— Вы не посмеете, — еле выдавил из себя де Руили.
— Я ещё не закончил, дорогой Этьен: «Если арендатор каким-либо иным образом нарушит договор, то, согласно прошению тамплиеров, в каждый воскресный день или праздник, когда зажигают свечи и звонят колокола, где бы он не оказался, его должны анафематствовать и не снимать отлучение до тех пор, пока он не выплатит всё сполна».
— Вы не сможете доказать, — прошипел де Руили, словно змея перед тем, как издохнуть.
— А что нам, по-вашему, придётся доказывать? Разве вы уже решили нас обманывать? — Эсташ изобразил оскорблённую невинность. — Впрочем, я всё ещё не закончил: «Всё это следует предпринять, доверяясь лишь слову братьев, свидетельствующему о сумме выплаты и размере нанесённого вреда, не прибегая ни к каким иным доказательствам».
Этьен посмотрел на Эсташа так, словно тот его ограбил. Тамплиер изобразил глумливое недоумение:
— Кажется, тебе не понравился текст договора? А между тем, я очень старался сделать так, чтобы всё было честно. Если же у тебя другие представления о честности, тогда ты можешь идти. Твоё имя я ещё не вписал в договор. Будешь подписывать? — неожиданно серьёзно и твёрдо, но без нажима спросил Эсташ.
— Да. Я подпишу, — Этьен сказал это так, словно согласился на ампутацию обеих ног.
Расстались они довольно сухо. Эсташ больше не ёрничал и уже не пытался скрывать презрение к клиенту.
Когда арендатор ушёл, Эсташ, усмехнувшись, сказал Эмери:
— Ты обратил внимание на то, что этот гадёныш совершённо не умеет владеть собой? Всем своим видом он сознался, что намерен был обманывать тамплиеров.
— Но договорчик-то мы ему навязали и правда довольно суровый.
— Навязали? Я не давил на него, и он подписал договор совершенно добровольно. Поясню. Этот договор очень выгоден для него, никто другой не отдал бы ему виноградник в аренду за столь умеренную плату, он будет получать прибыль вполне достойную. Поэтому он и подписал, а опечалился, потому что намерен был обманывать нас, и получать прибыль в несколько раз больше. Это мы ему обломали. Он думал, что «Божьих людей» сможет водить за нос, как последних дурачков. Ведь другие-то в случае обмана могли просто дом у него спалить, а то и прирезать, а тамплиеры, он полагал — стыдливые монахи, не решатся и безропотно стерпят любой обман. Вот мы и напомним ему, что в нашем распоряжении есть методы поэффективнее бандитских. К слову сказать, сеньор де Мондубло будет отлучён от Церкви. Гонец уже поскакал в Рим, случай бесспорный, так что не сомневайся.
— Рад за нашего арвильского друга. Но вот на счёт этого договора… мне не понравился пункт о том, что слово тамплиера в любой ситуации надлежит считать достаточным доказательством, то есть его слово перед нашим вообще ничего не стоит. Получается, мы презираем своих партнёров, они перед нами — никто.
— А разве у Этьена де Руили есть такая же репутация, как у Ордена Храма? Разве он вложил столько же кровавого пота в её создание? И разве тамплиерская репутация людей, которые никогда не обманывают, не даёт нам некоторых преимуществ? Слову тамплиеров верят все, а кто не верит — свободен. Или не так?
— Да вроде так.
— Ты должен понять, Эмери: здесь такая же война, как и в Палестине. И, как в любой войне, ненадёжные союзники опаснее противников.
— Не спорю. Просто не привык ещё. Мне тут все кажутся своими.
— Хо-хо. Ладно, зовём следующего.
Следующим был состоятельный ремесленник Жильбер. Он являл собой полную противоположность Этьену. Немногословный ремесленник избегал лишний раз улыбаться и держал себя очень напряжённо. Он явно не привык запросто обсуждать вопросы с рыцарем. И Эсташ с Жильбером держал себя совершенно иначе: доброжелательно, сдержанно, без тени иронии.
Жильбер брал у тамплиеров в аренду черепичную мастерскую. Аренда должна была длиться 11 лет и стоить 6 провенских ливров в год. Залог ремесленник внёс своим движимым имуществом на сумму 30 ливров, похоже, это всё, что у него было. Храбрый гончар играл ва-банк, было тут от чего напрягаться.
Эсташ, насколько мог дружелюбно оповестил его:
— Жильбер, тут есть один суровый пункт. Сильно не пугайся. Иначе нельзя. «Если случится так (да не позволит Господь!), что мастерская сгорит при пожаре, арендатор не обязан чинить её, но тем не менее он обязан выплачивать братьям Ордена каждый год сумму аренды, как было условлено».
