно вздрогнул. На него немного надменно, поджав уста и приподняв бровь, взирала... Альдона, такая, какой увидел он её впервые четверть века назад на гульбище дворца в Холме. Только эта Альдона была чуть повыше ростом, да глаза у неё были тёмные, жгучие. Тут только дошло до ошалевшего Низинича, что это княжна Елена, это плод их с Альдоной греха! И чёрные глаза — его, Варлаама, глаза! И он не может и никогда не признается в своём отцовстве! Не приласкает, не прижмёт свою дочь к груди, не утешит в трудный час, не поддержит в суровый миг испытания! Господи, почему так?! Почему мы, люди, столь ничтожны?!
— Ну, сказывай, боярин! — вывел Низинича из состояния оцепенения властный голос княгини Святохны.
Она удобно поместилась на скамью рядом со Львом, косо глянула на харатейные свитки, с неудовольствием наморщила острый красноватый нос, обратив внимание на брызги чернил на рукаве княжеского кафтана.
Варлаам подробно поведал о своей жизни в Ногаевом стане, о Тохте и об убийстве Тула-Буки. Женщины напряжённо слушали, испуганно вскрикивали и крестились, когда перечислял он мунгальские зверства.
После, когда он закончил свой рассказ, Лев кивнул в сторону Елены:
— Знаю, Низинич, имел ты немалую заботу о моей племяннице. Вот, невеста выросла. Двадцать три года минуло. Засиделась в девках. Но ничего. Осенью замуж пойдёт, за пинского князя, Демида.
— Не хочу я за его идти, дядя, — капризно надув губку, произнесла княжна. — Старый он еси. Да и изо рта у его воняет.
— Вот дура! — Лев усмехнулся. — Не за смерда же тебе идти теперича! И не за татарина! Что старше он тебя, так это только к добру! Ничего. Стерпится — слюбится. А там дети пойдут.
Княжна, покраснев и стыдливо опустив голову, грустно вздохнула. Как хотелось Варлааму в этот миг обнять её и утешить! Но он стоял как вкопанный посреди палаты и мял неспокойными перстами поярковую шапку.
— Князь Демид — из нашего рода! — с укоризной посмотрев на Елену, изрекла княгиня Святохна. — Бабка моя Прибыслава внукой приходилась Святополку, киевскому князю великому. А Демид — потомок сего князя прямой в шестом колене. Гордилась бы сим, княжна!
Варлаам быстро раскланялся и покинул палату. Тяжело, горько было у него па душе.
В тот же день он уехал в Перемышль.
Уже перед самым отъездом два львовских кметя приволокли к Низиничу дрожащего от страха, измождённого человека в грязных лохмотьях. Волосы его были спутаны и всклокочены, чёрная борода развевалась на ветру, на челе зиял багровый рубец.
— По Князеву веленью, — прохрипел один из воинов, вбрасывая в ножны саблю. — Тиун твой беглый, Терентий. Уличён во лжи и выдан тебе головой. Твори с им, чё хоть!
Беглый тиун, взвыв, повалился перед Варлаамом на колени.
— Прости, прости, господин добрый! Николи, николи... — жалобно забормотал он.
— Довольно! — прикрикнул на него Низинич. — Вот что, други, — обратился он ко кметям. — Отведите-ка его в мой обоз. Поедешь в Перемышль, клеветник! — снова обратился боярин к бывшему тиуну. — Лютую расправу над тобой, ладно уж, вершить на этот раз не стану. — Варлаам махнул рукой. — На земле будешь ролью пахать. Но если вдругорядь в бега ринешься, пощады не жди.
Хмурясь, он отворотил от подобострастно кивающего головой Терентия лицо.
— Вот дочь она мне, а признаться — нет, не смогу! — говорил Варлаам Сохотай.
Жена, склонив ему на плечо голову с каскадом распущенных иссиня-чёрных волос, обнимала его за шею.
— Так лучше. Елена не пропадёт. Княгиней станет, — коротко отвечала она, мало-помалу вселяя в мужа уверенность и успокаивая его смятенную душу.
И постепенно куда-то отхлынули, ушли прочь горькие мысли об Елене. В конце концов, здесь он ничего сделать не сможет. Это расплата за грех, там, на озере. Он обречён страдать, но Елена — она ничего не узнает, и будет жизнь её сытной и тихой в окружённом болотами Пинске, на княжеском подворье. Хотя кто знает, как оно повернёт...
Мать, старая Мария, ходила но терему, опираясь на толстую сучковатую палку. Несмотря на годы — а стукнуло вдове Низини уже восемьдесят лет — она