Жильбер не дрогнул:
— Всё честно, мессир. Я согласен. Да благословит Господь добрых рыцарей Храма.
Они расстались с большим взаимным почтением.
— Не жалко тебе Жильбера? — спросил Эмери.
— Да, боязно за него. Если какая-нибудь гадина подпалит мастерскую, он очень крепко влипнет. Но теперь вся его семья будет круглосуточно мастерскую сторожить, и мы можем быть почти уверены — имущество Ордена не пострадает. И тогда за 11 лет Жильбер так поднимется, как никогда не смог бы без помощи Ордена.
Всё, хватит с тебя для первого раза. Иди отдыхай. Да, я тут подобрал для тебя некоторые наши документы. Посмотри их. Это поможет тебе вникнуть в дела Ордена.
* * *
Внутреннее равновесие понемногу восстанавливалось в душе Эмери. Мир в его восприятии становился таким же гармоничным, как и раньше. В бизнесе было много жестокости и мерзости, но не больше, чем на войне. Командор из Тортозы вдруг почувствовал, что сможет освоится в бизнесе даже с большей лёгкостью, чем западные рыцари, никогда не бывавшие в Палестине, потому что обладал опытом не какой-нибудь, а именно восточной войны. На Востоке война никогда не была линейным столкновением двух лавин — все хитрили, маневрировали, изворачивались и договаривались. Подлецы обманывали друзей, герои обманывали врагов, но совсем без обмана не воевал никто. Все в любой момент были готовы к обману, никогда полностью не полагаясь на грубое и прямодушное преобладание силы, как привыкли на Западе. Воистину, занявшись бизнесом, Эмери остался на Востоке. Была в этой «восточности» не только привычно-коварная, но и добрая сторона — «завоевание сердец». Эта концепция Эсташа очень понравилась Эмери. На Западе редко заботили себя такими ускользающими материями, а для Востока это было привычно.
Разве не сумел Орден Храма завоевать сердца мусульман Дамаска? Это был замечательный пример дружбы с иноверцами. А можно ли завоевать сердца таких людей, как Мондубло? Надо стремиться. Либо надо завоевать сердца тех, кто окружает подобных негодяев, и тогда они останутся в изоляции. Именно так понимал теперь Эмери основы тамплиерского бизнеса. Он вдруг осознал, что у него уже несколько дней не болит душа, он и не заметил, как тоска прошла.
Решил навестить Эйнара, которому предоставили в Тампле обширное помещение, правда, в полуподвале, но очень добротное. Тамплиеры, разумеется, не стали отдавать Эйнара инквизиторам. Инквизицию в Ордене уважали и старались с ней не ссорится (не из страха — из уважения) и всё-таки вопросы чистоты веры, как правило, решали сами, никого со стороны не привлекая. Эмери отправил Эйнара на исповедь к капеллану Ордена, с тем, чтобы тот не только исповедовал его, но и составил «духовный портрет».
Священник потом сказал Эмери: «Вы знаете, брат командор, мне не раз приходилось сталкиваться с колдунами, я хорошо знаю эту чёрную породу. Так вот могу заверить вас, что Эйнар — не колдун, это человек совсем другой породы. Нашей, христианской. Более того, всем нашим братьям я пожелал бы стать такими же добрыми христианами, как Эйнар. У этого юноши в душе совершается непрерывное покаяние. Такая отталкивающая внешность, как у него, по-разному действует на души тех, кто… не очень красив. Одни начинают считать, что весь мир виноват пред ними, другие, напротив, себя считают виноватыми перед всем миром. Эйнар из последних. Настоящий монах, хотя и не принимал обетов». Тема о возможных духовных отклонениях Эйнара была таким образом полностью закрыта.
Эмери застал лекаря за работой, тот внимательно рассматривал жидкость в стеклянной колбе, которую подогревал на огне, имея при этом самое блаженное выражение лица.
— Ах, мессир, — приветствовал Эйнар командора, не отрывая взгляд от колбы, — благодаря вам я попал в настоящую сказку. Раньше мне и не снилось такое замечательное оборудование. Тут такие возможности открываются! Я приготовлю совершенно новые лекарства. А насколько доброжелательны братья Ордена! Ко мне раньше никто так хорошо не относился, — Эйнар улыбнулся немного грустно, но с большим достоинством, совершенно без раболепства. Рассыпаться в униженных изъявлениях благодарности лекарь был явно не способен.
«Благородная натура. Его предки без сомнения были настоящими воинами, возможно — князьями, — подумал Эмери. — А вместе с тем — какая кротость и смирение. Мне надо учиться у него». Командору очень захотелось по-дружески поговорить с Эйнаром о жизни, о людях, о любви, о вере. Но он сказал только:
